Николай Садкович - Человек в тумане

Два низких стула, покрытый изношенным пледом матрац за плетеной перегородкой, переделанный из посудного, да кресло-кровать не создавали уюта. Пригласив нежданных посетителей сесть, Билл зажег круглую, переносную печь, стоящую на ящике из-под томатов. В комнате запахло керосином и копотью.

Некоторое время старик отогревал над печкой дрожащие руки и молчал.

Ни Сергей, ни Геннадий не торопили его.

– Вы говорите, что вы друзья Яна? – спросил старик, не поднимая глаз, и вдруг сказал по-русски: – Товарищ?

– Товарищ, товарищ! – обрадовался Геннадий, – камрад, самый настоящий друг детства. Мы земляки…

Сергей перевел. Старик взглянул на него.

– Земляк, – повторил он, – это у вас всегда значит друг? И вы земляк?

– Д-да, конечно, – замялся Сергей, но ни Геннадий, ни старик не заметили его колебания.

– Друг потому, что земляк, – тихо улыбаясь, словно вспоминая далекое, сказал Билл, – потому, что живет на одной земле. И я живу на этой земле. Значит, я друг, товарищ.

Он подождал, пока Сергей перевел его слова Геннадию, но когда тот, не зная, что ответить, забормотал: «Очень, мы очень рады… Спасибо…» – остановил его.

– Нет, земляк не всегда друг… Я видел ваших земляков, русских. Есть русские и есть советские, так говорил Ян. И те и другие русские, и те и другие называют себя земляками, русскими патриотами. Не так-то просто мне разобраться. Какие же русские вы? Нет, мне не нужны паспорта. И вообще мне от вас ничего не нужно. Я хотел бы только одно – простите, джентльмены, – чтобы и вам ничего от меня…

– Мы только хотим знать, – перебил его Сергей, – где Ян Валькович? Мы ничего плохого не желаем ему, наоборот. Если угодно, я повторю то, что говорил вам по дороге. Мистер Сердоба, друг детства Яна, приехал оттуда, где они оба родились. Он думал, что Ян убит немцами, и вдруг…

– Не надо, – старик поднялся и обвел рукой комнату. – Вы видите, здесь его нет… Я не знаю, где он… Может быть, завтра… Если придет Ян, я спрошу… А сейчас оставьте меня, пожалуйста. Дайте мне побыть одному. Подумать… Теперь вы знаете мой адрес. Спокойной ночи, джентльмены.

Весь следующий день Геннадий провел с архитекторами. Не было никакой возможности отказаться от участия в завтраке, устроенном для делегации английскими коллегами. Затем необходимо было отправиться на экскурсию. Совершить «Рашен тур», как в шутку называли друзья-англичане посещение Тауэра, парламента, осмотр британского музея, библиотеки, в которой занимался Ленин, и кладбища, где только недавно на средства прогрессивных английских обществ воздвигнут памятник на могиле Карла Маркса. Потом нужно было отправить небольшую корреспонденцию домой, в редакцию газеты, и только под вечер Геннадий с нетерпением ждал Сергея, чтобы вместе поехать в Бакинхем, к старому музыканту, и во что бы то ни стало уговорить его рассказать все, что он знает о Яне.

Но приход Сергея, к немалой досаде, не ускорил, а задержал поездку. Он сообщил, что их обоих вызывают в посольство по какому-то неотложному делу.

Советник посольства, невысокого роста, худощавый, аккуратно одетый и гладко, по-английски, причесанный, встретил Геннадия сдержанно-вежливо. Его светлые, немного неожиданные для смуглолицего человека, глаза смотрели ни ласково, ни сердито, а как бы мимо, словно через стекло.

– Очень приятно, – автоматически повторил советник, приглашая Геннадия и Сергея сесть к столу, заваленному газетами и справочниками. – Вы первый раз в Англии? И вообще еще не бывали в капиталистических странах?

– Первый раз, – ответил Геннадий, полагая, что советник интересуется, какое впечатление на него произвел Лондон. – Все так интересно. Вот спасибо, товарищ Бондарь помог посмотреть…

– Да, да, – перебил его советник, – конечно, интересно. Но товарищ Бондарь, как человек опытный, должен был предупредить вас, удержать от неосторожностей.

– Я допустил неосторожность?

– Видите ли, – советник поднял со стола газету, – этот случай с поляком… Он что – ваш знакомый?

– Господи, – возмутился Геннадий. – Это же наглая ложь! Во-первых, он не поляк, а наш, советский товарищ… Мой старый друг.

– Ну знаете, – перебил его советник, – какой же он наш, советский товарищ? Может, когда-то был им… Во всяком случае, вам не следовало, не разобравшись, бросаться в объятия, да еще в таком месте. Это, знаете, как говорят англичане, ту мач – слишком. Разумеется, газеты воспользовались и пустили очередную антисоветскую утку. Вы дали повод.

Советник умолк с таким выражением на лице, словно еще сказал: странно, как вы этого не понимаете?

Геннадий оглянулся на Сергея. Тот молчал, заинтересовавшись узелком на зеленом сукне стола.

– Потом сегодня, – продолжал советник, – в консульский отдел несколько раз звонил какой-то мистер Хамильтон. Справлялся о вас, кто вы, откуда приехали… Он что, тоже ваш друг! Какая тут связь?

– Прямая, – ответил Сергей, резко прикрыв узелок ладонью и подняв голову. – Он уличный музыкант, выступавший с тем поляком, вернее, с Яном Вальковичем, другом детства товарища Сердобы. Мы хотели узнать, почему Ян убежал тогда?.. Словом, где он?.. На запрос консульского отдела полиция ответила, что среди перемещенных Валькович не числится.

– Вот как? – нахмурился советник. – Не кажется ли вам, что вы занимаетесь не своим делом?

Он снова посмотрел куда-то мимо и встал из-за стола.

Лицо Геннадия залила горячая волна. Подавшись к советнику, он почти крикнул:

– Нет, это наше дело! Мое дело! Я встретил друга, которого считал погибшим. Он, быть может, в несчастье, даже наверное так. Я ищу друга и не успокоюсь, пока не узнаю…

– Не всегда тот друг, кого ищешь, – усмехнулся советник. – Был бобер к мужику добер, а попал к портному и служит другому. Дома дружба одно, здесь…

– Дружба, если она настоящая, везде дружба. И дома и здесь, – глухо проговорил Геннадий. – И потом, если хотите, это мой долг найти Яна Вальковича… У нас в музее его портрет висит…

– Чем же он так прославился?

– Мы считали… пожертвовал жизнью, спасая Родину.

– Да, – задумчиво произнес советник, – неловкое положение. А если ваш друг давно уже служит другому, как тот бобер?

– Не верю я этому, – горячо отозвался Геннадий, – но и тогда я должен видеть его. Нельзя же только по подозрению отказаться от друга, с которым вместе на смерть шел!

– Верно, ну а если все-таки вас постигнет разочарование?

– Я прошу только одно, – Геннадий заметно волновался и путал слова, – если нельзя официально… разрешите мне… Мы почти нашли его… У меня мало дней…

Теперь советник внимательно, без улыбки посмотрел прямо в глаза Геннадию.

– Молодец! – сказал он, взяв Геннадия за руку. – Друг везде должен быть другом… Мы запросим, конечно. А если, как говорите, почти нашли… что ж, – советник повернулся к Сергею и строго закончил: – Продолжайте. В пределах допустимого, разумеется…

В тот же вечер Геннадий и Сергей отправились в городок Бакинхем, к старику Биллу Хамильтону.

– Видно, все правда, что вы мне рассказали. Скоро вы поймете, почему я должен был поставить эти условия. Вы ищете воскресшего из мертвых, а для меня он всегда был живой. Но сначала я должен немного рассказать о себе. У вас есть время? Слушайте.

Когда я потерял своего партнера, с которым начинал турне по мостовым, мне было трудно. Очень трудно. Я голодал физически и духовно. Страдания начались еще раньше, как только я потерял веру. Нет, бог здесь ни при чем. Он никогда не давал мне спасения, не давал свободы моему духу, а я нуждался именно в этом. Ибо я труженик духа! Артист, ю си![9] Я не был великим артистом, но знал радость успеха и торжество любимого дела. Я был молод и трудолюбив. Мой импресарио, видно, не плохо вел дело. Он заключал контракт за контрактом и строил дом, в котором должны были жить его дочь и я. Не было смысла контролировать доходы, все равно они станут общими.

Так думал я и так говорил импресарио. Я любил музыку и считал, что искусство – это самое главное, а деньги, деньги, в конце концов, лежат в том сейфе, который открывается скрипичным ключом. Теперь поздно жалеть. Тогда я был молод…

Я зачитывался книгами Ромена Роллана и даже отправился к нему в Вальнев, в Швейцарию. Мне повезло. Великий француз не прогнал меня, не оттолкнул. Мы ходили с ним по широким дорожкам сада или сидели на маленькой веранде, уставленной цветами так, что едва хватало места для кресел.

Он говорил о музыке, о гармонии мира и духовном братстве народов. Я старался понять его и, вероятно, слишком часто приходил в восторг. Его жена, красивая русская женщина, посмеивалась над моей горячностью, но никогда не мешала мосье Роллану раздувать во мне огонь чистых желаний. Он стал моим учителем, а я приверженцем «Интернационала духа».