Николай Садкович - Человек в тумане
Вы помните, как он объявил всему миру свою «Декларацию»? Ну да, в России занимались своими делами, а в Европе она наделала много шума, и те, кто хотел идти в бой против лицемерия, гордости и жажды взаимного уничтожения, подписались под ней. Это были хорошие дни… Я часто вспоминаю о них, и тогда появляется передо мной сутулая фигура учителя. Словно мы снова встретились, он нагибается ко мне и спрашивает:
– Неужели мечты твои потонули в бессмыслицах и противоречиях? Не ты ли сказал, что для истинного артиста весь земной шар – родина и понятие «отчизна» – величина не постоянная?
Что делать? Слишком часто я слышал музыку ада и видел, как покидали нас друзья, свобода и мир. Войны оттолкнули людей друг от друга. Я понял это в Испании. Я защищал Мадрид и видел по ту сторону баррикад кое-кого из тех, с кем говорил о гармонии духа. Я был «командос», когда многие мне говорили, что этим я испортил карьеру. Пусть так, я теперь не жалею и знаю еще таких же, как я. Нет, нет, мир не может остановиться…
Прошлая война всколыхнула надежду. Люди поняли, что такое национализм. Они сговорились и разбили Гитлера. Ничего не мешало идти дальше. Но мир остановился.
Простите, у нас осталось немного кофе. Я поставлю его на огонь, а сам выпью виски… Чуть-чуть, только чтобы согреться. Благодарю вас.
Да, на свете есть разные силы. Вы, русские, молоды. Не теряйте надежды. Для себя я не жду ничего. Я стар и слаб, пальцы мои огрубели, им трудно даже на клавишах гармошки. В конце концов из моей жизни ничего хорошего не получилось. Мои родные и близкие погибли в разных концах света, от бомб и людской нетерпимости. Сам я, израненный, много дней цеплялся за жизнь в душном мире госпиталей и нищеты. Мой импресарио умер, не завещав мне ничего. Он грозил этим, когда мы только говорили об Испании и Франко.
В новом доме поселилась богатая наследница, его дочь со своим мужем. Ю си? Нет на свете закона, который мог бы защитить артиста, потерявшего славу.
Я стал нищим. Но не отрекся от самого себя. Что стоил бы такой человек? Судьба милостиво оставила мне мою музыку и немного надежды. Надежду найти нового друга. Я искал его среди таких же, каким стал я сам. Находил и снова терял, но один жить не мог. Не мог умереть в одиночестве… Странно, почему я держался за это? Ведь мир как раз так устроен, что только во время войны люди умирают вместе. Потом каждый делает это отдельно и отдельно страдает.
Одинокий всегда несчастен. Если к нему приходит другой такой же и если он друг, тогда они могут сказать:
– Vive ut vivas![10]
Не так мало для тех, кто не имеет ничего. Пожалуйста, пейте кофе. Мы имели терпение выслушать болтовню старика. Я немного выпил, но это не потому. Когда-либо мне нужно было все сказать людям… Я давно не говорил так долго, и у меня пересохло во рту… Благодарю вас, только самую малость, освежить горло…
Я должен был это сказать, чтобы стало ясно все со мною и Яном.
Я нашел его на берегу Темзы. Он лежал у самой воды и плакал. Тогда я подумал: «Нельзя, чтобы человек оставлял всего один шаг между собой и Темзой». Еще не зная, друг он или недруг, я увел его. Он уже прилично говорил по-английски, но не имел в кармане ни пенса. Мне показалось, что на нем были следы побоев. Может быть, его избили и ограбили? Позднее все объяснилось. Сначала он не хотел от меня никакой помощи. Не хотел даже выпить за мой счет чашку чая в кафе. Он думал, что я это делаю только из жалости.
Потом он пошел. Я спросил этого гордого парня:
– Ты любишь музыку?
Как сейчас это было, помню, вот что он ответил:
– В детстве я мечтал учиться в консерватории. Дома пел в хоре. Был даже солистом. Это было очень давно. Очень давно.
Как будто ему уже сорок или пятьдесят лет. Тут я понял, что из-за этого мальчика стоит потратиться на стакан пива.
Ян повеселел, стал рассказывать. Я ведь не знал, что он русский, или, как он потом объяснил, – белорус.
Он назвался поляком, так записано в его документе. Я не искал русского, или поляка, или англичанина. Я искал друга и предложил ему:
– Слушай, хочешь научиться петь английские песни? Можно заработать немного денег и когда-нибудь открыть свое дело. Так многие начинали.
Он сказал, что готов на любую работу, если это честный труд.
– Но как можно песнями заработать деньги? Надо быть артистом…
– Мы будем петь на улицах, – сказал я. – Это тоже честный труд. Все равно как в театре, только без партера и лож. Кто хочет, тот платит. Немного, конечно, по два-три пенса, но двенадцать пенсов – уже шиллинг.
– Это, – ответил Ян и покраснел, – все равно что собирать милостыню.
– Как хочешь, – решил я. – Собирать деньги могу я один за нас обоих. Только не думай, что они самое главное. Я не торговец и не капиталист. Для меня все люди равны. Я отдаю им свое искусство, они дают свои деньги. Мы делимся, как братья, помогая друг другу.
Кажется, он не все понял, но недавно, когда меня снова скрутил ревматизм, он взял мою шляпу. Совсем недавно. Итак, мы работали вместе. Я играл на концертино, а он пел. Это счастье – слушать, как он поет!
Многие люди могут стать певцами, если их этому научить, привить вкус, выработать технику, но человек, который родился певцом, покоряет вас прежде, чем вы успеваете подумать о консерватории.
Ян родился певцом. Он поет с чистой совестью, от самого сердца. В песне можно взять фальшивую ноту, но солгать невозможно. Когда я слушал его, я думал: «Зачем он выдумал себе какой-то тяжкий грех и носит его день и ночь?» Я это видел и знал, что это неправда. Так бывает с тем, у кого душа настоящего артиста… Но об этом после.
Я научил его английским песням и старым шотландским, а он меня русским и польским. Мы ходили по улицам Лондона и пели. Не долго. Может быть, месяцев шесть или семь. Потом мы должны были уехать. Почему? Из-за его земляков, из-за русских «патриотов». Не удивляйтесь и простите меня. В юности я тоже любил это древнее слово «патриотизм». Но никто не защитил моих прав любить отечество, и я не случайно пришел к выводу, что для меня это понятие не должно быть величиной постоянной. Кажется, у вас считают иначе. Во всяком случае, Ян не соглашался со мной.
Возможно, я что-то путаю, но здесь важны чувства, а не научные определения. Конечно, мы все зависим от законов того государства, в котором живем. В этом все дело. Каждый хочет знать, зачем ему тот или другой закон? Когда он подчинился ему? Как говорят ирландцы, «когда же я сам с собой распрощался?». Труднее всего понять это бедному человеку… О чем я говорил?
– Вы уехали из Лондона из-за каких-то русских.
– Да, да… Я помню. Я слишком много помню. Память дана нам как проклятье, а надежда ниспослана как благословение. Это древняя поговорка. Мы прокляли то, что все еще помнилось, и надеялись вырваться из круга, замыкавшегося вокруг Яна. Все из-за русских. Из-за тех, что называют себя русскими, а французы зовут их «метек»[11] и еще хуже.
Сначала Ян попросил купить ему темные очки. Про себя я подумал: «Парень все еще не поборол своей гордости. Это пройдет со временем. Пока пусть поет в сумерках». Хотя мне не нравилось, что его могут принять за слепого и подавать нам из жалости.
– Никого не надо обманывать, – сказал я, – ты можешь петь, глядя прямо людям в глаза.
Я хотел знать, что он на это ответит.
– Нет, – ответил Ян, очень волнуясь, – я могу встретить знакомых и не хочу, чтобы они узнали меня. А как у меня насчет акцента?
Тут я кое о чем догадался, но не стал торопить его.
– Лондон – большой город, – это я сказал, чтобы успокоить Яна. – Можно всю жизнь прожить и не встретить знакомого из соседнего дома. Тем более что начнем мы на окраинах.
Однако мало-помалу нам пришлось двинуться к центру. На окраине дела шли неважно. Случилось так, что очки не скрыли Яна. Наивно было на это рассчитывать. Несколько раз я замечал, как хорошо одетый, полный джентльмен останавливался на противоположном тротуаре и слушал песни Яна.
Может быть, он из музыкального театра и хочет найти певца в труппу? Такой случай мог быть, но не годился для меня. Я боялся потерять партнера и уводил Яна в другой район. И там находил нас полный джентльмен. Однажды Ян спел только одну песню и неожиданно попросил:
– Уйдем отсюда куда-нибудь подальше.
– Ты не хочешь встречаться с тем джентльменом? – спросил я. – Он знаком тебе? Это какой-то менеджер?
– Нет, – торопил Ян. – Уйдем…
Пока мы разговаривали, джентльмен перешел улицу и, прямо-таки как полисмен, положил руку Яну на плечо.
– Здравствуй, Ян! – сказал он по-русски и засмеялся.
Не знаю, что в этом было смешного. Ян не смеялся. Он снял темные очки и больше никогда не надевал их. Они говорили по-русски и на чем-то порешили.
– До завтра, – сказал ему Ян.
А когда мы пришли домой, он рассказал мне всю историю. Нам давно уже не было смысла играть в прятки. Теперь смотрите, что получается. Представьте себе, какую долю уготовила судьба моему бедному мальчику. Он попадает к немцам в самом конце войны. Живет в лагере вместе со взрослыми и работает на каком-то заводе. Но то, что для взрослых уже привычное горе, для него – непосильное страдание… Фашисты не делают разницы между мальчиком и солдатом, попавшим в плен. Трудно поверить, что он все это вынес… Ян падает. Он падает накануне великого дня, накануне освобождения. С переломанной ногой он ждет смерти, но его освобождают. Молодые кости быстро срастаются, а память остается. Германию делят союзники. Яна освобождают английские солдаты. Но он не может вернуться на свою родину. Он еще не научился ходить. Он еще и сейчас немного хромает, еле заметно.
