Елизар Мальцев - От всего сердца
— Вот за такую работу я согласна трудодни получать, — сказала бойкая смуглявая девушка, — все равно, что орехи пощелкивать!
Иринка и Кланя, перебиравшие зерно уже не в первый раз, улыбаясь, переглянулись.
Смуглявая девушка отгребла ребром ладони из общей кучи горсточку пшеницы и начала торопливо отбрасывать пальцем зернышко за зернышком. Перебрав несколько горсточек, она захотела пить, потом стала поглядывать на неубывающую горку зерна. Приумолкла.
— Ну как: орехи щелкать, а не работать? — перемигиваясь с подружками, спросила ее Иринка, и девушка в ответ тяжело вздохнула. — То-то! Так к вечеру нащелкаешься, что спину не разогнешь, пока не привыкнешь; рук не поднимешь, чтоб платок с головы снять, глаза плакать будут…
— Не стращай, Ира, а то они больше не вызовутся помогать, — сказала Груня. — Лучше давайте песню начнем — все незаметней будет. Да и Ванюшка услышит — завернет, конференция в районе должна сегодня закончиться… Фросенька, затягивай!
С минуту все молчали. По гладким крышкам столов, сухо пощелкивая, перекатывались золотинки пшеницы, но вот Фрося чуть качнулась на стуле и запела мягким, полным тихого удивления голосом:
На горе… бе-лым бела…
Девушки подхватили с печальной раздумчивостью:
Рано… вишня-я рас-цве-ла-а…
Озорно, картаво выговорила Иринка.
По-лю-била… я… пар-ни-шку…
И все с какой-то отчаянной удалью и азартом:
А зав-лечь… не зав-ле-кла-а!..
За песней девушки не слышали, как остановилась у крыльца подвода, и когда звякнула щеколда, Груня, набросив шаль, выскочила в сени и столкнулась в темноте с Яркиным.
— Ну, кого выбрали, Ванюша? — нетерпеливо спросила она.
— А кого выбрали, того и привез. Новый секретарь райкома комсомола желает с нашей организацией ознакомиться.
За Яркиным на порожке сеней стоял высокий человек в тулупе. Он шагнул к Груне, поймал в темноте ее руку и крепко сжал.
— Здравствуйте! — Рука была теплая, сильная. — Ракитин, может, помните?
Груня почувствовала, что краснеет: ведь когда-то она обещала навешать его в госпитале.
— Я так и не смогла выбраться к вам, — сказала она, — закружилась, прямо беда!
— Очень хорошо, что закружились.
— А вы как, поправились?
— Не совсем, — с легким вздохом проговорил Ракитин. — В армию больше не берут… Вот остался в районе!
— Ну что ж, и здесь работы хватит! — убежденно сказала Груня. — Не всем же там, кому-то и тут надо!..
Она только сейчас заметила, что Ракитин все еще держит ее пальцы в своих ладонях, и осторожно, словно боясь обидеть его, вытянула руку и заторопилась:
— Да чего же мы стоим, идемте в тепло!
В избе Ракитин бережно снял и повесил тулуп, по-солдатски одернул гимнастерку, на которой поблескивал вишнево-темный орден Красной Звезды, и, мягко ступая высокими белыми бурками, прошел к столу.
— Добрый вечер, девушки, — щуря густые темные ресницы, сказал он. — А я кой-кого из вас, кажется, знаю!.. Вот это, если не ошибаюсь, Чучаева — она перед войной на соревнованиях первый приз взяла!
— Угадали! — Иринка тряхнула пышными светлыми кудрями и подтолкнула к Ракитину подружку. — А Кланю Зимину знаете?
— И Кланю знаю, — усмехнулся Ракитин, — на нее военком жаловался. Одна, говорит, девушка из «Рассвета» проходу мне не дает: требует, чтоб на фронт отправил!
— По крайней мере, помнить будет, — краснея, проговорила Кланя.
— Да разве на войне без нас с Кланькой обойдутся? — удивленно спросила Иринка. — Что вы!
Девушки засмеялись, обступили Ракитина.
— Подшефная палата на вас в обиде, — сказал он, — что ж это вы: два раза побывали — и глаз не кажете? Раненые скучают. Давайте устроим для них самодеятельный концерт, а? — Он задержал на Груне беглый взгляд, и синие глаза его влажно блеснули, смуглое худощавое лицо порозовело.
Ракнтин просидел с комсомольцами допоздна. Говорили о близкой весне, о тревожном затишье на фронте, о том, что надо опять завязать соревнование с горнопартизанцами. А когда, закончив работу, высыпали все на скрипучее крыльцо, под темное небо, засеянное крупными, точно вручную отобранными звездами, Ракитин подошел к Груне.
— Я тут специально для вас одну статью привез… Поговорить о ней с вами хочу.
— Пойдемте вместе, дорогой и расскажете. Или вам не по пути?
— Да мне, собственно… — Ракитин помедлил. — Постойте! Ванюша! — окликнул он Яркина. — Ты шагай, я скоро!
Он хотел было взять Груню под руку, но она отстранилась:
— Не надо так… Не привыкла я…
— Какая вы!.. — Ракитин тихо засмеялся.
Некоторое время он шел молча, глядя на отливающие тусклым оловом смежные крыши, на косматые березы, на застрявшие в ветке голых сучьев редкие звезды.
— Вы не обиделись? — спросила Груня.
— За что? — удивился Ракитин.
— Ну, за это… самое… что не под ручку с вами иду?
— Нет, нет, что вы, Груня!
— А я думала: идет, не заговаривает… — Она глубоко, с облегчением вздохнула. — Так о чем же статья-то?
— Ах, да! — Газета хрустнула в руках Ракитина. — Один кандидат наук рекомендует по совету академика Лысенко сеять озимую пшеницу на Алтае прямо по стерне, без всякой обработки почвы…
— Да ну? — удивленно протянула Груня и даже остановилась. — Нет, правда? У нас в крае редко где озимую пшеницу сеют… Рожь тоже недолюбливают: больно низкие урожаи дает…
— Он пишет, что посевы озимой пшеницы в Сибири обычно вымерзают, — ободренный вниманием девушки, торопливо пояснил Ракитин. — А Лысенко считает, что высокое жнивье спасет пшеницу…
— Но ведь поля засоряются стерней, да и нечем ей, озимке-то, дышать будет, — сказала Груня. — Как же тут быть?
Но Ракитин не ответил ей. Она оглянулась и увидела, что он стоял в трех шагах от дороги, прислонясь спиной к широкому тополю, чуть запрокинув белевшее в сумраке лицо, и судорожно теребил воротник тулупа. Груня бросилась к нему, схватила за руки:
— Чего вы?
Он дышал хрипло, тяжело, будто его душили.
— Не… бой-тесь, — сквозь зубы выдавил он. — Сейчас… прой-дет… Меня ведь… в грудь…
Она топталась около него, проваливаясь в снег, потерянная, встревоженная, ругая себя за то, что отказала ему в помощи, когда он хотел ее взять под руку. «Ох, и глупая ты, Грунька!»
— От-пу-стила… все, — тихо и расслабленно процедил Ракитин, голос у него стал мягкий. — Вот всегда так: как глотну холодного воздуха — и схватит… Возьмите газету, подумайте, может, к попытаете счастья! Ну, а я пойду… Яркин ждет, верно.
— Нет, куда же вы? — зашептала Груня. — Мы тут недалече живем… Обопритесь о плечо и пойдемте… Я вас чаем напою, отдышитесь…
Увидев, что невестка бережно вводит кого-то в избу, Маланья, чуть не вскрикнув, отступила от порога, побледнела.
— Ой, батюшки… аж в сердце ударило!..
Она провела гостя в горенку, стянула с него тулуп, бурки, велела надеть сухие валенки, потом остановилась у притолоки и долго, любовно смотрела на него:
— На войне это тебя, милый?
— Да, там…
Ракитин сидел бледный и тихий, на лбу и в нежной впадинке верхней губы проступил зернистый, крупный пот.
Боясь, что свекровь начнет сейчас расспрашивать Ракитина, не встречал ли он на фронте Родиона. Груня подошла к ней и тихо сказала:
— Не тревожьте его, маманя, пусть отдышится. Идите отдыхайте. Я сама управлюсь…
— Напои горячим чаем, варенья достань, — наказала Маланья. — и на печь его — пусть отогреется хорошенько. Всякая хворь тепла не любит…
Вздыхая, она ушла к себе.
Мягкий, затененный синей косынкой свет зализал горенку, в голубом сумраке куском льда отсвечивало большое трюмо, мерцали никелированные шары на кровати.
— Что ж вы так рано вышли из госпиталя? — тихо спросила Груня. — Ведь вам еще лежать надо.
Она вытерла ему чистым платком вспотевший лоб, и Ракитин благодарно взглянул на нее синими, словно захмелевшими глазами, устало улыбнулся:
— Не беспокойтесь обо мне. Я на работе скорее поправлюсь. Вы лучше о себе расскажите…
Незатейливую песенку тянул самовар, звякала в стакане ложечка.
Под руку Груне попался листик бумаги, она разгладила его на коленях и, неожиданно для себя самой, тихо и душевно поведала Ракитину о своем горе. А когда кончила рассказывать, подол ее темного платья был усыпан белыми лепестками.
— Вот какая моя жизнь, дорогой товарищ! Ракитин долго молчал, глядя в зеркальный бок самовара и хмурясь.
— Может, еще в партизанах, — наконец сказал он. — У нас такие случаи были. Не горюйте, Груня… Мне даже больно глядеть на вас, как вы изменились!
Груня сидела, потупив голову. Пар от блюдца плыл ей в лицо, но она не замечала этого.
