Петр Капица - Они штурмовали Зимний
— Смир-рна!
Он был уверен, что «низшие чины» сейчас же вытянутся в струнку. Но грозная команда вызвала лишь смех.
Какой-то пожилой рабочий снял шапку, поклонился адмиралу и с наигранным смирением сказал:
— Покорнейше просим прошения, ваше превосходительство. Вы ведь велели завтра прийти на Якорную площадь? Вот оно «завтра» и наступило! Рановато, правда, да ничего не поделаешь, — невтерпеж: желательно послушать вас. Вы, кажется, нам встречу готовили? Так не будем ждать утра, пошли! Чего волынку тянуть.
От этих слов лицо Вирена стало мертвенно-бледным. Озираясь по сторонам, он ждал хоть какой-нибудь поддержки, но всюду натыкался на злобные взгляды. Поняв, что пощады не будет, грозный адмирал вдруг весь как-то съежился и стал жалким.
— Господа, граждане, я ведь за демократию… в душе всегда любил простой народ, — заговорил он изменившимся голосом. — Но мне по чину полагается быть строгим. Я готов служить революции...
— А для чего пулеметы на площади выставил? — оборвал его рабочий. — В любви, что ли, хотел объясниться? Свинцом погладить? Не юли! Знаем, как вы любите простой народ.
— Честное дворянское слово… Я готов установить новые порядки.
— Поздно, брат. Днем нужно было устанавливать. Пошли на Якорную площадь, народ ждет.
— Разрешите мне шинель надеть и… предупредить жену.
Аверкин понимал Вирена: тот стремился любыми путями вырваться из толпы и хоть на короткое время укрыться в доме. Генерал-губернатор еще надеялся на комендантские части. Его жена, конечно, успела позвонить вице-адмиралу Курошу.
— Не простудитесь, ваше превосходительство, — заверил матрос в расстегнутом бушлате. — Жарко будет.
— И женку неча зря тревожить, — вставил солдат. — Пущай генеральская шинелька ей на память останется. Пошли!
На Якорной площади, несмотря на то, что ночь была на исходе, собралось много народу. Сюда пришли и выпущенные из тюрьмы арестанты. Вирена поставили перед ними.
— Судите!
— Что будем делать с главным псом? — сняв шапку, спросил у толпы по-тюремному обритый матрос.
— Смерть горлопану!..
— На штыки его! — раздались голоса.
С Вирена сорвали золотые погоны с черными орлами и повели к краю глубокого рва. Аверкин хотел было проскочить следом, но возбужденные матросы оттеснили его.
Сыщику удалось лишь протолкнуться к возвышению у памятника адмиралу Макарову, но оттуда не слышно было, что говорят судьи, перечислявшие все прегрешения адмирала перед народом. Потом гулко загрохотали барабаны. Аверкин, решив, что сейчас грянет залп, невольно заткнул уши и зажмурился. Он так и не разобрал, были ли выстрелы, но когда открыл глаза, то увидел, как матросы на штыках подняли обвисшее тело адмирала и бросили в ров.
Содрогнувшись, сыщик подумал: «А ведь и меня могут так же на штыки... Надо скорее уезжать из Кронштадта, пока они не выставили свои кордоны». Его уже не интересовала судьба других, приведенных матросами на площадь, офицеров. Пробиваясь острым плечом, он перешел мостик и поспешил к Петровскому парку. Там под деревьями его ждали агенты.
— Где шофер? — спросил Аверкин.
— На углу Николаевской.
— Поехали! Мешкать больше нельзя, схватить могут.
Глава двенадцатая. НАКИПЬ РЕВОЛЮЦИИ
За Нарвской заставой никогда прежде, лаже в дни получек, престольных праздников и забастовок, на улицах не было так людно и шумно, как в первые дни революции.
На домах колыхались флаги. По улицам, как в масляницу, звеня бубенцами, разъезжали финские санки — «вейки», — с развевающимися на дугах ленточками. Всюду слышался смех, музыка. В одном месте играл граммофон, вынесенный на улицу, в другом — гармоника, в третьем — шарманка. Солдаты маршировали по Петергофскому шоссе с барабанами и духовыми оркестрами.
Заборы, столбы и стены домов пестрели от множества воззваний, призывов, извещений и деклараций.
Весть о том, что царь Николай II отрекся от престола, взбудоражила все население Петрограда. Никому не сиделось дома, всех тянуло на улицу, в ликующую толпу.
У чайных и трактиров, у заводских проходных, а то просто под фонарными столбами возникали митинги, на которых безвестные ораторы выкрикивали восторженные слова о свободе и равенстве. Площадь у Нарвских ворот превратилась в районное вече. На трибуны, сколоченные из досок, беспрестанно поднимались ораторы разных групп, партий.
Одним хотелось республики с двумя палатами, как в Англии, другим — просто парламента с множеством партий, третьим — конституционного правительства, четвертым — рабочей власти.
— Долой всякие правительства! — кричали анархисты. — Они обуза и кандалы для свободного человека. Анархия сохранит нам свободу!
За Нарвской заставой по ночам опасно было показываться на улице. Полицейских не стало, а милиция еще не организовалась. Распоясались не только хулиганы, но и рабочие парни колобродили всю ночь, задевали прохожих и горланили под гармошку песни.
— Свобода! — кричали они. — Что желаем, то и делаем!
Появились громилы и грабители. Они собирались в шайки, определяли, какие улицы находятся под их «контролем», вламывались в дома и брали все, что понравится. Некоторые даже заводили свои «порядки», облагали боязливых мещан данью, за водку и деньги выдавали ночные пропуска — обычные куски картона. Если у человека такого пропуска не оказывалось, то его на своей же улице могли избить, раздеть и голышом отпустить домой. В темных переулках почти каждую ночь слышались крики о помощи, стрельба, звон разбитых окон.
Вновь принятым в партию молодым путиловцам райком поручил открыть в бывшем трактире клуб рабочей молодежи. Комендантом клуба назначили двадцатитрехлетнего инвалида войны — однорукого Бориса Тулупина.
Тулупин повел парней осматривать помещение.
Дом оказался двухэтажным. Нижнее зало и комнаты были захламлены. Буфетную стойку, столы и стулья покрывала густая пыль. Обои пахли плесенью.
— Ежели уборку устроить да свежими обоями оклеить, то для читальни и библиотеки самое подходящее место, — сказал комендант.
Верхний этаж был менее запущен: в большой гостиной стояли диваны, кресла, а в отдельных кабинетах даже уцелели зеркала и аляповатые картины на запятнанных стенах. Тулупин определил:
— В этих комнатах кружки разместим. В гостиной лекции устраивать будем. А если потанцевать захочется, то можно и внизу и наверху.
Парни тут же договорились, кто станет чинить мебель и менять обои, кто соберет девушек, чтобы вымыть полы и окна, кто будет следить за тем, чтобы в клуб не попадали пьяные и хулиганы.
Наводить порядки взялись Дема Рыкунов и Вася Кокорев. Собрав парней, живущих в Чугунном переулке, они объяснили им, что придется делать в клубе.
— Оружие н-нам дадут? — поинтересовался Ваня Лютиков, худощавый жилистый парнишка, работавший клепальщиком на Путиловской верфи. — А то п-потом домой не п-пройдешь.
— Это верно, — поддержал его рыжеватый Шурыгин из паровозной мастерской. — Какие-то типы появились на Огородном. Вчера мою мамашу остановили, водки требовали.
— Не только водки... Ч-часы и д-деньги отнимают, — вставил словоохотливый Лютиков. — Вчера у с-соседки обручальное кольцо с-сняли… ч-чуть палец не вывернули.
— Турнуть их надо, — решительно предложил Дема.
— Попробуй. У них шп-шпалеры и бомбы. Все они из ш-шайки Ваньки Быка.
Ванька Бык стал знаменитостью за Нарвской заставой. Этот рослый пьяница и сквернослов прежде работал носаком на Гутуевском лесном складе. Но ему надоела тяжелая работа, и он перешел на легкие хлеба босяка: два — три дня добывал деньги, не брезгуя ничем, а неделю — пьянствовал и дебоширил.
В первые дни революции, собрав таких же босяков, каким был сам, Ванька Бык помогал рабочим громить полицейские участки. А потом, раздобыв своей банде военную форму и лошадей, якобы по приказу новых властей явился в управление Путиловских заводов, арестовал директора — генерала Дубницкого, — его помощников и под конвоем отправил в Таврический дворец. По пути босяки ограбили «арестованных» и голыми бросили в Обводный канал.
Жители окраины видели, как Ванька Бык возвращался на коне. Бросив поводья, он держал в руках генеральские сапоги и, бахвалясь, хлопал голенищем о голенище.
Вообразив себя героем революции, он решил, что теперь все дозволено. По наводке своих собутыльников, самолично делал обыски в богатых домах, забирал ценные вещи и пропивал их.
Около Ваньки Быка вертелось много всякого сброда. Даже незнакомые ему любители легкой наживы надевали на себя солдатские шинели и действовали от его имени.
— А мы и Ваньку Быка не испугаемся, — сказал Дема. — Приходите к восьми часам, пойдем в обход.
В назначенное время парни собрались около Ко-коревского дома. Дема и Вася взяли себе из хранившегося у них оружия по винтовке и браунингу, остальное роздали.
