Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия)
Она кивнула.
— Он часто к нам приходит. Липучка противная!
— А ты?
— Сразу поворачиваюсь и ухожу в дальнюю комнату.
— Смотри: походит, походит, ты и привыкнешь к нему.
— Я? Никогда!
…И вот мы уже давно взрослые. Стоим на темном дворе, молча смотрим на звезды. Они счастливчики, эти звезды! У каждой неизменное место в небесном доме. Гуляют тоже не по одиночке, и никто не в силах их разлучить!
— Мензер-муэллиме, почему вы молчите? Побраните меня, только не наказывайте молчанием.
— О чем нам еще говорить, Замин? Напрасно ты поспешил вернуть перстенек. Или боялся, что замужняя женщина не отлипнет от тебя? Бросит мужа и побежит следом?
— Какие злые слова!
— Не словами силен человек, а поступками. Я честь погибшего мужа буду беречь до гроба. А ты оказался просто трусишкой.
— Ничего я не испугался. Мать убивалась, что нечего подарить тебе на свадьбу. Я вручил этот перстень через нее с намеком, что моя любовь не погаснет и не остынет с годами! Мне казалось, ты поймешь…
Я не мог различить в темноте черты ее лица, но мне показалось, будто губы Халлы тронула горькая улыбка. Амиль выглянул в дверь.
— Гага, ужин остынет.
— Иду. Закрой дверь. Прости, Мензер, — добавил я торопливо. — Ты сегодня ждала меня возле роно? Но, знаешь, как попал на автобазу, так уже не смог вырваться. Не сердишься?
— Нет.
— Может, зайдешь к нам? Выпьешь чаю?
— Думаешь, откажусь?
— Вот и хорошо! — обрадовался Амиль. — Он вам, наверно, про войну рассказывал? Я бы тоже послушал. Будь я на фронте, без золотой звездочки не вернулся бы!
— Ты думаешь, там звезды даром раздавали? Цена каждой была жизнь, братец.
— А я все равно…
— Полно, — строгим учительским тоном прервала Мензер. — Попробуй пока стать находчивым на уроках. Большего от тебя не требуется. А что касается твоего брата, то Замин никогда не любил драк. Он станет героем мирного времени. Вот увидишь.
— Эй, Мензер! — раздался внезапно скрипучий хнычущий голос. — Зачем шататься в позднее время по соседям? Собаки и те сидят по своим конурам… О аллах, нет нынче на женщин узды!
Мензер закусила губу и молча пошла прочь. Вскоре две женские фигуры, расплываясь очертаниями, растворились во тьме.
Я продолжал смотреть на звездную пыль Млечного Пути. Что же мне оставалось еще? Некогда под этими небесными огнями двигались аравийские караваны. По ним паломники находили путь в Каабу, чтобы очиститься от грехов. Но за какие грехи тиранила старая Гюльгяз безропотную невестку?
24
Со стеснившимся сердцем я переступил на следующий день порог школы. В двух классах шли экзамены, коридор был пуст. Я отворил дверь директорского кабинета, приставил руку к виску и по-армейски щелкнул каблуками.
Мензер смущенно вскочила, не ожидая увидеть меня именно сейчас. Около нее сидели несколько учителей.
— Добро пожаловать в нашу школу, Замин!
— В вашу? И в мою. Я ведь тоже здесь учился.
— Разумеется, разумеется. Мы хотим, вспомнить, за какими партами сидели будущие фронтовики. Ты свою парту покажешь?
Халлы была приветлива. Она улыбалась, поминутно оглядываясь на учителей, словно приглашала их разделить радость.
— А зачем эти парты?
— Посадим за них отличников.
Я смотрел неотрывно на Халлы и не заметил, как учителя по одному покинули комнату. Какой красивой казалась она мне сегодня! И как нарядно одета!
— Значит, парту не нашли… — пробормотал я. — Словно меня и не было здесь вовсе?
— Ты оставался в сердцах, Замин.
— В чьих, разреши спросить?
— Оглянись хорошенько, тогда поймешь. А впрочем, зачем тебе это? Чужая душа — потемки. Ступишь в нее и, чего доброго, свалишься в пропасть.
— О чем ты? Какая пропасть?
— Потерянная любовь. Попытаться вернуть ее значит накликать на себя новую беду. Что ты так смотришь?
Мне хотелось чем-нибудь рассмешить Халлы, взгляд ее потускнел и застыл.
— Я уже вчера говорила: я честная вдова. Неужели я смогу учить добру детей, если поколеблю к себе уважение их родителей? Нелегко мне это далось. Не скрою, сердцу больно, оно до сих пор… — оборвала себя Халлы на полуслове и страстно докончила: — Об одном прошу: не уезжай далеко! Я должна тебя видеть хоть изредка, должна говорить с тобою. Женись на ком хочешь. Я буду учить твоих детей. Видно, моя судьба — радоваться чужому счастью. Но будь рядом! Чтоб мои глаза тебя видели!
Наверно, это можно назвать благородным отречением от своего счастья. Должно быть, она решила, что прежние чувства к ней во мне остыли. Но она ошибалась, жестоко ошибалась, решая свою и мою судьбу.
Старшая сестра с Амилем настойчиво хлопочут о моей женитьбе, знакомят с подросшими соседскими красавицами. Но ни одна из них не приглянулась. Мать держится в стороне от марьяжных планов. Ей больше по душе, если я серьезно возьмусь за учебу. К Мензер она относится ласково и уважительно, но, когда мы рядом, не поднимает на нас взгляд. С ее уст ни разу не сорвалось ни слов одобрения, ни слов отрицания.
Отвечая своим мыслям, я произнес:
— Поступлю так, как велит мать.
За дверью внезапно раздалось словно птичье щебетанье. Вбежала целая ватага ребятишек с букетами цветов, которыми богат склон Каракопека. Комната сразу украсилась, запестрела, наполнилась благоуханием. Молоденькой учительнице Мензер представила меня, пряча лицо в букет шиповника:
— Наш выпускник. Сражался на войне. Приглашаю его вести в школе уроки физкультуры.
Девушка стрельнула взглядом по орденской планке.
— Откуда у вас столько?
Я ответил ей в тон:
— Нам при отъезде дарили на память.
Халлы поднялась и, протягивая цветы, сказала с примирительной улыбкой:
— А вот еще один подарок от будущих сослуживцев.
Ее рука легла на мою, и Халлы, будто забывшись, не отнимала теплой ладони. Все это уже было, было! Только в тот раз охапку шиповника со склонов Каракопека протягивал ей я.
— Я могу идти? У меня двое остались на осень. Хочу успеть поговорить с родителями, — спросила молодая учительница.
— Если не сумели сделать это в течение года, теперь уже поздно. Недавно у меня был такой случай. Председатель колхоза ругал кладовщика за плохое хранение зерна. Я вмешалась, сказала, что и сын его нехорошо учится. Оба посмотрели на меня так, словно я, не зная, что в котле, поспешила зачерпнуть ложкой. А между тем, если мы поднимаем шум из-за потерянных килограммов зерна, то как же надо взыскивать за пропажу человека?
Я с уважением посмотрел на Халлы. Когда непоседливая учительница ушла, я сознался:
— Профессия педагога представлялась мне раньше не очень-то обременительной. Отбарабанил урок, выставил отметки, вот, пожалуй, и все. Только сейчас до меня, кажется, дошло, что, уча детей, вы подготавливаете будущее.
— Слишком громко сказано, Замин! Лучше не употреблять попусту таких слов. Сперва следует заработать на это право. Например, ты заработал его на фронтах.
— Зато сейчас моя жизненная роль более чем скромна, — возразил я с улыбкой. — За баранкой грузовика великих дел не совершишь! Ты прости, но я не буду работать в школе. Я не уйду с автобазы.
— Что за глупое мальчишество! Как ты нелепо бросаешься собственной жизнью! Работая в школе, можно подготовиться к поступлению в университет. Я тоже начала учиться заочно.
— Прости меня, Халлы. Я в жизни умел только одно, хочу в этом признаться: любить тебя. На большее меня никогда недоставало.
Она вдруг рассмеялась, звонко и молодо.
— Представь, мне этого было вполне достаточно. Чтобы тебя любили, надо самому любить в десять раз больше.
— Знаю, ты заслуженно снискала себе уважение. О тебе повсюду отзываются с почтением и благодарностью. Рассказывают, как ты помогала воспитывать сирот, хлопотала о постройке домов, не позволяла наивным дурам сбиться с пути…
— Хватит! Хватит!.. Я обыкновенная учительница. Просто вокруг живут хорошие люди. Не я им, а они мне помогали.
Я опустил голову.
— Может быть, ты права, Мензер-муэллиме.
Назвать ее Халлы у меня впервые не хватило духу. Халлы осталась далеко позади. Она бегала босоногой девчонкой по ущельям Дашгынчая, склонялась над кипящим котлом в прачечной. Но ее больше нет!.. Передо мною сидела умная проницательная женщина. Мензер-муэллиме мне предстоит открывать для себя как неизвестную страну. Неизвестно, как эта женщина отнесется к человеку, который никогда не продумал до конца ни одного своего поступка, многое решая по наитию.
— Прости!..
— Я ничего не скрыла от тебя, Замин.
Мне вспомнились стихи Сабира:
