Евгений Дубровин - Оранжевая электричка
И все-таки Петр Кириллович решил, что он обязательно вмешается, если наступит критический момент, неважно, что из этого выйдет.
Коньшин надеялся, что когда-нибудь Миркиных посетит врач, тогда можно перехватить врача на улице и расспросить его, неважно, что тот подумает, но врач, наверное, приходил только днем.
Может быть, его выдали следы под окном. Во всяком случае, они хорошо подготовились к встрече. Им помогла и мокрая мартовская метель, которая сделала мир плотным, густым и непрозрачным.
Они обложили Коньшина со всех сторон, когда он висел на окне, и, если бы не хрустнула ветка у него за спиной, Петр Кириллович не успел бы даже соскочить с колоды.
Но ветка хрустнула. Коньшин оглянулся и увидел, что прямо на него из сада движется человек, держа перед собой вилы. И справа проступало сквозь метель черное пятно, и слева…
Они обложили его как волка. Они не учли только одного. Что Петр Кириллович когда-то жил в этом доме. Он знал, что рядом стоит лестница, ведущая на крышу. А они не знали, что он это знает.
Коньшин соскочил с колоды, в два прыжка достиг лестницы, за несколько секунд взлетел на крышу, оттолкнул лестницу. Лестница упала кому-то на голову, послышались невнятные ругательства, звон выбитых из рук вил.
– Обходи справа! Эй, стрелять не надо! Живьем возьмем! – теперь никто уже не таился, их было человек пять, они окружили дом.
Сзади цепочки облавы Коньшин разглядел закутанную в пуховый платок фигуру Тани и согнутого пополам от сырости и холода тощего Миркина.
Дымила труба. Покрытая толем крыша была похожа на палубу накренившегося и уходящего в морскую пучину корабля.
– Не высовываться! – командовал кто-то. – Может быть, он вооружен!
– Колюнь, можно я шарахну?
– Я же сказал – живьем!
– Тык для острастки…
– Отставить!
– Гляди, за трубу спрятался. Опытный.
– Точно он в городе ювелирный взял.
– Я вот только не пойму – чего он на учительницу нацелился. Голь же перекатная.
– Может, он за стихами? У Миркина, говорят, целый чемодан стихов. Правда, Миркин?
Послышался смех. Коньшин стоял, прислонившись к трубе, и слушал голоса. Труба была горячая, дым пах подгоревшей кашей, – видно, впопыхах Таня забыла в печке горшок. Летящая метель из крупных струй мокрого снега создавала полную иллюзию движения. Будто в самом деле находишься на уходящем в пучину корабле, как Иванушка-дурачок, мчишься на печке, прижавшись к печной трубе.
Что-то надо было предпринимать… Иначе они сейчас прислонят лестницу и пойдут на штурм, поддерживая атаку заградительным огнем.
Можно было прыгнуть с крыши на кого-нибудь, Коньшин даже выбрал себе жертву: маленького, щупленького парня в огромной папахе и с ружьем; парень замерз, он сгорал от азарта. Он был похож на иллюстрацию к какой-нибудь книжке про партизан.
Если неожиданно прыгнуть на плечи этого «партизана», то все растеряются от неожиданности, – и, может быть, удастся уйти в этом густом снегу. Но тут Петр Кириллович подумал, что с перепугу кто-нибудь обязательно выстрелит ему вслед. Наверняка выстрелит.
И Коньшин упадет, обливаясь кровью.
Нет, это не годилось. Петру Кирилловичу не хотелось валяться подстреленным, как глупый заяц, в снегу. Он осторожно открыл чердачное окно: крючок, который прибивал еще он сам, давно сгнил и отвалился без всяких усилий.
Чердак он знал хорошо. С балок еще свешивались и били по голове и плечам пучки трав, которые он собирал для лекарств и настоев. Не пришлось ему делать ни лекарства, ни настойки – Таня ненавидела спиртное и они не держали в доме ни грамма алкоголя, а самодельных лекарств она почему-то панически боялась и немедленно выбрасывала пузырьки на помойку, если они ей попадались.
С чердака можно было через люк попасть прямо в центральную комнату дома – в так называемый «зал». Правда, чтобы кто-нибудь посторонний не воспользовался этим путем, Коньшин в свое время приладил со стороны «зала» довольно мощную задвижку, но он не сомневался, что Таня и Миркин давным-давно забыли про эту задвижку и она наверняка заржавела и сгнила.
Так оно и было. При первом же рывке задвижка с грохотом упала на пол. Беглец открыл люк, повис в нем на руках и спрыгнул на пол. Прислушался. Тихо. Только через стенку слышно, как гудит в печке пламя газа…
Через окно от метели в комнату льется белый свет, словно в Покровском наступили белые ночи. Да, он был прав. Наверняка мальчик простудился здесь. Правда, сейчас весна, и сосульки растаяли, но вокруг следы от ледяных украшений. Потолок в мокрых пятнах, в углах еще кое-где виднеется снег, словно плесень, доски пола скользкие и поднялись. И запах! В комнате стоял волшебный запах: весеннего леса, подтаявшего снега, мокрых деревьев, первых подснежников; вылезших на солнце из нор и сушивших свои шкурки гномиков…
Разве мог выдержать мальчик этот запах? Запах сказки, струящийся из загадочной комнаты в пропитавшуюся прозаическими запахами кухню…
Петр Кириллович вошел в маленькую прихожую, жутко заваленную всяким хламом. Отсюда был «парадный» выход через палисадник на улицу; «черный» же ход, во двор, был из кухни.
Дверь в палисадник была слегка приоткрыта В щель налетел снег и улегся на полу белым зайцем… Петр Кириллович осторожно выглянул на улицу. Фонари вдоль дороги запутались в длинных нейлоновых нитях метели, как светящиеся рыбы в сети. Их свет не достигал дома, лишь часть палисадника освещалась лампочкой, горящей у дощечки с номером и фамилией владельца. ВЛАДЕЛЕЦ МИРКИН. Владелец всего. Владелец Миркин отнял у него жену, сына, дом, Покровское, любимую работу. ОТНЯЛ МОЛОДОСТЬ. А может быть, и жизнь? Похоже, что так… Очень не хотелось бы, но очень похоже, что так… Разве можно назвать оставшиеся годы жизнью? Один… Никого рядом, и НЕТ ПРОДОЛЖЕНИЯ.
В палисаднике и на дороге пусто. Очевидно, все столпились в саду, готовятся к штурму крыши. Оттуда слышны голоса, крики, адресованные «вору»: осаждавшие еще верят в успех мирных переговоров.
– Эй, парень!.. Сдавайся!
– Выходи! Бить не будем!
– Все равно не уйдешь!
– Выходи! Мы знаем, ты за трубой!
– Случайно шарахнет кто – костей не соберешь!
– Лучше по-хорошему. Отсидишь срок – и свободный.
– Честным человеком станешь.
– У нас один отсидел, а сейчас тракторист – каких поискать! На Доске почета висит! И ты так можешь!
«Еще не поймали, а уже посадили, выпустили и на Доску почета повесили», – подумал Коньшин. Он прикрыл дверь и пошел на кухню. Мальчик сидел на кровати и смотрел на него не мигая, широко раскрытыми глазами.
– Ты волшебник или разбойник? – прошептал он.
– Волшебник, – тоже шепотом ответил Петр Кириллович.
– Почему же ты спрыгнул с чердака? Я слышал. Ты живешь на чердаке?
– Нет, я прилетел из Москвы.
– На самолете?
– Ага.
– Москва красивая?
– Очень.
– Там все волшебники?
– Не все, но много. Я все про тебя знаю. Твоя фамилия Миркин. Ты болен.
– Здорово. А у нас нет ни одного волшебника.
– Это ты волшебника искал в зале?
– Не…
– Признайся. Я никому не скажу.
– Вообще… что-нибудь интересное…
– Босиком?
– Да…
– Чтоб не слышно было?
– Да…
– И опять пойдешь?
– Да… Я уже выздоровел…
– Тебе нравится твое имя? Какое оно?
– Не… Девчоночье… Валька.
– А какое тебе нравится?
Мальчик задумался. У него была смышленая мордашка с любопытными глазами. Но щеки пожелтели и ввалились от болезни, на лбу складки, как у маленького старичка.
– Мне нравится… Илья…
Ручки, торчащие из пижамки, покрылись мурашками: хотя газовая горелка в печи работала на полную мощность, но окна в кухне не были заклеены, наружная дверь не утеплена, дверь в прихожую рассохлась и по полу гулял ледяной сквознячок.
Коньшин набросил одеяло на плечи мальчика.
– Это потому, что Илья Муромец?
– Да… Откуда ты все знаешь?
– Я же волшебник. Хочешь, я переделаю твое имя?
– Ну? – не поверил мальчик. – В Илью?
– В Илью… Вот… – Коньшин сплюнул через левое плечо и три раза щелкнул пальцами: – Чики – Мики буду я, вот теперь ты стал Илья!
– Точно? – прошептал мальчик. Глаза его блестели.
– Абсолютно.
– Илья…
– Илья. Не веришь? Давай проверим. Если я позову, а ты отзовешься, значит, так оно и есть. Идет?
– Идет.
– Илья…
– Что?
– Вот видишь?
– Да… Здорово… А как тебя зовут?
– Зови… Петр…
– Разве бывают волшебники Петры?
– Выходит, бывают.
– Петр…
– Что, Илья?
– Илья… Здорово… Слушай, Петр, ты улетишь назад в Москву?
– Да.
– Когда?
– Сейчас.
– Возьми меня с собой.
Мальчик замер, ожидая ответа, не сводя глаз с Коньшина. У него даже сжались губы.
– Тебе здесь скучно?
– Да.
– Но ты ведь ходишь в садик.
– Хожу… В две смены… Все в одну… а я в две… В две… там нет никого. Только я, тетя Вера и телик. Мы втроем до ночи… Возьмешь?
