Лидия Вакуловская - Пурга уходит через сутки
Одиннадцать человек — пять пилотов и шесть пассажиров — несутся по воздуху навстречу этой белой половинке месяца. Над ними — небо, под ними — громады сопок.
Сопки, сопки, сопки… Седые, изрезанные ущельями. Стройные и осевшие, с крутыми и оползшими боками, с острыми вершинами и с вершинами, обглоданными временем. В пути всегда мечтается. Независимо от того, по каким линиям лежит этот путь: по воздушным, морским или железнодорожным. И если люди в пути не спят, они непременно мечтают. В пути их непременно одолевают разные думы. Тот, кто летал самолетом, подтвердит, что на высоте мечтается ничуть не хуже, чем в вагонном купе. Или в каюте корабля. Или в уютной «Волге».
Самолет летит на юг — навстречу бледной половинке месяца.
В кабине молчат. Каждый занят своим делом. Платон Ушаров ведет машину. Рядом в своем кресле сидит Саша Рокотов и строчит кому-то письмо. Письмо он начал самопиской, а дописывает карандашом. Ничего не поделаешь: на высоте трех километров в ручке не держатся чернила. Штурман что-то колдует над картой. Бортмеханик чинит старенький высотомер, неизвестно откуда им добытый. Молоденький радист Митя Ветров тихонько вызывает на связь «Моржа». Молчание прерывает Митя.
— Интересно, — говорит он, ни к кому определенно не обращаясь, — появится сегодня в эфире Аляска?
Ему никто не отвечает.
— Может, все-таки появится? — задает он снова столь же риторический вопрос.
— Митя, — не поворачиваясь и не меняя позы, говорит Рокотов, — заруби себе на носу. Мальчики из Америки вспоминают о нас только в циклон. Когда им кажется, что наша песенка спета. Тогда они дают нам свой пеленг, обещая за приземление виллы и девочек. Запомнил, Митя? Повтори.
Митя Ветров молчит, он больше ни о чем не спрашивает. Рокотов через плечо посылает ему последнюю фразу:
— Обменяться комплиментами с американскими мальчиками ты сможешь в следующую пургу. Вопросов больше нет?
Митя молчит. И все молчат. Каждый занят своим делом. Каждый занят своими думами.
Ушаров ведет машину, а из головы не выходит разговор с Юлей. Вчера он сказал ей все, что собирался сказать. Она не ответила ни «да», ни «нет». Она промолчала. Лучше бы она ответила «нет», тогда не было бы такой гнетущей неопределенности. Тогда было бы все ясно… И все-таки неопределенность лучше, чем «нет». Неопределенность — это надежда. Надежда на то, что… Впрочем, на что ему надеяться? Между ними пропасть в пятнадцать лет. Когда он учился летать, женщина, которую он любит, только родилась. Когда он учился летать в воздухе, она училась ходить по земле. Что ж, все правильно. Летчики раньше других выходят на пенсию. Через пару-тройку лет он тоже станет пенсионером. Да, все правильно… И все-таки неопределенность лучше, чем если бы она сказала «нет».
«В отпуск поеду в Крым, — решает Саша Рокотов. — Ох, и набултыхается мой Андрейка в море». И Рокотов пишет в Омск отцу, что нынешним летом он обязательно поедет с женой и сынишкой в Крым.
«Эх, предложили бы они сейчас Ушаку посадку на каком-нибудь мысе Уэлса, — думает радист Митя Ветров. — Я бы им сказанул под первое число. Господа далекие, сказал бы я, господа, живущие за Беринговым проливом! Зарубите себе на носу: чихал я на вас с высокой колокольни! Поняли? Повторите!..».
Но есть в кабине человек, который ни о чем сейчас не думает, ни о чем не мечтает. Это хирург Блинов. Он спит. Примостился на своем чемоданчике с инструментом, уперся ногами в кресло Ушарова, привалился спиной к дверце — и спит. Возможно, он разозлился на всех: послали помощь оказать, проболтался столько в воздухе, а помощь его не потребовалась. Возможно, ему не нравится, как относятся к нему вот эти ребята, летчики, особенно Ушаров? Возможно, он разозлился на них за то, что они частенько обрывают его шуточки и считают, что на Север он потянулся за длинным рублем. Возможно, разозлился на все это Блинов и решил себе спать.
А за низкой дверцей кабины разместились пассажиры. В отличие от летчиков они не заняты сейчас никакими делами. Поэтому возможности мечтать и размышлять у них куда больше.
Рядом с Асей Антоновой сидит моряк. Напротив — пожилой мужчина в торбасах и кухлянке. Ася сразу определила, что ее спутник напротив — эскимос. У эскимосов лица крупнее, чем у чукчей, скулы круче, прямее нос. А если он эскимос, значит не оленевод, а охотник: летом бьет в море моржей и нерп, зимой ставит капканы на песца.
Эскимос-охотник не отводит глаз от девушки, которая лежит на носилках, поставленных в проходе между скамьями.
Глаза у Люси Ханановой закрыты, черные ресницы лежат на бескровных щеках. Но Люся не спит. Спать не дает тупая, ноющая боль. Ноет шрам, появившийся после вчерашней операции, ноет где-то в спине. Люсе ужасно надоело лежать не двигаясь, хочется повернуться на бок. Но стоит ей пошевельнуться, как боль усиливается, становится резкой и нестерпимой. Люся старается не думать о боли.
«И ничего со мной не случится, — говорит она себе. — полежу немножечко в больнице, опять вернусь на стройку. Обязательно к Акинфову. Уже будет лето, поставим вместо палаток домики. Из больницы я им всем напишу. Сразу как прилетим, так и напишу. А Акинфов уже дома. Наверное, уже рассказал ребятам, как мне повезло в Северном с операцией…»
Иногда Люся открывает глаза. Тогда к ней склоняется женщина в беличьей шубке и вполголоса, но так, что все слышат, спрашивает:
— Ты что не спишь, Люсенька?
— Не хочу спать, Юля Павловна, — отвечает девушка. — Вы не волнуйтесь, мне хорошо.
Потом она снова сводит веки, а Юля Плотникова откидывается к стене и продолжает пристально смотреть на круглое окошечко, врезанное в противоположный борт самолета. Светлые глаза ее при этом то щурятся, то округляются, будто она все время с кем-то разговаривает. И она действительно мысленно разговаривает.
Прежде всего с заведующим райздравом Телегиным.
Да, она признает, она не имела права без его разрешения покидать больницу и готова нести наказание. Но, во-первых, она уже дважды просила такое разрешение, а он не отвечал на ее радиограммы. Во-вторых, вопрос, который она собирается ставить перед райздравом, — вопрос не праздный. В конце концов Телегину пора понять: их поселку нужен хирург. Не терапевт, а хирург. Лучше — и терапевт и хирург. Полтора года работы убедили ее в этом. И решение вопроса нельзя откладывать. Вот зачем она прилетела. Что касается ее, то она готова работать в любом другом месте, куда ее направят. Но лишь там, где нужен именно врач-терапевт. Где врач-терапевт не будет попадать в такое дурацкое положение, как попадает она.
И еще есть человек, с которым мысленно разговаривает Юля Плотникова. И этому человеку она говорит: «Ушак, милый Ушак! Я не могу вот так сразу сказать «да». Нельзя же так: раз — и уже жена. Я должна во всем разобраться. Я люблю тебя, но я должна разобраться, прежде чем ответить тебе. Ты тоже должен хорошо разобраться в себе… Потом уже будет поздно. Потом может быть плохо и мне и тебе…»
…Внезапно молчание нарушил голос моряка.
— Девушка, вы живете в Северном? — обратился он к Асе.
— Нет, — говорит она, — а что?
— А вы не из райцентра? — снова спрашивает он.
Ася не успела ответить: в разговор вмешался мужчина в торбасах и кухлянке.
— Я живу Северный, — говорит он. — Двадцать лет живу. — И неожиданно для всех представился — Охотник Умка, лечу районный центр. На большое собрание лечу, слово держать буду. Все охотники района будут знать, как мы песца берем, завидовать будут.
— Да? Это интересно, — подчеркнуто любезно кивнул моряк и тут же обратился к Асе. — Вы случайно не слышали такой фамилии — Бабочкина?
Ася повернулась к нему.
— Бабочкину? Конечно знаю. Она провожала меня на самолет. А вы с ней знакомы?
— Да, — ответил он. И уточнил: — Был знаком.
— Как же вы ее не узнали? — удивилась Ася. — Мы все время стояли возле машины. — И вдруг Ася вспомнила, как смотрела Бабочкина на этого моряка, когда он грузил свои чемоданы. И она сказала — По-моему, она вас узнала, она смотрела на вас.
— Не может быть, — ответил моряк. — Она подошла, бы ко мне, если бы узнала.
Асе потребовалось одно мгновение, чтобы все увидеть снова. Бабочкина рванулась к самолету. Остановилась. Повернулась к Асе. Щеки ее пылали, глаза блестели…
— А по-моему, — ответила Ася, — по-моему, она узнала вас, но не захотела к вам подойти.
Прошло несколько минут, прежде чем моряк снова повернулся к Асе.
— Скажите, она все такая же строгая, деловая и суховатая?
То ли потому, что Ася уловила фальшь в его голосе, то ли потому, что этот моряк с первой минуты не понравился ей, но она сказала:
— Ничего подобного. Не строгая и не суховатая. Вы ее просто плохо знали.
«Ничто не вечно под луной, — философски размышлял Ершов. — Напрасно я с ней не встретился. Пусть бы она меня выставила, но надо было встретиться. Теперь поздно. Точка. А все — мое проклятое малодушие… Она, конечно, выставила бы меня… Да, ничто не вечно под луной. Как и этот полет в металлической оболочке: через час приземлимся. Через два дня буду дома…»
