Аркадий Львов - Двор. Книга 3
— Натюрлих, гауптман Фабрикант!
Марина сказала, из дополнительной площади, которая полагается нашему кавалеру Золотой Звезды, сделаем общую комнату, гостиную, как говорили в старое время. Матери, Лёсику и Зиночке — каждому комната по десять метров; в запасе останется еще десять, будет хозяину на кабинет, чтоб мог регулярно делать уроки для своего вечернего отделения строительного института и побыстрее получил диплом, а не ходил в великовозрастных студентах.
Бирюк и Фабрикант, не сговариваясь, оба в один голос признали, что наметки, какие дала Марина, могут быть положены в основу проекта, но насчет комнаты для хозяев все трое разошлись. Марина хотела, чтоб обязательно был альков для спального места, удобно и романтика, она видела у Курта и его Эльзы в Берлине, в дневное время можно закрывать занавесом. Андрей Петрович сказал, что от этих буржуйских затей его мутит, а, кроме того, прямая потеря полезной площади. Матвей предложил вариант: устроить дополнительное спальное место, такая небольшая светелка с оконцем, где супруги, если поцапались, могут, в обоюдных интересах, врозь скоротать бессонную ночь.
Марина и Андрей Петрович, оба, распознали в варианте, который предложил Мотя Фабрикант, его берлинскую отрыжку, когда бегал по немкам, а бедная жена не знала, где искать, у кого спрашивать.
— Ясно, — подвел итог Матвей, — как говорили в старину братуси — малороссы: за мое жито ще и мене побито. Разбирайтесь сами.
Марина сказала, насчет алькова есть еще время подумать, а насчет ванной и туалетов, надо решить сразу и окончательно: для хозяев — туалет и ванная, для дитла-хов и бабки — туалет и душ. А у нее в туалете, за какие угодно деньги, голубой унитаз и голубая раковина.
— Н-да, — продохнул Андрей Петрович, — насмотрелась ты, Марина Игнатьевна, в Германии.
— В Германской Демократической Республике, — уточнила Марина. — А как у немцев там, в Западной Германии, придет время, поглядим. Хрущев в Кремле с ихним Аденауэром договорился, что посольства откроем в Москве и Бонне, будем вести торговлю и заимствовать друг у друга опыт. Вчера ехала с Привоза трамваем — Жора-профессор читал новые стихи про визит Аденауэра в Москву:
То ли сказка, то ли сон:Бонн приехал на поклон!Правь, отчизна, тризну;Призрак бродит по Европе,Призрак коммунизма!
Бирюк сказал, черт-те что с этим Жорой: малахольный, малахольный, а стихи все с двойным дном — как хочешь, так и понимай.
— Петрович, а ты попроще, — дал совет Фабрикант. — Понравилось, смешно — радуйся, получай удовольствие. А по двойному дну — для этого у нас учреждение на улице Бебеля, угол Покровского переулка, где церковь чуть не век стояла, в тридцать седьмом году взорвали, чтоб не дурачила народ.
— Ты, Матвей Ананьич, с нашим Зиновием Чеперухой, — покачал головой Бирюк, — два сапога пара, и слова те же насчет удовольствия от Жориных стихов, как будто друг у друга подслушали, хотя незнакомы и не встречались.
— Телепатия, геноссе Бирюк! — Матвей поднял палец, с полминуты держал перед собой. — Я тебе скажу: все завихрения в мозгах, все закидоны в умах, от которых всякие революции-контрреволюции идут и головы летят, — от телепатии, беспроволочного трансмиттера, передатчика мыслей, идей. Вот научатся блокировать мысли на расстоянии, к этому человечество идет, история будет по заданной схеме конструироваться: хошь коммунизм — пожалуйста, коммунизм; хошь какой-нибудь Ренессанс или египетские пирамиды — пожалуйста, нате вам Ренессанс, нате египетские пирамиды.
Марина сказала, и она так понимает, только не умела выразить словами, а Мотька у нас известный гелертер и талмудист, сам понял и другим объяснил.
Бирюк засмеялся, но смех, чувствовалось, был не настоящий, деланный, чтоб сильнее подчеркнуть критическое отношение к философским схемам гостя и поддержке, которую получил от хозяйки дома.
— Тебе, Матвей Ананьич, — сказал Бирюк, — Богданов кланялся.
— Это какой Богданов? — удивился Фабрикант. — С того, что ли, света?
— Он самый, — подтвердил Андрей Петрович. — Просто загадка, как этот мелкобуржуазный дух, это богостроительство и фидеизм, которые Ленин разнес полвека назад, так что во все стороны мелкие щепки летели, сохраняют свой уголок в сознании людей сегодня. Когда по диамату-истмату надо было читать Ленина, «Материализм и эмпириокритицизм», старались отмахнуться, кому это сегодня надо, былое и быльем поросло. А оказывается, не, не поросло, а только одежки сменило, гоняют, по моде, со своими идеями на каких-то трансмиттерах, и никакого коммунизма не надо нам строить, а чуток раньше, чуток позже — сам построится.
— Петрович, ты гений! — гость встал, поклонился хозяину. — Ты гений, ты самородок, ты задел во мне такое, скажу тебе, глубинное, что сам бы никогда не догадался: вот, сидит в тебе, притаилось, и никакая телепатия не поможет опознать. У меня, знаешь, какое сейчас главное желание? По глазам вижу: не знаешь.
— Ошибаетесь, Гершеле Острополер. Больше того, — добавил Бирюк, — сильно ошибаетесь. Слушайте сюда: главное желание у вас сейчас — самое главное — пойти и стукнуть на самого себя!
— Ну, Андрей Петрович, — Матвей поднял руки, — сдаюсь: не в бровь, а в глаз! Но как? Открой тайну: как?
— Ты, Мотька, у него не спрашивай, — встряла Марина, — не откроет. Я тебе скажу: он в тебе видит умного еврея, который не будет ждать, пока ребе скажет ему, какие за ним грехи, а сам придет к ребе и откроется: «Ребе, я такой-сякой, берите меня!»
— Марина Игнатьевна, — осклабился Бирюк, — вы таки умная женщина, вы таки угадали, но требуется одна поправка: кто же скажет «ребе, я такой-сякой, берите меня»? Ребе же не чекист какой-нибудь, не КГБ. Хотя…
— Хотя, — заржал Матвей, — конечно, не в нашей синагоге, но бывает!
На следующей неделе курсы промкооперации вывезли свою мебель: столы, стулья, шкафы, где хранили документы и всякий бумажный хлам, Клава Ивановна заявила Бирюку, что хочет вместе с ним осмотреть освободившееся помещение. Андрей Петрович ответил, он сам хотел предложить мадам Малой ознакомиться с площадью, которая столько лет оставалась в распоряжении посторонних людей и только теперь возвращается законным владельцам — двору и его жильцам.
— Бирюк, — сказала мадам Малая, — я не должна тебе объяснять, что жилплощадь у нас принадлежит тому, кому советская власть дала на эту жилплощадь ордер. Насколько мне известно, пока никто никакого ордера не получал.
Да, подтвердил Бирюк, ордера никто не получал и, само собою разумеется, не получит, пока на освободившейся площади не будут построены квартиры.
— Здесь ты прав, — согласилась мадам Малая, — и я думаю, горсовет возьмет строительство в свои руки; ты и твоя семья в первую очередь имеют законное право на улучшение. Но надо провести собрание, позвать всех жильцов и соседей и открыто обсудить, какие имеются по этому поводу предложения и планы. Покойный Дегтярь, когда дело касалось жилплощади, никогда не делал из этого тайну для двора. Ты сам был свидетелем и сам принимал участие.
Андрей Петрович сказал, он хорошо помнит, как решал квартирные вопросы во дворе Дегтярь, как науськивал одних на других, так что наши бабы готовы были выцарапать друг у друга глаза.
— Бирюк, — вскинулась мадам Малая, — у нас во дворе не бабы, у нас во дворе советские женщины: каждая имеет право говорить от своего имени, когда дело касается общих интересов, тем более таких, как жилье и квартиры. Можно собрать завтра актив: Ляля Орлова, Дина Варгафтик, Тося Хомицкая, Аня Котляр…
— И Сонька Золотая Ручка! — с ходу вставил Бирюк.
— Сонька Золотая Ручка? — машинально переспросила мадам Малая. — При чем здесь Сонька? Ах, ты смеешься надо мной!
— Нет, Малая, — затряс кулаком Бирюк, — это ты смеешься надо мной! Ты прекрасно знаешь, что полтора года понадобилось, чтобы выселить эти курсы-шмурсы из нашего двора. А сколько нервов, сколько сил потребовалось! И сколько еще потребуется, чтобы обеспечить объект необходимыми стройматериалами и рабочей силой: строителями, сантехниками, электриками.
— Майор Бирюк, без труда не вытащишь и рыбку из пруда! — парировала мадам Малая. — И не надо пугать нас жупелом трудностей. Уже скоро полных сорок лет как нас пытались пугать и пытаются по сей день. А я тебе скажу, без трудностей мы бы уже давно зачахли. Наши внуки, наши правнуки будут с завистью оглядываться на незабываемые годы, когда их деды и прадеды первые прокладывали дороги, которые вели и, в конце концов, привели к коммунизму. На каждом этапе, на каждом отрезке дороги, пусть это будет Днепрогэс, целина или просто двор, в котором мы живем, наши люди всегда хотели и всегда имели право выражать свою волю. Покойный Дегтярь учил нас: мы не просто имеем право хотеть — мы должны хотеть! И когда из дворовой прачечной мы строили для наших детей форпост, все считали своим долгом не только приложить свои руки, не только отдать свои силы и время, но с каждым гвоздиком, с каждой лопатой цемента сказать себе и другим: мы так хотим!
