Иван Слободчиков - Большие Поляны
Она посмотрела на Векшина, словно ждала от него возражений, и, не дождавшись, села.
— Ловко ты, Анна Ивановна, наши барыши подсчитала! — крикнула Тетеркина. — Ей что, — повернулась она к колхозникам, — жалованье идет, и не маленькое, проживет и без нашего хлеба. А вот как мы будем жить, ей не знобит и не чешется.
Стенникова вновь встала, лицо ее покраснело от обиды.
— К твоему сведению, я — член колхоза и работаю за трудодни, как и вое. Так что мне интересы колхоза и колхозников тоже не безразличны... И работаю я в колхозе не один год, как некоторые, а двадцать два года. Если подсчитать, то будет побольше, чем у тебя вместе с твоим мужем.
Она села, достала, нервничая, из пачки сигарету, но вспомнив, что курить на собрании нельзя, сунула ее обратно.
Женщины заволновались, стали упрекать Тетеркину:
— Зря, Анисья, зря плетешь... Анна Ивановна наш человек, она заботливая о людях.
— Анна Ивановна, — обратилась к ней тетя Соня, — не слушай ты ее, глупую. Они с Никанором завидные, все бы к себе во двор перетаскали, только волю дай, ничего не упустили бы. Жадные на чужое... А мы тебе верим!
Гнев тети Сони Уфимцев воспринимал, как свой собственный: Тетеркина незаслуженно обидела Стенникову. Он был еще мальчишкой, когда Анна Ивановна в сорок втором году, в числе эвакуированных из Ленинграда, появилась в их колхозе. В тот самый год, когда в Большие Поляны приходили извещения со страшными, пугающими словами: «убит, пропал без вести». В том же году, вскоре после приезда, Анна Ивановна схоронила на большеполянском кладбище своего семилетнего сына, — видимо, сказалась жизнь в блокадном городе, и не помогли маленькому Васе ни парное молоко, ни яйца. А в конце зимы она получила весть о смерти мужа, погибшего где-то под Синявином при ликвидации блокады.
Вначале она работала в Полеводческой бригаде, но трудно хиленькой бывшей трестовской машинистке тягаться с деревенскими бабами. Мать Уфимцева, Евдокия Ивановна, пожалела ее, поставила сперва учетчицей, а потом перевела в контору счетоводом, когда бухгалтер ушел на фронт. Анна Ивановна оказалась дельным и трудолюбивым человеком. Всю войну работала в конторе за троих, недосыпала, недоедала, делила все горести вместе с колхозниками. Здесь вступила в партию... Люди ее уважали, и, когда, после войны, все эвакуированные разъехались по домам, она осталась в колхозе. Видимо, не было у нее ничего более дорогого, чем колхоз, да еще память о погибшем муже, да деревянная оградка на могилке сына...
— Это еще вопрос кто глупой, а кто умной, — голос Тетеркиной вернул Уфимцева к действительности. — А если хлеб на трудодни поделить, сколько за него на базаре возьмешь? Разве по два рубля тогда обойдется? Посчитай, вся пятерка! Пошто я буду от пятерки отказываться, сообрази, если ты такая умная.
— Правильно! Раздать по трудодням весь хлеб!
Кричал Максим, кричала Дашка, кричали другие колхозники, — не поймешь, кто за, кто против. Уфимцев бил по звонку, кричал: «Товарищи! Товарищи!», но его не слушали. Он сел, повернулся к Торопову, нервно улыбнулся, будто извинялся за своих колхозников. Но тот взмахом руки успокоил его, дескать, ничего, подождем, пусть выговорятся.
И верно, через минуту-другую выкрики стали реже, люди начали успокаиваться.
И тут поднялся и вышел к трибуне Векшин.
— Товарищи колхозники! Мы с вами работаем вместе не первый год, вы знаете меня. Знаете, что Векшин вам худого никогда не хотел. Я сам колхозник с тридцатого года и колхозные интересы понимаю на собственной шкуре. Чему нас учит партия? Партия нас учит заботиться о людях, создавать им такую жизнь, чтобы люди не страдали из-за куска хлеба. Партия говорит: все у нас делается для человека, все делается во имя человека. Вот и давайте выполнять эти партийные указания! Есть у нас к этому возможность? Есть, товарищи! Нашими трудами в этом году получен небывалый урожай. Чей это хлеб? Наш с вами хлеб, мы ему хозяева. Как с ним поступить? А вот как. Первую заповедь колхоза — рассчитаться с государством по обязательным поставкам — мы, безусловно, обязаны выполнить, засыпать семена обязаны тоже. А остальной хлеб куда? Вот тут и надо идти на призыв партии. Что выгоднее во имя колхозного человека сделать: отдать зерно за бесценок государству или разделить на трудодни? Правильно ставят вопрос Анисья Тетеркина и Максим Уфимцев, брат нашего председателя — раздать надо хлеб колхозникам. По восемь кило обойдется, товарищи! Нельзя, чтобы у хлеба да без хлеба!
Собрание опять загудело, как плотина в водополье.
— Кому зерно собираешься продавать, Векшин? — спросил Торопов.
Его, похоже, вывела из равновесия демагогия Векшина.
— Как кому? Тому же советскому трудящему. Не в Америку же повезем зерно это или муку, в своем же государстве останется... А может, правительство и само будет закупать по рыночной цене.
— Ну! — возмутился Торопов и пошел было к трибуне. Но Уфимцев перехватил его, поймав за рукав.
— Слово предоставляется Василию Степановичу Микешину, председателю ревизионной комиссии колхоза.
Микешин не спеша поднялся на сцену, не спеша подошел к трибуне, провел ладонью по ее дощатому верху, поглядел в зал.
— Слушал я Петра Векшина, — начал он, — внимательно слушал. И хочу задать ему один вопрос... Помню, жили вы с матерью в батраках у Самоварова, ни лошади, ни коровы, даже избы своей не было. А теперь заместитель председателя артели, вон каким хозяйством ворочаешь, разве сравнишь с самоваровским? Выходит, ты был ничем, а стал всем. А кто тебя таким сделал? Советская власть! Так почему ты сегодня об этом позабыл? Вот мой вопрос!
— Самоваровский зять, потому и позабыл, — подсказала негромко тетя Соня.
Но Векшин услышал ее слова. Он вскочил, побагровев.
— Ты брось намеки эти строить! Отошло время приписывать людям разные связи. Я Самоварову был батрак, это все знают... А что касается моих слов и предложений, как коммунист, имею право высказывать свои мнения вплоть до Цека.
Уфимцев постучал по звонку. Векшин сел.
— Хорошо мы знаем, что ты коммунист, — продолжал Микешин. Он говорил спокойно, не повышая голоса, но сразу все стихало, как только он произносил первые слова. — И я коммунист, и Соня Пелевина коммунистка. Вот и давай по-партийному поговорим... К примеру, согласимся мы с тобой, разделим все зерно на трудодни, и повезешь ты его на базар, продашь по базарной цене. И потребуется тебе, скажем, купить топор. Ты приходишь в магазин. Топор по твердым ценам стоит полтора целковых, а продавец тебе говорит: плати пятерку. Понадобится рубаха, скажут, плати десятку, вместо трояка. Как это понравится тебе? А ведь ты нас к этому зовешь.
Уфимцев взглянул на Торопова. Тот весело подмигнул ему, сидел довольный, потирая руки.
— Давайте, дорогие товарищи колхозники, продадим хлеб государству. Тому, кто работал честно, за глаза и двух килограммов на трудодень... У нас должны быть одни интересы с государством. Мы — советские люди, и что колхозники, и что рабочие должны жить одной семьей.
— Голосовать! Голосовать! — понеслось со всех сторон.
Уфимцев поднял вверх руку, призывая к порядку.
— Поступило предложение голосовать... Кто за то, чтобы продать государству сверх плана двадцать тысяч пудов зерна?
Он отлично видел, что руки подняли почти все. Посмотрел на членов правления, и здесь голосовали все, кроме Векшина. Даже Гурьян Юшков поднял руку, хотя и глядел в стол.
— А кто против? — спросил Уфимцев.
Против было человек десять, в том числе и брат Максим. Тетеркина он не разглядел, тот скрылся за чьей-то спиной. Зато Дашка, подняв руку и повертев головой налево, направо, вскочила, стала спиной к президиуму и закричала:
— А вы чего? Поднимайте руки выше!
В зале засмеялись. Кто-то из парней по-дикому заржал, и она, крикнув: «Тьфу, дурак!», махнув рукой и сев на скамью, стала зло, энергично работать челюстями — жевать серку.
Вот на что надеялся Уфимцев, открывая общее собрание, и о чем он не сказал Торопову: на сознательность колхозников, на их ответственность не только за свою артель, но и за дела в стране. Это уже не те единоличные крестьяне Больших Полян, которым не было дела ни до чего, кроме своей пашни, своего двора, своей хаты. Свое, личное — огород, корова, изба — и сейчас есть, но не оно является главным в их жизни.
— Таким образом, товарищи, за решение продать государству сверх плана двадцать тысяч пудов проголосовало подавляющее большинство колхозников, — объявил Уфимцев, не обращая внимания на ощерившегося в вынужденной улыбке Векшина.
6
Из клуба Торопов и Уфимцев вышли последними. Машина стояла уже тут, поджидала Торопова, и как ни уговаривал его Уфимцев остаться ночевать, он не согласился, сославшись на неотложные дела, которые предстояли завтра.
— Садись, довезем до дому, — предложил Торопов.
Они сели на заднее сиденье, и машина покатила.
