Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия)
«Не нарочно ли она все время ускользает от меня?» — подумалось в унынии. Подобно другим соседям она навещала нас только первые два дня. В остальное время я ее почти не видел. Она поднималась намного раньше меня; когда бы я ни проснулся, ее посуда была уже вымыта и сушилась на траве. В выходной спокойно умылся, а вместо зарядки решил подтянуться на тутовом дереве. Ухватился за самую толстую ветку и стал раскачиваться. Ветка треснула, и я оказался на земле, обсыпанный листьями.
Не знаю, откуда появилась Халлы. Она с удивлением оттащила обломившийся сук.
— Вот незадача, дерево покалечил, — смущенно пробормотал я.
— При чем тут дерево! Сам не расшибся?
— Конечно нет. Неужели испугалась?
Я заметил, что она побледнела — щеки приняли желтоватый, шафрановый оттенок.
— Господи, у меня сердце упало…
— Сразу видно, что ты всю войну провела в тылу, — неловко пошутил я. — От пустяков дрожишь. А мы там в пропасти кидались, и ваты нам не подкладывали!
— Оставь ребячество, — вспылила она и вдруг стала так похожа на прежнюю, не терпевшую возражений Халлы. — Покажи руку. Кровь капает.
— Пустое, сейчас уймется. — Я хотел залепить царапину зеленым листком.
Халлы проворно достала белейший платочек.
— Не надо, — проговорил я со стеснившимся дыханием, ощущая тепло ее руки и легкий запах волос. — Мне нравятся эти красные капельки. Они тебе ничего не напоминают? Какие-нибудь старые бусы?
Она виновато промолчала. Тонкие пальцы мяли тутовые листья, комкали и отбрасывали их прочь. Я не мог уловить выражение опущенного взгляда.
— Селим в первую брачную ночь сорвал бусы с моей шеи и выкинул их за окно, — сказала она наконец с видимым усилием. — Я подобрала всего лишь несколько бусинок. Если хочешь, покажу. Они завязаны в платок.
— Откуда он узнал, что это подарок?
— Я сама ему сказала. Признаваясь, что это как бы обручальные бусы.
— А что же он?
— Рассердился на тебя, почему промолчал, не открылся ему вовремя. «Я бы мог жениться и на другой», — сказал он в гневе.
— Должно быть, он сразу разлюбил тебя?
Халлы усмехнулась со странным выражением ожесточения и жалости.
— Нет, стал любить еще крепче. Просто с ума сходил от любви.
— Но меня-то он наверняка возненавидел?
Она вздохнула.
— Как ты еще по-детски рассуждаешь, Замин. Не было дня, чтобы он не говорил о тебе. Мучил и меня и себя. Чувства в нем смешались. Он и беспокоился за тебя, и ревновал, и был в душе благодарен. Он ведь в самом деле любил тебя!
— И я любил его. В детстве просто обожал. Мать научила меня почитать дядю Селима.
— Я никогда не носила тот перстенек, что принесла на свадьбу твоя мать. Однажды муж спросил: «Почему ты брезгуешь подарком Зохры? Обижаешь достойную женщину?» Я не выдержала и призналась, что ты через мать возвратил мне залог нашей клятвы и что сердце мое все равно разбито. Он очень расстроился. «Пойми, я вовсе не хотел вас разлучить. Всему виной проклятые старые обычаи, которые запрещают откровенно поговорить с девушкой до свадьбы. Поддался чувству, мы все у него на привязи. Но я искренне верил, что мы с тобою полюбим друг друга и будем счастливы!»
— Возможно, с годами так оно и случилось бы, — тускло проговорил я, отвернувшись в сторону.
Халлы покачала головой.
— Привычка со счастьем рознится, Замин. У кого нет голода, тот глотает кусок через силу. Впрочем, я не считаю себя несчастной, — в ее голосе неожиданно прозвучал вызов. — Наша любовь была детской и немного надуманной. Иначе ты не уступил бы меня безропотно другому и не промолчал всю войну. Ты, конечно, любил меня, но слишком ровно, больше в себе. Я не очень ценю такую любовь!
Издали донесся голос моей матери:
— Эй, Замин, не холодно ли? Накинь рубашку. Когда придешь завтракать? Все готово.
Я поспешно обернулся, чтобы не видеть, как у Халлы дрожит от рыданий подбородок.
— Уже встала, нене?
Глупый вопрос! Рассвет никогда не заставал мою мать в постели. Это она будила нас всех.
— Эй, Мензер! — долетело с другой стороны. — Не видишь, что ли, как куры испоганили кастрюлю? Не можешь вымыть посуду по-человечески, так не берись.
Сгорбленная Гюльгяз стояла на пороге и буравила нас подозрительным взглядом.
21
Разговор с Халлы остался неоконченным. Прервался на полуслове, хотя мы и так достаточно наговорили друг другу. Ко мне подошла мать, сказала с укором и растерянностью:
— Что же ты, сынок, совсем позабыл дедовские обычаи? Прилично ли стоять возле чужой женщины раздетым? Мензер могут ославить в селении! Злых языков достаточно. Если есть нужда с нею поговорить, пригласи в дом. Или сам к ним зайди, попросив разрешения. Она женщина разумная, плохого не посоветует. Да вернет ей аллах мужа!
Я поспешно натянул на себя рубашку. В самом деле, получилось нескромно. Стоял чуть не нагишом. А мы с нею даже не заметили.
Завтракать с нами вместе села соседка Пакиза-хала, которая принесла к чаю горшочек свежих сливок. Цвет сливок был нежный, как у весенних нарциссов.
Мать подала на стол горячие лепешки и миску вареных яиц. Но скорлупа у меня никак не сдиралась. Крышка самовара оказалась прикрытой неплотно: из-под нее вылетали струйки пара, капли пятнали скатерть.
— Какая неряшливость, — с раздражением пробурчал я.
— Ай, что за беда? Зохра мигом отстирает скатерть, — примирительно сказала Пакиза.
— Чужих рук, конечно, не жалко! И так все на нашей матери. Даже мешки с зерном для колхозных кур таскает из амбара на своем горбу. Не-ет, как только встану на ноги, заберу ее с фермы. Пусть отдыхает.
— Какие у нее годы? Шестьдесят? Да вовсе нет, только идет к пятидесяти. Вы переехали сюда в год моей свадьбы, двадцать лет назад, ты на палочке верхом скакал. Считай сам.
Вошла мать с отчаянно кудахтающей курицей.
— Обещанный подарок от тетушки Гюльгяз. Только сама заходить не хочет. Позови ее, сынок.
Я вышел на крыльцо.
— Гюльгяз-хала, пожалуйте в дом. Хотите, на руках внесу?
Она отозвалась полушутя-полусердито:
— Свою мать носи, если ей уж такое счастье выпало. А я по два раза на дню не завтракаю. У вас и без меня гости спозаранку…
Она говорила, напрягая голос, словно хотела кого-то уязвить. Двор был общим и раньше тесным мне не казался. Но вдруг стал душить, как петля вокруг горла. Почему старуха стала такой злой, словцо я виноват в гибели дяди Салима? Раньше все повторяла, что я ему названый младший брат. Неужели и тогда кривила душой?..
Расстроенный, я вернулся в дом. Пакиза продолжала обсуждать возраст моей матери. Мать усмехалась:
— В школу, что ли, собрались меня записывать? Тогда я живо годочки убавлю. Жаль, не пришлось учиться. Кладовщику сдаю яйца и большой палец в чернила окунаю. Он смеется: это, говорит, твоя персональная печать?
Я исподтишка, но пристально разглядывал мать. Перед войной у нее были густые черные волосы, а сейчас остался седой пучок. Голова почти сплошь побелела. Когда соседка ушла, я спросил о путанице с возрастом.
— Никто, кроме меня, в этом не виноват, сынок. Когда овдовела, сама приписала в сельсовете десять лет. Я подумала: вдруг кто сватать захочет? На пожилую женщину внимания меньше. Обещай, что никому об этом не расскажешь. Ты, наверное, в город собираешься? Уже пора…
Когда я свернул с проселочной дороги на тракт, с Эргюнеша потянуло ледяным ветром. Озябшие за ночь горы подставляли бока солнцу. Они терпеливы, наши горы. Почти как моя мать.
22
Я все-таки увиделся в этот день с Халлы, но уже после того, как уладил свои дела.
Алы-киши встретил меня в конторе автобазы.
— Принес документы? — И, не дождавшись ответа, потащил в отдел кадров. — Пусть готовят приказ. Только незадача: говорят, нельзя работать в две смены, некому будет разгружать. Грузчиков не хватает. Не горюй, уладим. Садись пиши заявление: «Прошу оформить помощником водителя…»
— Как помощником?!
— Ты пиши: «пока не освободится место».
— А когда это будет?
— Скоро. Из Баку обещали прислать несколько новых машин. Сначала бумага придет, а потом и машины.
— А если пока податься на другую работу?
— Бросить золотую специальность? Нет уж, не советую. Вот послушай. У меня восемь дочерей и один сын…
— Поздравляю! Что же раньше молчал о сыне?
Алы-киши хитро ухмыльнулся, обнажив прокуренные зубы.
— Не спеши. Мой сын появился на свет не сейчас, а пятнадцать лет назад; дочек тогда в помине не было, жена едва заневестилась. Удивляешься? — Он хлопнул по кузову. — Вот мой сынок, мой первенец! И жену себе в его кабине привез, и дочек одну за другой сажал рядом. Чем бы иначе я кормил их своими-то искалеченными руками?
