Анатолий Рыбин - Трудная позиция
Расстроенным и озадаченным вышел Осадчий из кабинета генерала, словно после ссоры с близким человеком, хотя никакой ссоры, по сути, не было, а был разговор, в котором, выражаясь официально, стороны остались на своих позициях. Но дело в том, что у Осадчего с Забелиным, помимо служебных отношений, были еще свои, личные. Завязались они много лет назад, во время трудных десантных боев за остров Эзель, на Балтийском море.
Вышло так, что Осадчего послали тогда в особый зенитно-артиллерийский полк на должность начальника артиллерийского вооружения. А полком тем командовал Забелин. В штабе армии о командире полка говорили как о храбром и умном офицере. Когда после мучительной болтанки на старом продырявленном осколками катере Осадчий добрался до командного пункта, скрытого в каменистых береговых утесах, и представился командиру, тот сказал сочувственно:
— Зря вы старались, вот в чем дело. Есть у нас начальник артвооружения. Не знаю, чего там кадровики мудрят. А впрочем, дело поправимое... — Он по-мужичьи почесал затылок под сизой от пыли пилоткой, подумал секунду-другую и вдруг предложил: — В замполиты хотите?
— Да нет, что вы, — запротестовал было Осадчий, — какой же я замполит? Я и докладов-то никогда не делал.
— А с солдатами вы когда-нибудь разговаривали? — спросил Забелин.
— Почему же не разговаривал, конечно, разговаривал, — улыбнулся Осадчий.
— Вот и давайте соглашайтесь, — не отступал Забелин. — А то мы сегодня утром своего замполита похоронили. Да и куда вам сейчас?.. Обратно, что ли, поплывете?..
Что верно — то верно, обратно только раненых увозили, да и то лишь таких, которых подлечить на месте невозможно было. И Осадчий остался. Почти три недели исполнял он обязанности замполита на горящем день и ночь острове. Исполнял бы и дольше, да новый, настоящий замполит вскорости прибыл, а его, Осадчего, в другой полк на свою должность направили. Но в личном деле у него так и осталось: «Сентябрь 1944. Остров Эзель. Замполит полка». Ну, осталось — и хорошо. Все же запись дорогая, памятная. А после войны эта самая запись обернулась вдруг для него неприятностью.
Началось все с рекомендации, которую написал он старшине Золотухину для вступления в партию. Золотухина знал Осадчий еще по совместным действиям на острове. Знал, как забрел он однажды в темноте к немцам, приняв их за своих артиллеристов, и даже уснул у них в окопе, не разобравшись. А на рассвете убежал с двумя неприятельскими автоматами и с очень важной полевой картой, выхваченной из планшета пристреленного на ходу унтера. В полку встретили Золотухина радостно, похвалили за удаль, никакого другого значения этому факту не придали. Убежал человек — хорошо, значит, с храбринкой, положиться на такого в трудном деле можно вполне. Так, собственно, и Осадчий расценил этот поступок. А в части, где служил Золотухин после войны, усомнились в его действиях на острове. Потому и к рекомендации Осадчего отнеслись с недоверием.
И тут пришлось Осадчему снова встретиться с Забелиным, объяснить ему ситуацию и попросить не остаться в стороне от такого несправедливого дела. Забелин в ту пору недалеко от Москвы в крупном гарнизоне служил и уже звание генерала имел. Принял он своего бывшего замполита очень тепло, по-дружески. Узнав о случившемся, так сильно расстроился, как будто не только его фронтовым товарищам, а ему тоже недоверие выразили.
— Ну нет, такого оставлять нельзя! — сказал он решительно.
И верно: в тот же день, несмотря на занятость, первым же поездом выехал в Москву, в Министерство обороны. С кем он встречался там и какие вел разговоры, про то Осадчий не знал, но дела его и Золотухина вскорости стали пересматривать. И пока не пересмотрели, Забелин не успокоился.
Когда, наконец, вызвали Осадчего в отдел кадров и сказали, что все обвинения с него и Золотухина сняты и что оба они остаются в армии, он взял бумагу и написал рапорт: «Теперь хочу в политработники».
В Главном политическом управлении долго раздумывали над желанием Осадчего: хотя бы на политических курсах человек поучился, а то ведь образование техническое, служба в войсках тоже техническая. Но все же решили в просьбе не отказывать: в конце концов, желание и вера — вот что главное, а знание и опыт — дело наживное.
С тех пор минуло более четырнадцати лет. За это время был Осадчий и замполитом, и инструктором по организационно-партийной работе, и заместителем начальника политотдела дивизии, и поучиться на курсах успел. А полтора года назад опять судьба свела его с Забелиным. Встретились, как и должно быть, с душевной радостью, потискали друг друга в объятиях, за столом пригубили солдатские кружки, что сохранил Забелин как дорогую фронтовую реликвию. После того еще раза два или три в гости один к другому сходили. Но встречи эти были уже не такие душевные, как вначале. Не то строгость служебная, не то житейская сдержанность вплетаться вдруг в отношения стали, да и разговор пошел все больше о делах училища, о неурядицах разных. А когда произошла беда с Саввушкиным, нить отношений между начальником и секретарем парткома натянулась основательно. Как-то в пылу откровенности Забелин сказал Осадчему:
— Это за таких, как старшина Золотухин, есть смысл беспокоиться. Тот шесть «мессершмиттов» в море к рыбам отправил. А Саввушкин только на ноги встал и, видите ли, позволяет этакие фортели выбрасывать. Случайным человеком он был в училище, вот в чем дело.
Но с этим-то как раз и не мог согласиться Осадчий, Он рассуждал по-своему: «Ведь никто же не тащил Саввушкина в училище силой, а пришел он сам, добровольно, по собственному желанию. И в заявлении написал: «Прошу удовлетворить мое желание». Значит, и тяга к армии была у него, и стремление стать офицером тоже было. И не могло же все это остыть так вот враз, без всякой на то причины. Без причины и прыщ на теле не вскочит, это известно каждому».
* * *Дома полковника Осадчего встретила жена Александра Терентьевна. Всегда спокойная и сдержанная, сегодня она глядела на мужа сердито, с нескрываемой обидой. Прямо в дверях она показала ему свои часы и, тяжело вздохнув, спросила:
— Ты видишь, сколько времени, или не видишь?
— Вижу, Шура, все вижу, — тихо ответил Осадчий.
— И как же теперь быть?
Осадчий развел руками.
— Так ты позвонил бы мне и сказал, что запаздываешь, что в театр мы уже не попадем. Я бы тогда не одевалась и не готовилась.
Она стояла перед ним — высокая, тонкая, в своем любимом черном платье с узкими рукавами. Волосы у нее были аккуратно и со вкусом уложены в большой тугой узел. Она выглядела довольно молодо, хотя ей уже давно перевалило за сорок, и два их сына служили в армии: один — в авиации, другой — в морском флоте.
Раньше, до переезда мужа в училище, Александра Терентьевна работала заведующей библиотекой большого воинского гарнизона. Здесь, на новом месте, свободной должности в библиотеке не оказалось, и она первое время скучала, не зная, к чему приложить руки. Устраиваться на другую, незнакомую работу ей не хотелось.
— А я тебе вот что посоветую, — сказал как-то жене Артемий Сергеевич. — Поработай-ка ты в женсовете. Зарплаты, правда, тут нет, но ведь человек живет не единым хлебом.
И Александра Терентьевна без долгих раздумий согласилась.
И вот уже больше года она была председателем женсовета. Сегодня на очередном заседании она вела разговор о культурном досуге семей офицеров. И получилось так, что сама же первая потерпела неудачу. А ведь утром еще Александра Терентьевна предупредила мужа, чтобы пришел пораньше. Потом позвонила в кассу театра и попросила оставить билеты. И все это, как говорится, пошло прахом.
— Так ты позабыл, что ли? — снова спросила мужа Александра Терентьевна.
— Нет, Шура, не забыл, — грустно ответил Осадчий. — Просто не смог. Вопрос один важный решить нужно было.
— Так у тебя всегда вопросы. Когда их нет?
— Этот особый. И генерала долго у себя не было.
— Понятно, понятно. А я, как дурочка, летела со своего заседания, даже с Екатериной Дмитриевной поговорить толком не смогла.
— Не обижайся, — виновато посмотрев на нее, сказал Осадчий. — Теперь все равно дела не поправишь.
Он разделся, неторопливо причесал волосы перед зеркалом и, взяв жену за оба локтя, ласково пообещал:
— Завтра пойдем в театр. Хорошо?
— А вот и не знаю, пойдем завтра или нет, — сказала, пожав плечами, Александра Терентьевна. — Екатерина Дмитриевна к себе в гости пригласила на завтра.
— Одну тебя, что ли?
— Почему одну? И тебя тоже. Пора, говорит, уже встретиться, чаю вместе попить. Разве Андрей Николаевич ничего не говорил тебе?
— Да видишь ли, Шура, у нас разговора такого не было. Совсем о другом речь шла. О неприятностях разных.
— И до этого не приглашал?
