Владимир Солоухин - Чаша. (Эссе)
Скорее я позвал своего приятеля, дача которого в пяти минутах ходьбы, фронтовика и даже участника Сталинградской битвы. Хотелось поделиться такой находкой. Особенно “злободневно” теперь, в 90-е годы, при полном развале государства, звучали слова:
Как высоко вознес он Державу,Мощь советских народов-друзей.И какую великую славуСоздал он для отчизны своей.
Все ниже клонилась голова моего “сталинградца”, под конец даже не слезинка ли сверкнула в уголке глаза. Он тихо, с горечью сказал: “Всё мы растеряли, всё…” Возражать я не стал.
* * *Следующим “возвращенцем”, с которым меня свела судьба, был Лев Дмитриевич Любимов, сын члена Государственного Совета. На известнейшем огромном полотне Репина, где изображен весь Государственный Совет, присутствует и Дмитрий Любимов, а теперь вот Лев Дмитриевич возвратился из Парижа, опубликовал в журнале “Новый мир” свою документальную прозу “На чужбине”, стал известен в литературных кругах, и – теперь уж не помню где и как – мы познакомились. Это знакомство повлекло за собой целую цепочку знакомств и событий, которые тянутся до сих пор, хотя самого Льва Дмитриевича давно уже нет на свете. Лежать бы ему на Сент-Женевьев-де-Буа, а теперь кладбище Головинское. Но тогда, в шестидесятые годы, до этого было еще не близко.
Почему-то людей, возвратившихся из эмиграции, распределяли на жительство по другим городам. Василий Витальевич Шульгин, например, жил у нас во Владимире на Кооперативной улице, а Льву Дмитриевичу предписали Казань. Но он был еще сравнительно молод, активен, образован, не бездарен, напротив, способен как литератор, трудолюбив. И к тому же опубликовал свою книгу у Твардовского в “Новом мире”. Короче говоря, он женился на москвичке, на русской темноволосой (“Русь темная”) красавице Екатерине Васильевне. Чистая Анна Каренина, только значительно уж постарше, чем в известном романе. Дворянка. А жила она (ютилась) в Измайлове в двухэтажном, можно сказать, бараке. Таким образом Лев Дмитриевич стал москвичом. Я его как-то раз позвал домой обедать, он решил отплатить мне тем же, вот я и оказался в том Измайлове.
У Екатерины Васильевны была дочь, студентка филологического факультета МГУ, а у Льва Дмитриевича был приятель по Парижу Александр Львович Казем-Бек. Он частенько навещал Льва Дмитриевича, и вскоре восемнадцатилетняя студентка Сильва и пятидесятилетний Александр Львович Казем-Бек поженились.
Теперь о Льве Дмитриевиче и об Александре Львовиче, о каждом по несколько слов, по отдельности.
Книга “На чужбине” помогла Любимову занять хоть и не очень громкое и высокое, но положительное и спокойное место, как говорится, в обществе.
Он даже ездил на побывку в Париж, хотя и знал, что там, в среде русской эмиграции, к его возвращению в СССР относятся не однозначно. “Я решил так, – говорил Лев Дмитриевич, – сам никому звонить и напрашиваться на встречу не буду. Но если позвонят мне – разговоров и встреч не избегать”.
Тут я решил похвалиться: “Я ведь тоже бывал в Париже. Три раза по двадцать дней. Если все сложить, получается два месяца”.
– Ну, мне до вас далеко… Я был в Париже всего только один раз… Правда – двадцать четыре года.
Вдруг он начал писать и издавать искусствоведческие книги о великих художниках Возрождения. Красиво изданные, с большим количеством иллюстраций, эти его книги пользовались успехом и популярностью, а Льву Дмитриевичу приносили материальное благополучие. Ведь это была не одна книга, а – серия книг.
Однажды он обратился ко мне с просьбой:
– Хочу вступить в Союз советских писателей. Дайте мне, пожалуйста, рекомендацию.
– Зачем вам? Живете вы спокойно, материально обеспечены, книги издаются. Чего вам еще?
– А почему? Я живу в Советском Союзе, среди советских писателей. Почему бы и мне не быть членом СП? Алексей Толстой был членом СП?
– Наверное, был.
– Вот и я хочу тоже.
Рекомендацию я написал, и настал день, когда в Московском отделении в приемной комиссии разбиралось заявление Л. Д. Любимова.
Здесь надо сделать отступление и рассказать, что у нас в Московском отделении Союза писателей в должности оргсекретаря был тогда Виктор Николаевич Ильин. В прошлом генерал-лейтенант, он успел “посидеть”, потом ушел в отставку и стал оргсекретарем Московской писательской организации. Он принес к нам, сюда, стиль работы и методы из прежней своей организации. Завел картотеку, о каждом из нас он стремился знать все.
Впрочем, надо сказать, что человек он был неплохой, даже, пожалуй, доброжелательный, а главное, не лишенный остроумия.
Известен эпизод, когда к нему в кабинет пришла поэтесса Белла Ахмадулина. Накануне она сильно подгуляла на приеме в итальянском посольстве, ну… выпила лишнего, как это с ней часто случалось. Кажется, даже свалилась и уснула, успев надерзить кому-то из дипломатов. А сегодня она пришла на прием к Виктору Николаевичу Ильину.
Виктор Николаевич писал что-то, низко, по своему обыкновению, наклонившись очками над листом бумаги. На мгновение он взглянул на робко присевшую поэтессу и опять уткнулся в бумагу.
– Я вас слушаю…
– Я насчет поездки в Лондон…
– Должен огорчить вас (не отрываясь от бумаги), ваша поездка в Лондон не состоится.
– Это что? Из-за вчерашнего приема в итальянском посольстве?
Ильин, конечно, ничего не знал еще о вчерашнем вечере, но опять стрельнул в просительницу взглядом:
– Из-за вчерашнего приема в итальянском посольстве вы, Белла Ахатовна, не поедете в следующий раз…
Этот-то Виктор Николаевич Ильин присутствовал на собрании, когда принимали в Союз писателей Льва Дмитриевича Любимова. Никаких проблем вроде бы не было. Роман опубликован в “Новом мире”. Издавался отдельной книгой, издаются и другие искусствоведческие книги, и все это на хорошем профессиональном уровне.
Ставим вопрос на голосование.
– Минуточку, – сказал Виктор Николаевич и исчез. Откуда-то из своих сейфов и картотек он принес какие-то листочки.
– Цитирую, – сказал Виктор Николаевич, – газета “Возрождение”. 1941 год. Париж. “Гитлер – наше спасенье, наше солнце, Гитлер – наша надежда…” Лев Любимов.
– Ну так что, – горячился Любимов. – Да, я это писал. В свое время. Я и не скрываю, но после этого я писал многое другое…
Так-то так. Но вопрос о приеме Любимова в СП СССР после этих цитат отпал сам собой.
Потом уж я узнал, что Лев Дмитриевич не просто печатался в “Возрождении”, но заведовал в этой газете отделом публицистики. Переход в СП СССР был бы слишком резок.
Теперь об Александре Львовиче Казем-Беке. Как-то так получилось, что Екатерина Васильевна и Лев Дмитриевич передали меня как бы по эстафете. Александр Львович и Сильва Борисовна жили на Фрунзенской набережной. Александр Львович Казем-Бек происходил из старинного дворянского рода выходцев из Ирана. Об одном из его предков я вычитал: “Казем-Бек Мурза Мухаммед Али (Александр Касимович), русский востоковед, член-корреспондент Петербургской Академии наук (1835). Сочинения по истории Кавказа, Ирана, Средней Азии, Крыма, истории Ислама, иранского и тюркского языков”.
В XIX веке Казем-Беки породнились с Толстыми, а сын ученого, Лев Александрович, в предреволюционные годы командовал уланским полком. От этого улана и произошел Александр Львович. После 1917 года Александр Львович, естественно, оказался в эмиграции.
Там, в Париже (в Праге, в Берлине, Белграде, Софии), собрались россияне всех поколений. Были люди совсем преклонного возраста, просто пожилые, но была и молодежь.
Молодежь всегда более активна, более нетерпелива, более склонна к экстремизму. Во второй половине 20-х и в начале 30-х годов эмигрантская русская молодежь начала объединяться в организацию.
Вообще это было время, когда на земном шаре люди искали себе вождей. В Италии это откристаллизовалось в Муссолини, в Испании – во Франко, в Германии – известно в кого, в Москве вождь уже был, но и он был обуреваем новыми диктаторскими идеями.
Во Франции русская эмигрантская молодежь объединилась в партию младороссов. Во главе этой партии встал Александр Львович Казем-Бек. Когда он на каком-нибудь собрании (сборе, митинге) шел по проходу, образованному собравшимися, или поднимался на трибуну, молодые россы вскидывали вверх правую руку и скандировали: “Глава! Глава! Глава!” Ну вот, а теперь с этим “Главой”, с этим вождем младороссов мы мирно беседовали на Фрунзенской набережной, и Сильва Борисовна угощала нас горячей и острой “гусарской” закуской – сосисками в томате.
О младороссах можно найти и в воспоминаниях Вертинского.
“В среде русской молодежи, принадлежащей к аристократическим кругам, приблизительно в 30-м году возникло так называемое “Младоросское” движение. Много личных и семейных драм пришлось пережить его участникам, всем этим кадетам, лицеистам, пажам, правоведам, юнкерам гвардейских школ, когда они не только осознали свою приверженность родной стране при всех обстоятельствах, но и громко, на всю русскую Францию, заговорили об этом, на удивление и негодование своим родителям. Князья Оболенские, граф Красинский (сын Кшесинской и Великого Князя Андрея Владимировича)… Воронцовы-Вельяминовы – весь аристократический молодняк, все те сотни сильных и здоровых молодых людей, которые жили в Париже, группировались во главе с Великим Князем Дмитрием Павловичем вокруг младоросской газеты “Бодрость”. По содержанию своему эта газета оправдывала свое название. Она звала молодых людей к труду, внушая им, что надо накапливать силы и знания… Она учила познанию своей страны и ее великой истории”.
