Живой - Борис Андреевич Можаев
Фомич еще до вечера успел приехать в Тиханово и сразу прошел в кабинет к Мотякову. На этот раз даже сердитая секретарша не задержала его. А Мотяков как стоял у окна, так и не обернулся, будто не Фомич вошел в кабинет, а муха влетела.
— Что ж вы теперь прикажете? Продавать мне хлеб или как? — спросил Фомич от порога.
— Будут вам продавать.
— Выпишите мне бумагу. На слово ноне нельзя верить.
— Тимошкин пришлет. Можете ехать домой.
— А с чем я поеду? Там дети голодные ждут меня.
— Ступайте вниз, в нашем ларьке возьмете буханку.
— Да мне чего с этой буханкой делать? По ломтику разделить? В ленинградскую блокаду и то больше хлеба давали на нос.
— Ну, возьмите, сколько хотите, — процедил Мотяков, но все-таки не обернулся, только руки его назади в кулаки сжались.
— Это коленкор другой. — Фомич даже улыбнулся на прощание. — Спокойной вам ночи…
В райкомовском ларьке стояли три женщины; одна из них — в красной, котелком, шляпе, в зеленой, вязанной из шерсти заграничной кофте — была жена Мотякова. Фомич сразу узнал ее, но не подал вида и, так же как Мотяков на него, так и он, не глядя на жену, сказал Настенке Рощиной, продавщице:
— Ну и начальник у вас, Настенка! Просто гад.
— Какой начальник, дядя Федя? — Она была свистуновской и знала Фомича.
— Да Мотяков! Дай бог ему сто лет жить, а двести на карачках ползать.
— Что такое? — испуганно спросила Настенка, а посетительницы притихли, и только жена Мотякова — Фомич видел краем глаза — сделалась пунцовой, красней своей шляпы.
— Какой гад такие приказы давал, чтобы детей не кормить? А этот паразит приказал моим детям хлеба не давать.
Жена Мотякова вышла, хлопнув дверью, а Настенка замахала на Фомича руками:
— Да ведь это жена Мотякова была, дядя Федя!
— Вот пускай она и доложит своему, какого об нем мнения народ.
— Ты уж молчи, молчи, — сказала Настенка, — не то свяжут с тобой вместе…
— А ты не бойся! Сказано, нам терять нечего.
13
Накануне цветения яблонь, в самую пору посадки картошки, на склад к Фомичу зашел Пашка Воронин — на нем были новые хромовые сапожки и белая рубашка с откладным воротником. Пашка грыз семечки; по растрепанному рыжему чубу, по красному носу и осоловевшим глазам Фомич сразу догадался, что Пашка выпимши. Дело было вечернее, на бревнышках сидели, грелись дед Филат, Васька Котенок, только что пригнавший стадо, да четверо михеевских колхозников, с ночевой приехавших за столбами с дальней заречной стороны. Сидели, трепались, больше все Фомич старался.
Пашка сел на конец бревна и усмехнулся:
— Пришел Фомичу помогать, а то у него от работы, поди, задница заболела.
— И-ех! Вот это дал! — заржал Васька, закидывая голову, как жеребенок.
— А ты, Паша, горло-то вовремя прополоскал, — ответил Фомич. — Мне в помощь собака очень даже нужна. Лес охранять…
Теперь смеялись и михеевские мужики, и даже дед Филат заливался мелким клекочущим смешком.
«Уж коли ты на испыток пошел, — подумал Фомич, — так давай потягаемся! Посмотрим, кто кого».
— Собака тебе будет мешать, — сказал, кисло улыбаясь, Пашка. — Одному-то дрыхнуть сподручнее.
— Э-э, нет! Я не один… Я здесь в трех лицах: бог отец, бог сын и бог дух святой.
— Это что-то мудрено, — сказал Пашка.
— Почему это? Бог отец — это я сам, бог сын — мой старшой помощник… Весь в меня! А бог дух святой — это моя смекалка, которая всегда верх берет над нечистой силой.
— Над какой это еще нечистой силой? — спросил Пашка.
— А над тобой да над Гузенковым.
— И-и-е-х! Вот это дает! — запрокидывал свое красное, обветренное лицо Васька.
— Ай да Фоми-ич, крой тебя лаптем! — хватались за животы михеевские колхозники.
— И за что только такому брехуну деньги платят, — зло сказал Пашка.
— И в самом деле! — подхватил Фомич. — Зачем мне деньги? Воды у меня сколько хочешь, рыбы — тоже вон целое озеро! И воздух бесплатный… Да еще бригадир бесплатно развлекать приходит. Отчего и не поразвлечься с начальством? Мне вот вспомнилось, как у нас в колхозе повышали зарплату… — Фомич достал кисет, стал скручивать «козью ножку», вкось поглядывая на Пашку.
Котенок, ожидая новую смешную историю, подался вперед, дед Филат сидел, сгорбившись, обхватив колено, и не то беззвучно смеялся, не то так просто разинул рот, а михеевские колхозники с любопытством поглядывали на Пашку. «Ну и как? Терпишь еще?» — словно написано было на их лицах.
— Так вот, значит, собрался на правление весь актив. Встает агроном и говорит: «Товарищи, мы должны повысить зарплату нашему председателю. Все ж таки мы план по хлебосдаче перевыполнили. Кто больше всех старался? Он! Мы без председателя, как слепые, и заблудиться могли бы. Он — вожак!» — «Правильно! — сказал бухгалтер. — Я за то, чтобы надбавить председателю еще одну тыщу рублей. Объявляю голосование: кто против?» Все за. Ладно. Тогда встает председатель и говорит: «Но, товарищи, я же не один старался. В первую очередь и агронома надо отметить. Он за полями присматривал. Кабы не агроном, поля травой позарастали бы. Предлагаю повысить ему оклад на пятьсот рублей. Согласны? Голосуем. Кто против? Никто… Хорошо!» — «Но, товарищи, — поднялся бухгалтер. — Мы ведь выполнили план и по сдаче молока. Надо повысить оклад и зоотехнику. Кабы не он, коровы недоеными ходили бы». Хорошо! Повысили и зоотехнику. «А бухгалтеру? — встает зоотехник. — Он весь расчет у нас ведет… Дебет-скребет. А кто нам зарплату выдает? Опять же он. Кабы не он, мы и денег не имели бы. Надо и бухгалтеру повысить». Ладно, и бухгалтеру повысили. «А бригадиру? — сказал агроном. — Кто на работу колхозников организует? Бригадир. Если не он, и работать никто не станет. Повысить надо и бригадиру…» Хорошо, повысили. «Товарищи, нельзя обижать и моего шофера, — сказал председатель. — Если он будет плохо меня возить, мы плана не выполним. Надо повысить и ему». Повысили. «А мне? — сказал животновод. — Я на случном пункте стою. Если б не моя работа, и телят не было бы. А откуда молоко тогда взялось бы?» — «И правильно, — сказали все. — Как же мы животновода позабыли? И ему надо повысить оклад». — «А мне?» — спросила Матрена. «А тебе за что?» — «Как за что? Я работаю, навоз вывожу». — «Ну
