Туманная страна Паляваам - Николай Петрович Балаев
— Свинья лохматая! — ругается Леонид. — Клепать придется. А ведь твой медведь. Ждал, ждал, решил сам наведаться. Любопытный народ. Небось дня два лежал на сопке, смотрел, чем мы занимаемся, а потом решил попробовать. Любят они подражать. А тут железо звенит: конечно, понравилось.
— Это точно, — говорит Вовка. — Музыку они любят. У нас такой случай был: женили своего шкета. Того, с катера. На свадьбе, значит, день и всю ночь гуляли. Дед Шубаров под гитару пел эти… романсы. Отличная у него была гитара, с двумя грифами, черная. Во Владике купил. Ну, отгуляли, утром кто как по домам. Дед посошок на дорожку и потопал. Тропка там, километра три, по тайге. Трава в пояс, аукни — сутки звон в сопках стоит. И топает по этой красоте дед нараспашку, гремит: «В лихую годину на тройке багровой по звездам летели вдвоем!» А Потапыч, должно, недалеко сны глядел. Проснулся от шума, шасть на тропку, видит — дед Шубаров. Встает на задние лапы, а дед ему и говорит: «Как смеешь, мерзавец!»
Ну, Потапыч не стерпел, замахнулся. Дед еще успел сказать: «Агрессия, братцы!» — и лег. Отоспался, встает: ни медведя, ни инструмента. Потом ребята деду говорили — в тайге Потапыча встретили. Ходит, говорят, с гитарой и орет: «Ох вы, ночи, матросские ночи!»
— Посмеялись — хватит, — поднимается Леонид. — Времени осталось ерунда, а еще три линии. В мае потечет тундра. Я пойду склепаю цепь, а вы пока в смену, чтобы один все время наверху. Шутки шутками, а вернуться он может в любую минуту.
Я просыпаюсь часов в пять. Долго ворочаюсь в мешке, но заснуть уже не могу. Сосет что-то в груди, мозоли на руках (давно внимание перестал обращать) сейчас пышут жаром. Ноги ломит. И голова гудит. Одна бесконечная нота. Слышно, как зевает, сворачивая челюсть, Вовка, похлопывает себя по голым плечам и говорит в пространство:
— Голова как колокол.
Леонид ворочается во сне, стонет. Эпидемия, что ли, какая напала? Грипп азиатский: говорили три дня назад по радио — во всем мире свирепствует. Хорошо, а сюда он как попал? Валька привез?
Завтракаем молча. Еле возим ложками в консервных банках. Сегодня суббота, на завтра запланирован выходной. Измотал всех этот кварц, на новой линии с пяти метров идут валуны, чем дальше, тем крупнее…
— Может, подрыхнем сегодня? — с надеждой спрашиваю я.
— Нет уж, — трясет головой Вовка. — Последние месяцы заработков, дотянуть надо. Сейчас чем больше, тем лучше.
— У тебя всегда так, не только сейчас…
— Я не к тому, — говорит Вовка. — Я хочу сказать, что до промывки придется мотаться где-нибудь на монтаже промывочных установок, когда тут закончим. А там средняя сдельная. Это точно, я еще осенью на прииске узнавал. Правильно, Лень?
— Все ты знаешь, — кивает Леонид.
— Ясно? — Вовка поднимается из-за стола. — Собирайтесь, завтра отдохнем.
Одевшись, мы выползаем на улицу. И тут неладно: над долиной тьма, воздух — как вата. На юге, там, где река Паляваам, — серая бесконечность. Совсем тепло, наст под ногами мягко проваливается.
— Ну-ну, — оглядываясь, говорит Леонид.
— Чего ты?
— Да нет, просто так… — Он нерешительно берет ружье, ставит обратно, потом снова берет. — Ладно, посмотрим, авось…
После того письма он и сам писать перестал. Даже тетрадку куда-то спрятал. Повадился в тундру. Каждую субботу гуляет заполночь. Иногда ходит среди недели. Двужильный парень…
Весь день мы работаем в каком-то полусне. Голова трещит, руку выше плеча подымешь — больно. Заканчиваем не в семь, как всегда, а в пять. Сил нет. Только Леонид бьет, взрывает, откачивает. Почти не курит.
Домой мы идем как тени.
— Вернусь через пару часов, — говорит Леонид и уходит в сопки.
Пока мы работали, туман рассосало, и над головой открылось низкое серое небо…
Вездеход приходит около семи. Весело врывается в балок Валька. Мы лежим по койкам, молча страдаем.
— Дрыхнете, курята! — приветствует он.
Ты смотри, здоровый, зараза!
— Что у вас, поминки? А Ленька где?
— За зайцем пошел, — нехотя отвечает Вовка.
— Выбрал время. Серьезно, чего приуныли?
— Да так, головы трещат. Весь анальгин слопали — не берет.
— И не возьмет, — говорит Валька. — Знаю причину. Котелки ваши пургу предсказывают.
— Пошел ты…
— Точно говорю. Потеплело, мгла, голова трещит — «южака» ожидай.
— Ладно, видали мы ваш «южак». Всю зиму пугаете.
— Ну, вспомните меня, как задует. Письмо вот Леньке передайте, я поехал на «Кабаний», а то в дороге прихватит. Обратно завтра вечером, если, конечно, «южак» не разгуляется.
Пулей, как и появился, Валька вылетает на улицу. Его-то никакой «южак» не берет. Морда красная, нос пуговицей, глаза, как у кота, когда он кринку сметаны очищает. Хорошо живет, весело. Поехал, приехал. Опять поехал…
Леонид заходит неожиданно, неся за уши здоровенного беляка. С порога бросает его на пол к печке, снимает ватник.
— Это да! — Восхищение возвращает мне силы, я поднимаюсь и беру в руки зайца.
За мной тянется Вовка и кивает Леониду на стол:
— Возьми, Валька тебе привез.
Заяц необычайно крупный. Я осторожно глажу его теплый, с розоватым оттенком мех.
— Здоровые тут беляки, — поворачиваюсь я к Леониду и вижу: согнувшись, он копается в своем старом фанерном чемодане. Выкладывает на лавку шерстяные носки, камусные чукотские рукавицы, шарф.
— Ты куда собираешься, Лень?
— Надо.
— Серьезно? — Я подхожу к столу.
— Вполне.
— Чокнулся! — удивленно говорит Вовка. — Семьдесят километров, да какая дорога: вездеход чуть ли не сутки бьется. Зачем горячку пороть? Валька завтра обратно поедет.
Леонид молча натягивает носки, валенки, телогрейку. Запихивает в карман голубой конверт с летящим лайнером.
— Серьезно, Лень…
— Заткнись, — бросает Леонид, выходя в коридор.
Она зовет. Разве тут остановишь? Крикни мне сейчас Ленка, я тоже пойду. Насквозь все тысячи километров. Она знает, поэтому молчит…
Вот и дождался наш бригадир своего звездного часа. Иди, иди, тебя зовет любимая женщина…
Леонид чиркает в сенях спичками, достает из угла наши единственные лыжи, отдирает от ледяной стены примерзшие палки.
Я встаю на колени и выдвигаю из-под кровати свой чемодан. Новенький лохматый свитер из верблюжьей шерсти лежит сверху. Я так и не надел его ни разу. Куда? В шурф не полезешь… Красивый свитер, вместе с Ленкой покупали перед отъездом.
— На, надень, — говорю я, когда Леонид возвращается в комнату. Он смотрит на меня, потом молча сбрасывает телогрейку, вешает ее на гвоздь и надевает свитер.
— Легко и тепло, что надо, — говорю я.
Он кивает.
Мы выходим на улицу и молча наблюдаем, как Леонид затягивает на валенках крепления, разгибается и берет палки.
— Чего носы повесили? — вдруг улыбается он. — Вот подождите, мы теперь еще не такие дела ворочать будем.
