Мария Прилежаева - Третья Варя
Дверь отворилась. Вошел человек в обледенелой, гремящей, как железо, шинели. Человек вошел молча, и Варенька молча поднялась ему навстречу. Он хотел развязать башлык, но все на нем смерзлось, он не мог поднять руки. Варенька подошла помочь, башлык ломался на куски. Держа обломки башлыка у груди, Варенька тихо сказала:
«Здравствуй, Сергей».
«Милая, здравствуй, — ответил он. И, поведя взглядом на койку: — Можно, я прилягу на десять минут?»
Прилег и мгновенно уснул.
Насквозь промерзшая шинель, простреленная в нескольких местах, стояла возле койки на полу, растопырив рукава.
Варенька молча глядела на лицо Сергея, темное от худобы, заросшее волосами. Потом села к столу, положила голову на локти и тоже уснула…
Ты слушаешь, Варя? — спросил Людмил.
— Людмил! Они измучились! Им нельзя оставить Шипку! Я их люблю, Людмил! Очень люблю!
— Слушай. Когда там бушевали ураганы и снежные бури, из-за бурь стрельба прекращалась, и в петербургских газетах писали: «На Шипке все спокойно». Буран утихал, турки начинали обстрел наших позиций. Они палили по нашим из новейших орудий. А у нас не хватало зарядов и ружей. «На Шипке все спокойно». Вот как спокойно на Шипке: полки обмороженных и нечем стрелять.
…Но Сергей, вернувшись с передовых позиций, поспал два часа. Отогрелся. Отдохнула Варенька. Пришел Радослов. Вскипятили чайник, пили чай с ромом, и, подняв вверх стакан, Радослов читал стихи Христо Ботева:
Кто в грозной битве пал за свободу,Тот не погибнет: по нем рыдаютЗемля и небо, зверь и природа,И люди песни о нем слагают.
Черное пламя пылало в глазах Радослова.
«За победу!» — восклицал Радослов, поднимая стакан, и его юношеское лицо озарялось улыбкой надежды.
Много раз до победы налетали на Шипку снежные ураганы и бури, рвались бомбы, разворачивая наши ложементы; с криками «Аллах!» турки лезли в атаку, карабкаясь по склонам на гору «Николай», и из Передового перевязочного каждую ночь увозили в Габрово на телегах и лазаретных линейках обмороженных, искалеченных защитников Шипки.
После одной бури, несколько суток бушевавшей над Шипкой, подпоручик Лыков, застигнутый, как бывало не раз, ураганом на скалах, не вернулся с «Николая», когда его батарея сменилась. Он исчез. Может быть, его сбросило ветром в пропасть со скал. Может быть, подстрелила пуля, когда, падая от ветра и вьюги, замерзая, обессиленные солдаты шли гуськом с вершины горы и люди не видели друг друга в двух шагах. Словом, подпоручик не вернулся.
«Радослов! Не верю, не верю! Не поверю в его гибель!»
«Погодите горевать, — утешал Вареньку Радослов. — Добрый знак, что солдаты не хватились подпоручика. Значит, он отстал в последний момент».
«Радослов, где его искать?»
«Иду на поиски», — сказал Радослов.
«Я иду с вами».
Любовь и отчаяние Вареньки были столь велики, что напрасны были отговоры.
Они вышли в ночь. Была лунная ночь. Снег блестел и сверкал под луной. Торжественно высились громады Балкан. На соседних от Шипки курганах четко рисовались контуры турецких батарей, странно и жутко было их ночное безмолвие. Радослов и Варенька шли вдвоем прорытой в снегу дорогой, похожей на траншею. Снег доходил до плеч. Дорога поднималась в гору, в гору. С-каждым шагом тяжелее дышать. Визжа по снегу колесами, догнал обоз. Подъемные полковые лошадки, терпеливо мотая обросшими инеем мордами, везли на передовые позиции на провиантских телегах пищу в котлах и вьюки дров.
Варенька и Радослов постояли, пропустили обоз. Труднее подъем. Трудно дышать морозным разреженным воздухом! Наконец ночь сменилась утром, снег зарозовел на вершинах, и пули начали свою музыку.
«Пригнитесь!» — остерегал Радослов.
Дорога все круче. Чаще стали попадаться наши укрепления, батареи.
«А ну, поднатужься, матушка, пальни в басурманов!» И из пушки, под смех и одобрительные солдатские возгласы, летел снаряд на турецкие позиции.
А они всё шли, всё шли. Всё выше!
Вдруг Варенька вскрикнула. Под ногами лежал замерзший солдат. Он лежал поперек траншеи, разбросав руки и обратив к небу молодое, слегка тупоносое лицо с реденькой курчавой бородкой. Мертвый взгляд стеклянно глядел в синее болгарское небо. Варенька наклонилась закрыть мертвому глаза, но веки окостенели, глаза не закрылись.
«Кланяюсь тебе, русский солдат! — срывая шапку с головы, воскликнул Радослов. — Откуда ты, солдат? Из какой русской деревни? Думала ли твоя мать, деревенская женщина, что ее сыну придется на Шипке сложить голову? Чтобы не жгли турки болгарские хаты, не разоряли поля, не рубили наших жен и детей! Вся Болгария кланяется тебе в ноги, русский солдат!»
Он поклонился, и они пошли дальше, оставив солдата глядеть мертвым взглядом в холодное небо.
У, как хмуры и грозны скалы на вершине Шипки над пропастью! Даже в тихую погоду здесь мчится ветер, нагоняет туманы и тучи, дожди и бураны. Жестоки, неприступны скалы на Шипке!
У этих скал стояла батарея подпоручика Лыкова. Здесь его ложемент. Сейчас здесь тихо. Изредка, как бы нехотя, постреливают гурки с Лысой горы, которая сумрачно стоит против скал, через пропасть.
Постреливают наши в ответ. Наши не охотятся часто стрелять, экономя заряды и пушечные ядра. Время еще не пришло ударить нашим как следует. А турки ленятся стрелять оттого, что утреннее солнце светит прямо на Лысую гору, слепит, мешает прицеливаться. Вот взойдет выше…
«Взгляни, Радослов, что там?»
В десяти шагах от ложемента из снега торчало что-то похожее на черную палку.
«Штык, — сказал Радослов. — Замело человека».
Они поглядели друг на друга, и каждый прочел в глазах другого: «Это не он. Офицеры не носят штыка».
Но одновременно Варенька и Радослов почти побежали туда, где из снега торчал штык солдата.
«Он, может быть, еще жив», — сказал Радослов.
Они стали его откапывать руками и саблей Радослова. Снег был такой глубины, что они пробились бы зря, если бы офицер батареи, стоявшей у скал взамен батареи подпоручика Лыкова, не прислал на помощь людей из орудийной прислуги, с лопатами. Все-таки они провозились не менее получаса, пока откопали под снегом двух человек, и один из них… Они поняли это раньше, чем увидали лицо.
«Отойдите! — в волнении крикнул Вареньке Радослов. — Вас могут задеть лопатой!»
Она отошла.
«Живее, живее!» — лихорадочно подгонял солдат Радослов.
Он сам взял лопату и с таким рвением принялся швырять снег, что обливался горячим пóтом, несмотря на мороз. Временами он поглядывал на Вареньку, тихо стоявшую поодаль. Можно было подумать, что она не догадывается, что Радослов подозревает. Но она первая узнала подпоручика Лыкова.
«Он! — закричала она отчаянным голосом, с протянутыми руками кидаясь к снежной яме, где, прижавшись друг к другу, сидели двое: офицер и солдат. — Он!» — закричала Варенька, узнавая его худое лицо, обросшее волосами.
«Стойте! Ни с места!» — приказал Радослов.
Она почувствовала властность в его словах и поникла, не смея шагнуть ближе.
Снег вокруг занесенных был обильно окрашен красным. Кто-то из двоих был ранен, истекал кровью. Кто-то пытался помочь. Варенька видела: одного вытащили из ямы, прислонили к стенке траншеи, накрыли лицо шапкой и возле мертвого тела положили штык.
«Подойдите!» — позвали ее.
Она подошла. Прижимая к груди голову друга, Радослов пытался влить ему в рот спирт из фляги.
«Помогите!» — велел Радослов.
Варенька поддерживала голову с белыми от изморози висками. Силой разжав стиснутые зубы подпоручика Лыкова, Радослов влил ему в рот несколько спасительных глотков спирта. Кровь чуть слышно толкнулась в висок. Сергей не открывал глаз. Но в нем тлела искра. Он жив.
«Несите подпоручика в ложемент!» — приказал Радослов батарейной прислуге.
Подпоручика Лыкова понесли в ложемент возле скал, где его батарея немало отбила турецких атак, вытерпела лютых вьюг и морозов.
Солнце между тем поднялось и не слепило больше Лысую гору. С Лысой горы начался обстрел. Оттуда видны были все наши позиции, особенно возле скал. Пули со свистом летели над траншеей, по которой батарейная прислуга, пригибая под выстрелами головы, несла бесчувственное тело подпоручика Лыкова.
Стали разрываться гранаты. Спереди, сзади, примериваясь к цели.
«Турки нас заметили! — крикнул Радослов. — Остерегитесь! Несите быстрее!»
Солдаты ускорили шаг, почти бежали к ложементу. Варенька торопливо следовала за ними. Последним шел Радослов. Варенька оглянулась, увидела его черный пламенный взгляд, белизну лба.
«Турки целятся по нас! Остерегитесь, Варенька, нагните голову!»
Ударил выстрел…
Что это? Выстрел ударил не только в рассказе — ударил действительно, где-то в лесу.
