Борис Лавренёв - Срочный фрахт
Махотин бросил окурок козьей ножки в шипящую за бортом пену и не сразу ответил. Глаза его были мечтательно устремлены вдаль.
— Разве это победа? — выговорил он наконец, усмехаясь. — Рано мы, комиссар, их взяли. Ты слыхал — они только сегодня должны были продовольствие грузить. Вот бы нам завтра утром их и захватить в полном грузу.
Он опять помолчал, сладко щуря глаза, как бы всматриваясь во что-то очень приятное взору, и закончил тихо:
— Понимаешь, комиссар, вобла хорошая вещь, а булка с салом — куда лучше, особенно когда сало поджарено и хрустит. Вот если б мы взяли их с салом, тогда это была бы настоящая победа. А так — это обыкновенная операция.
И Махотин сплюнул в воду с таким видом, как будто он много лет командовал большим флотом и насчитывал в своем послужном списке десятки громких побед.
1938 г.
Счастье Леши Ширикова
Другу Сереже Колбасьеву
Наш общий друг, военный моряк Леша Шириков, мог бы служить живым доказательством справедливости поговорки: «Не родись красивым, а родись счастливым». Действительно, красавцем Леша никогда не был. Допустим, что нежный девичий румянец может украшать молодого человека двадцати трех лет от роду. Согласимся, что глаза добродушной синенькой расцветки, вроде скромно выглядывающих из ржи васильков, тоже могут способствовать жизненному успеху. Но как прикажете отнестись к нелепой бесформенной шишечке, которая гнездится на месте носа, причем кожа на ней постоянно лупится как на настоящей картофелине, а веснушки исполняют должность картофельных глазков? Как воспринять волосы пегой расцветки, какие бывают только на лошадиных хвостах? Откуда человеку с такой наружностью может привалить счастье?
И все-таки Леша Шириков был счастливчиком. Ему везло от рождения, и везло во всем, за что бы он ни брался. В отдаленные дни детства, когда Леша был подпаском в деревне, скот никогда не разбегался от него и коровы ходили за ним, как собачки. Лешины бумажные змеи из камышинок и — старых газет летали выше и лучше, чем роскошные английские змеи помещичьего отпрыска. Сколько ни проказил Леша в школе, влетало за эти проказы от близорукой учительницы всегда другим мальчишкам. Мачеха, злая и тяжелая на руку, от которой Леше вначале часто перепадало, не притронулась к нему после того, как, возымев намерение влепить Леше затрещину, промахнулась, попала по гвоздю, торчащему из стенки сенцев, и окровенила всю руку. Еще смешнее был случай с кузнецом, которому с двенадцати лет сдали Лешу в науку. Обнаружив однажды, что ученик неправильно приклепал ручку к поповскому тазу для варенья, кузнец рассвирепел. Хотел оборвать Леше уши, запнулся о железную полосу и упал, ударившись головой о бадью с дегтем и опрокинув ее на себя.
Уже в Петербурге, куда Леша попал на шестнадцатом году, его забрали на улице Выборгской стороны во время рабочей демонстрации в первые дни войны. По приказанию околоточного городовой повел Лешу в участок, но по дороге зазевался, и арестованный махнул через забор. Когда городовой попытался последовать за беглецом, то оборвался, повис поясом на костыле, вбитом в забор, и висел, забросанный комьями грязи, пока его не сняли подошедшие солдаты.
Можно было бы рассказать о знаменитом во флоте случае во время заграничного похода, когда Леша, уже командуя миноносцем, блестяще прошелся в танго с итальянской принцессой и что из этого последовало. Но этот случай относится к недавнему прошлому, а рассказ наш ведется о Лешиной молодости, когда он впервые принял звание военного моряка.
Словом, везение, свойственное Леше во всех делах, было непостижимо. Если бы в эти годы Леша услыхал легенду о Поликрате и его перстне, он, может быть, и задумался бы над своим счастьем. Но о Поликрате он не знал, ни над чем особенно не задумывался и жил безоблачно, как полагается счастливому молодому человеку.
В конце шестнадцатого года в армию брали двадцатилетних. Леше и тут повезло. По всем обстоятельствам он должен был попасть в серую пехоту и кормить своим молодым телом вшей в окопах. Но в воинском присутствии полковнику с деревянной ногой понравился Лешин нос картошечкой и смышленые глаза. Полковник, прищурясь, разглядывал голого Лешу, как коня на ярмарке, откашлялся и лениво буркнул!
— Направить в автомобильную роту!
Так полковничий каприз вызволил Лешу от фронта. Пока в роте его обучили водить машину — слетел с трона царь. С марта по октябрь Леша развозил по Петрограду разных ораторов и штабных пижонов. После октября демобилизовался и поехал в деревню навестить отца. В деревне лихо погулял, как подобало столичному гостю, приволокнулся за чужой милкой, и парни, бывшие Лешины приятели детства, накрыли его ночью на выгоне. Из этого боя Леша вышел тоже удачно, потеряв только один резец в нижней челюсти. Жизнь в деревне Леше не понравилась. Было серо и тоскливо. Потянуло назад, в город. Леша вернулся в Петроград и весь восемнадцатый год отшоферил у председателя финансовой комиссии совдепа.
За это время вставил себе зуб. Новым зубом очень гордился. Зуб был из чистой платины, самый дорогой и красивый. За зуб Леша заплатил дантисту четыреста рублей керенками и полпуда гречневой крупы.
Зуб был просто великолепен. Он блестел матовым голубоватым отливом и был похож на молодую луну. В сумраке этот блеск казался таинственным, волшебным, и первое время Леша подолгу простаивал перед зеркалом, любуясь металлическим мерцанием, но вскоре привык и перестал обращать внимание. Однако приобрел привычку ощериваться, ухарски зажав папиросу. Это производило неотразимое впечатление на девушек на вечеринках. Кавалера с платиновым зубом уважали. С таким можно крутить любовь, — видно, что не скупой, широкий человек. В эту зиму у Леши был большой успех, даже слишком. Он похудел и пожелтел. Петроград наскучил. Захотелось попробовать иной жизни. Леша пошел в военный комиссариат. Там его приняли любезно и уже на третьи сутки предложили сопровождать старый «бенц», отправляемый на фронт.
Ехал он с удобствами. «Бенц» стоял на платформе, а на мягких его подушках, развалясь, блаженствовал Леша. Он видел умирающую мокрую зиму под Петроградом, нежную, пахнущую березовыми почками весну возле Курска и настоящий летний зной в Мелитополе.
Будучи дельным парнем, Леша сообразил взять в машину ящик старых гвоздей и мешок соли. На остановках он имел вдоволь пирогов, масла и кур в обмен на этот ходкий товар и после двухнедельного пути вылез в Бердянске из своего «бенца», распухший от дорожного безделья и усиленного питания. Распустив пояс ватных штанов, он направился к коменданту города.
«Бенц» шел по накладной с назначением в штаб боевого участка. Услыхав о «бенце», комендант города долго жал Лешину руку, как будто встретил лучшего друга юности, и восторженно сказал:
— Вот это дело! Сейчас пошлю комендантский взвод на выгрузку. Останешься при мне шофером.
— А как же штаб? — осторожно осведомился Леша.
Комендант сразу насупился, и от него повеяло холодом.
— Вот что, парень, — вымолвил он, цедя слова сквозь сжатые губы, — у меня, понимаешь, такой обычай, как у генерала Суворова. Тут я один вопросы задаю, а все только отвечают. Запомни себе! — и как бы невзначай пощелкал указательным пальцем по кобуре нагана.
Леша понял. В конце концов, ему было безразлично, при ком он останется вместе с «бенцем». Не спрашивать так не спрашивать. Оно и спокойней, когда живешь без вопросов.
«Бенц» выгрузили, и Леша привел его к комендантскому управлению на страшной смеси из бензола и сивушного спирта. От нее мотор гремел, как скорострельная зенитка Виккерса, и душил прохожих плотным дымом и вонью. Заслышав грохот машины, комендант города выбежал на тротуар. Глаза его умаслились от счастья. Он трижды обошел вокруг автомобиля и нежно погладил обшарпанное переднее крыло, как гладят любимую. Повернулся к Леше:
— Спасибо, друг! Зайди в канцелярию, скажи, что я приказал выписать тебе наряд на синее галифе. Что ж тебе в ватных преть!
Это было верхом комендантской признательности. Синее галифе было такой ценностью, что выдача его обозначала вершину душевного волнения и благоволения. Леша козырнул и пошел в канцелярию за нарядом.
Комендант, светлея лицом, проехал в новой машине по главной улице Бердянска пятнадцать раз. Но вечером его начала тревожить беспокойная совесть. Он сознавал, что автомобиль захвачен им с налету и нужно хоть как-нибудь компенсировать штаб боевого участка за утрату. И утром на опустелую платформу был погружен некогда любимый комендантский боевой конь с новеньким японским седлом. Сопровождающему была дана бумага, адресованная в штаб. В ней комендант доводил до сведения штаба, что «ввиду перехода вверенного мне управления на механический транспорт направляется в ваше распоряжение для сдачи в действующую часть строевой конь «Жоффр» с присовокуплением кавалерийского седла иностранного образца».
