Иван Истомин - Живун
Когда Куш-Юр освободился, незнакомки уже не было. Он слегка пожалел: хотелось узнать, кто такая. По дороге домой решил заглянуть в сельсовет, возможно, секретарь на месте, пусть сосчитает едоков по дворам, после обеда поделят продукты…
Сельсовет помещался рядом с церковью, в доме бывшего попа. Год назад поп добровольно отрекся от сана, постриг гриву, обрил бороду и, нареченный селянами Стрижко-Поп, уехал в соседнее село, где занялся мирским делом — рыбалкой, а дом подарил новой власти. Другому попу, сменившему его, пришлось снимать себе квартиру у прихожанина.
Секретарь сельсовета Писарь-Филь сидел за своим столом и что-то усердно писал. Крупная рыжая голова его, тяжесть которой, казалось, не выдержала тощая шея, лежала возле листов бумаги, аккуратно разложенных на столе.
— Скрипишь? — поддел его Куш-Юр, устало опускаясь за свой стол. — Даже не показался на пристани.
Филь, не поднимая головы, посмотрел на него поверх очков.
— И без меня там, чай, толкотня была. Да и знобит меня у воды. — Он передернул узкими, худыми плечами. — Привезли чего-нибудь?
— Малость, — вздохнул Куш-Юр и стал сворачивать козью ножку.
— М-да. За лето, может, еще что получим? А то мором помрем.
— Ты бы хоть не каркал, — поморщился Куш-Юр. — Как-никак перебьемся. Лето — не зима. Рыба, дичь, ягода — прокормимся. Что за писанина у тебя? — закуривая, кивнул он на бумаги, разложенные на столе секретаря.
— Списки селян.
— Эк ты догадался! В самую точку! После обеда делить будем по едокам.
Писарь-Филь как-то странно отнесся к словам председателя: он испуганно зашуршал листами, торопливо сгребая их.
— Еще переписать надо, — пробормотал он, пряча бумаги в стол.
— Это зачем же? Списки давно готовы были. Пармщиков не вычеркнул? Не вычеркивай, им тоже дадим.
— Из-за них все дело…
Вид у Филя был растерянный, и Куш-Юр догадался, что дело нечисто.
— Ты что там намудрил?
— Их на отдельный листок выписал, ну и страницу стал переписывать.
— И что?
— Продырявилось в одном месте, — виновато признался Филь.
— Продырявилось? А ну, покажи!
— Зачем? Перепишу, тогда уж.
— Показывай, показывай, чего натворил. — Куш-Юр встал из-за стола и протянул руку.
Филь неохотно, с кривой улыбкой отдал ему разномастные листки.
Быстро листая списки, Куш-Юр увидел прямо посреди одной страницы что-то вроде оттиска печати с дыркой в центре. Присмотрелся — вокруг дырки мелким почерком было выведено: «В этом месте капнуто, по капнутому лизнуто, по лизнутому терто. Получилась дыра. Что вокруг дыры написано — верьте».
Куш-Юр расхохотался.
— Учудил же ты, секретарь! По капнутому лизнуто, по лизнутому терто… получилась дыра… Верьте… ему! Ха-ха-ха! Ох, Филипп, Филипп! Секретарь мой, капнутый-лизнутый!..
Филь встал из-за стола. Хилый и тощий, в потертом пиджачке-недомерке, в больших зеленых галифе и коротких сапожках, обутых поверх длинных, до колен, узорчатых зырянских чулок, он был до смешного нелеп и неуклюж.
— Тебе вот хохотно, — обиженно укорил он. — Разве я для смеха придумал? Капнуло с пера нечаянно. Да здорово капнуло. Я испугался — документ ведь. Лизнул с ходу, как в школе бывало. А оно того пуще размазалось. Я хвать резинку и давай тереть. А бумага-то на курево лишь годна. Миг — и дырища.
— Ну и леший с ней!
— Как же! Я ведь беспартийный. При прежней власти писарил. Всяко подумать могут. Хотя все скажут, богатеи мне не дружки.
— Знаю… Растерялся ты, мил друг, основательно, капнувши-лизнувши… Исповедался вокруг дырки… — Куш-Юр задыхался от смеха. — По капнутому лизнуто, по лизнутому терто. Получилась дырища. Хоть верьте, хоть нет… Ну, Филипп, здорово ты влип. Если пронюхают в Мужах, вмиг окрестят тебя: «Капнутый-лизнутый» или «Писарь с дыркой». Ха-ха-ха!..
Филь уставился на Куш-Юра округлившимися от испуга глазами.
— Скажешь тоже! Смотри, Роман Иванович, не промолвись про «печать-то». Народ наш, знаешь, влепит прозвище — и навеки.
— Знаю, как не знать, коли меня окрестили. Обычай зырянский! Все село — одни прозвища. Кто понадобится — по фамилии не сыщешь. А по прозвищу — каждая собака хвостом укажет.
— А может, так и сделать — добавить в списки и прозвища? — осенило вдруг Филя.
— Как же! Еще мое Куш-Юр туда сунь или твое — Писарь-Филь. А Биасин-Гала впиши — навек обидишь человека… Нельзя!
— Нельзя… Да…
Имя Гала напомнило Куш-Юру утреннюю стычку на трапе, белокурую красавицу.
«Филь, поди, ее знает. Он всех знает. Спрошу-ка будто между прочим», — решил он.
— Послушай, ты все-таки докладывай мне, кто новый в село приезжает. А то видел на пристани белокурую зырянку, вроде не мужевская, а торговала тюфнями…
— Белокурая? Лицом писаная, телеса — в шелках? Филь причмокнул: — Эгрунька это, заноза девка, сестра Озырь-Митьки. Расцвела на пышных шанежках.
— Да-а-а?! — Куш-Юр не смог скрыть своего огорчения. — Верно ведь! То-то, думаю, видел ее где-то. Ну, ясно, когда трясли у них сундуки, голосила вовсю на крыльце. Не такой тогда показалась…
— А сейчас слюнки потекли? — осклабился Филь. — От нее все парни с ума сходят. Да и женатые не прочь… Но она — лиса. И не пара она такому, как ты. Дочь контры!
«Вот оно что! Сестра волка! Поди, сама волчица! То-то ее Гал гонял! Да, похоже, волчица с лисьими повадками… Эх, отчего бы ей не быть просто красивой бойкой девчонкой!»
Тут Куш-Юр заметил, что Филь хитро улыбается.
«Ах да, надо ответить, а то еще черт-те что подумает». И он сказал сухо, отклоняя какую-либо интимную доверительность в отношениях с секретарем:
— А я и не собирался свататься. Да и ты не сваха. По должности интересуюсь. Мне полагается знать всех селян.
— Полагается, — поспешно согласился Филь и вроде без особого значения, безразлично так добавил: — Озыр-Митька метит Эгруньку в жены своему приемышу Яран-Яшке.
Как он и предполагал, Куш-Юр заинтересовался новостью.
— Яшке? Батраку своему? Он ведь ненец, иноверец. Как же это?
— А так. Хитер Митька. Сделает Яран-Яшку зятем — навечно закабалит.
Негодование против Озыр-Митьки вспыхнуло в Куш-Юре с новой силой.
— Вот гад! Я его обломаю, этого вражину!.. Яшку надо вызволить из лап Митьки.
— Нужно… А как? Яшка по уши втрескался в Эгруньку. Не даст вызволить себя.
— А она?
Куш-Юр задал этот вопрос деловым тоном. Но Писарь-Филь вдруг уверился, что познал сокровенную тайну председателя, и поспешил его успокоить:
— Что ты! Она знает себе цену. Яшка хоть и озырянившийся ненец, все одно для нее — иноверец.
— Да ну их псам под хвост! Давай к делу. Ты эту капнутую-лизнутую страницу перепиши, чтоб после обеда список был как стеклышко. Едоков подсчитай. Ясно? — Он поправил шапку и вышел из Совета.
Проводив его, Писарь-Филь, похлопывая себя по ляжкам, залился довольным смешком.
Глава пятая
Первый улов
1
Разгружаться вотся-гортцы решили с утра. Похлебали молока. После этого мужчины повели жен осматривать избы.
Сандре здесь все было знакомо: с зимы, когда она помогала мужчинам ставить дома, ничего не переменилось. А Елення, Сера-Марья и Гаддя-Парасся осматривали и дома и сарай дотошно, в деталях. Мужчины ждали восторгов и похвал, а женщины как-то сникли. Избы стояли без окон, без печей…
— Бабе вовек не угодить, якуня-макуня. — Гажа-Эль, озлясь, топнул ногой. — Окна навесить — плевое дело. Знаете ведь, с собой привезены, со своих изб поснимали, зряшной работы чтоб не делать тут. А печи кто зимой кладет? Летом сложим. Было бы чего варить…
Но на женщин не подействовали ни слова Эля, ни его добродушная шутка. Они молчали, поджав губы. Только Сандра поддакнула:
— Верно, это не помеха…
Еленне, Марье и Парассе не понравилась поспешность Сандры. Могла бы и подождать, не старшая. Не дослушав ее, они самолюбиво отвернулись.
Гриш немного опешил: такого начала не ожидал. Он терялся в догадках, но не подумал о том, что женщины вдруг затосковали по оставленному жилью, где хоть и не так просторно, светло и чисто, не пахнет свежестью, зато обжито, зато все на привычных местах, в избе одна хозяйка… Не подумал потому, что еще раньше, до отъезда, честно всех предупредил о совместном проживании на первых порах. Никто тогда не высказал недовольства или несогласия. Но то в Мужах, где было много всякой мороки с отъездом… А здесь, в Вотся-Горте, когда надо заходить под крышу, все вдруг остро ощутили это неудобство. Даже Елення, с которой на эту тему столько было переговорено, с тоской думала сейчас, что всю жизнь мучилась с невестками и вот опять не сможет хозяйничать в доме.
Уныние женщин раздосадовало Варов-Гриша. Однако не назад же ехать. Не позориться же перед людьми.
