Эдуард Русаков - Театральный бинокль.
— Вот еще ягодка! — радовалась она. — А вот — еще одна. Это мне, это папе, это опять мне, это маме...
— Ешь сама, — отказался отец.
Мать раздвигала траву палочкой — искала грибы, но грибов не было.
— А какие тут водятся? — спросил отец.
— Хозяйка говорила — маслята.
— Сомневаюсь, — сказал отец. — Здесь слишком сыро. Маслята любят, где посуше... и чтобы сосны, елочки.
— А я ракушку нашла! — закричала Ирочка.
— Это улитка, — сказал отец. — Улиточка, улиточка, где твоя калиточка?
— Еще, еще! — захлопала Ирочка в ладоши. — Еще чего-нибудь сочини.
— Выставила рожки. А где твои ножки? — продолжал отец.
— Еще!
— Да хватит вам, — сказала мать.
— Еще, еще!
— Сидит в ракушечке однаСлавная улитка,На лице ее виднаСлабая улыбка, —
на ходу сочинял отец, глядя на влажную рогатую мордочку, высунувшуюся из маленькой розовой раковины.
— Ой, здорово! — запрыгала Ирочка. — Я тоже буду стихи сочинять! Улитка волнуется — раз! Улитка волнуется — два! Улитка волнуется — три!.. а дальше? — и она посмотрела на отца.
— Лесная стихия — замри! — сказал он. — Но так нечестно. Это, деточка, не творчество. Это плагиат. Надо не чужое переделывать, а свое сочинять... Ну, а где же обещанные грибы? — и он повернулся к жене... к бывшей.
— Да кто их знает, — отмахнулась Надя. — Я сама первый раз за грибами пошла. Может, дальше попадутся.
— Пошли в ту сторону, — предложил он. — Вон туда, где солнышко греет... там наверняка маслята.
— Все-то ты знаешь, — усмехнулась она. — Даже в грибах разбираешься.
— А как же, — и он быстро глянул на нее. — Я ведь детство провел в деревне, с бабушкой.
— Знаю, знаю, — кивнула она. — Сирота. Нестареющий романтик. Поэт-неудачник.
— Почему — неудачник? — удивился он.
— А кто же ты? Конечно, неудачник...
— Ошибаешься, — добродушно возразил он. — Я вот недавно новую поэму написал... А ты говоришь...
— Написал, но не напечатал, — сердито сказала она.
— Ну, разве это главное? — и он тихо рассмеялся.
Она что-то проворчала — он не расслышал. Некоторое время шли молча.
— Ты все в той же конторе? — спросила она, наконец.
— Бросил, — махнул он рукой, и опять рассмеялся.
— А где работаешь?
— Нигде.
— Как это — нигде? — она даже остановилась. — Чем же кормишься-то?
— А чем бог пошлет...
— Я серьезно!
— И я серьезно.
— Так, может, с тобой договор заключили? — ехидно спросила она. — Аванс, может, дали?
— Ничего мне никто не дал. Успокойся. Тебе-то зачем волноваться?
— Как это — зачем?.. постой... но как ты живешь? На какие шиши?
— А-а... тебя, вероятно, волнуют алименты, — и он посмотрел на нее с холодной улыбкой. — Да, должен тебя огорчить — алименты будут мизерные.
— Дурак, — почти с ненавистью сказала она. — Ох, дурак же ты.
И оба опять замолчали. Только Ирочка что-то мурлыкала, собирала свою землянику.
— Никогда, никогда я тебя не понимала, — сказала вдруг Надя, — и никогда не пойму. А, может, ты притворяешься?.. Иногда мне кажется, что ты просто бездельник. Тунеядец.
— Может быть, ты и права, — согласился он, на этот раз без улыбки. — Это ведь смотря с какой точки... — он вдруг остановился, тронул ее за плечо: — Вот глянь сюда — что ты видишь?
— Где?
— Да вот, прямо, перед твоим носом, — настаивал он.
— Ничего не вижу, — растерялась она.
— Да ты приглядись! — и он ткнул пальцем.
— Ах, это... ну, паутина... паук.
— Какой он — можешь сказать?
— Что значит — какой? Паук и есть паук. Противный. Страшный.
— Это если с точки зрения мухи... тогда, конечно, страшный.
— Да ну тебя к черту! — рассердилась она, но он удержал ее за руку.
— Смотри, — сказал он, — внимательней посмотри — и увидишь: паук замер, будто распятый на собственной паутине... но это он только притворяется — я, мол, распятый, я мертвый, меня вовсе нет... а теперь! — и он дунул на паука. — Смотри, как он плавно спланировал вниз — будто на парашюте! — и раскачивается в сеточке-паутинке, словно в гамачке... а вот я еще разок дуну — и паук встрепенулся, и, как матрос, вскарабкался вверх по серебряной, прозрачной своей веревочке...
— Ну и что? — перебила она. — К чему ты клонишь?
А он без улыбки посмотрел на нее, посмотрел пристально, внимательно, с любопытством. С таким же почти любопытством он только что разглядывал паука.
— А я нашла! — закричала Ирочка. — Масленок, масленок!
— К сожалению, червивый, — сказал отец, надламывая рыхлую грибную шляпку. — Ну ничего, не огорчайся. Если один попался, значит, будут и хорошие.
Он и тут оказался прав — вскоре стали встречаться молоденькие маслята, упругие, маленькие, скользкие. А потом и несколько груздей попалось, и волнушки, и много сыроежек, и даже один белый гриб, боровик. Ирочка радовалась вовсю, она оказалась самой удачливой.
Парная духота в лесу постепенно рассеялась, дышать стало легче.
Волнушки волнуются — раз!Сыроежки волнуются — два!И маслята волнуются — три! —А я не волнуюсь нисколечко,хоть умри!.. —
сочинила наконец-то Ирочка и засмеялась так звонко, что мать с отцом одновременно вздрогнули: она — от раздражения, а он — от счастья.
ПОД ПАЛЬМОЙ
Алексея Иваныча проводили на пенсию. И банкет был, и все конторское начальство присутствовало, и речи торжественно-печальные, произносились, и кучу разных подарков преподнесли. Сперва Алексей Иваныч хотел все организовать в ресторане, но потом передумал и созвал гостей домой. Квартира у него была небольшая — две комнаты, — но комнаты просторные, с высокими потолками. В самой большой комнате поставили рядом три стола, кадку с огромной пальмой отодвинули в угол, комод вытащили в маленькую комнату — и стадо не хуже, чем в любом ресторане. Даже лучше. Директор конторы в своей речи сказал, что здесь, «под этой развесистой пальмой», в кругу друзей и сослуживцев, «мы провожаем лучшего бухгалтера нашего треста», и так далее, в таком же трогательном духе. И другие — тоже очень красиво говорили.
Алексей Иваныч был очень тронут. Почти до слез.
Позднее, проводив дорогих гостей, в течение нескольких следующих дней он все томился, вынашивая сладкую мысль: как бы отблагодарить своих товарищей по работе? Как отплатить дорогим друзьям за их доброту и сердечность? Чем вознаградить целый коллектив хороших людей — чтобы каждый из них почувствовал то, что чувствовал сам Алексей Иваныч?
Решение родилось гениально-простое: «Подарю им пальму! — и Алексей Иваныч даже обрадовался: — Ну конечно же, лучше нельзя придумать. Поставят ее в вестибюле... или — в красном уголке! И год пройдет, и два, и десять, и, может, сам я помру, а пальма все будет стоять, и все будут помнить — а ведь это Алексея Иваныча пальма...»
Так он думал. И так он сказал жене, которая сперва удивилась, потом поскупилась («жалко, Леша, — такую красоту отдавать...»), а потом согласилась: дари, бог с тобой. Хорошим людям не жалко.
— Вот именно, — подхватил Алексей Иваныч. — Ты пойми — эта красавица у нас уже больше десяти лет стоит. Послужила и хватит. А теперь пусть другим людям глаз радует. Вон какая — большая, разлапистая, зеленая, узорчатая... и каждая веточка — словно веер! Бери и обмахивайся. Они там, в конторе, под этой пальмой товарищеские ужины смогут устраивать.
— Да я ж разве против, Леша? — обняла его жена. — Решил — дари.
На другой же день Алексей Иваныч явился в контору, прямо в кабинет директора.
— А-а, привет ветерану, — сказал директор, вставая из-за стола. — Проходи, проходи. Присаживайся.
Директор был не один. В кабинете сидели еще двое: заместитель директора — молодой энергичный блондин, и главный бухгалтер — толстая женщина с переутомленным лицом. Разговор между ними шел явно деловой, актуальнейший, поэтому они посмотрели на Алексея Иваныча с некоторым естественным раздражением.
— Ну, каким ветром? — спросил директор нежданного гостя, успокаивая прочих легким движением руки: не волнуйтесь, мол, братцы, я его мигом.
А Алексей Иваныч вдруг разволновался, засмущался, невнятно забормотал, путано излагая цель своего визита.
— Постой, постой, — перебил его директор. — Так мы будем весь день выяснять... Просто скажи — чего хочешь?
— Так я же сказал — пальму хочу...
— Какую пальму? — нахмурился директор и быстро скосил глаза на заместителя.
— Нет у нас никакой пальмы, — буркнул заместитель.
И тут Алексею Иванычу стало легко и даже весело — он понял, что его приняли за просителя. А ведь он... он — совсем наоборот!
— Это я, я, я хочу подарить вам пальму! — воскликнул Алексей Иваныч. — Понимаете? На память, как говорится. Всему коллективу. В знак благодарности. Ясно?
— Какую пальму? — не поняла главный бухгалтер.
— А-а... вспоминаю, — улыбнулся директор и сделал над головой волнистый жест рукой. — Помню, помню. Этакая красавица... этакое чудо африканской природы.
