Евгений Емельянов - Хорошие люди
Узнала она Станислава? Вряд ли. Тем более, что не он подходил к стойке, а Вениамин. И водку брал, Вениамин.
Вениамин поднял стакан, легонько ударил им по стакану Станислава:
— За твою первую зарплату!
Острый водочный дух ударил в ноздри, и появилось ощущение безнадежности.
— Я не пью, Веня…
— Я тоже… Пей. Ты не нюхай.
Станислав помедлил, неприязненно глядя то на стакан, то на лицо Барабанова. Понял, что сочувствия не дождется, снова поднял стакан, маленькими глоточками начал вливать в себя жидкость; водка обожгла ему горло; он почти задохнулся, но продолжал вливать спиртное в себя, увидев краем глаза, что Барабанов осушил свой стакан до конца. Затем Станислав схватил с блюдца соленый помидор, начал совать его в рот, раздавил зубами и нёбом сочную плоть, и сок полился в горло, очищая его от водочного духа. Барабанов смотрел на Станислава и молчал, жуя бутерброд с засохшим, прогнувшимся сыром.
— Гадость, — сказал Станислав.
Но через несколько минут в желудке у него разлилась приятная огненная река, лицу стало горячо, в голове побежали разные хорошие мысли. Неожиданно Станислав понял, что Барабанов — замечательный человек, великолепный друг, с которым никогда и нигде не пропадешь. Вдруг Станислав осознал, что мир прекрасен, что все люди прекрасны, и даже Фабрициева Марина, которая буфетчица и которая… Что? Что ты сказал, Веня? Закусить? Да я и так ем, как… Я не сачкую! Нет, правда, Веня, ты молодец…
— Кури.
— Я не курю, но ради дружбы…
— Тогда не надо, а то привыкнешь еще.
— Надо! Все надо! — Станислав схватил папиросы, схватил спички, прикурил, вдохнул в себя дым так, как это легко и вкусно делал Вениамин, но дым в легкие не пошел, встал поперек горла — ни туда, ни сюда, и Станислав громко закашлялся и кашлял долго, до слез, пока Вениамин не поставил перед другом кружку пива. Станислав хлебнул пива — и кашель кончился, и снова стало легко и радостно. Все исчезло куда-то, осталось только это з-замечательное лицо Вениамина Барабанова… Какой человек, а? Никаких лишних слов, делает свое дело — и все. К-какой человек!
— Веня, объясни мне вот что, если можешь… Почему мы сюда пришли?
— Все сюда идут.
— А почему мы пришли?
— Стас, порубай, а?
— Я сытый…
Слова Вениамина потонули в каком-то шуме, лицо друга исчезло, а кто-то с усами пытался доказать Станиславу, что пиво «Жигулевское» лучше «бархатного», потому что…
— Потому что ты дурак, дед, — услышал Станислав свой голос. — Лучше!.. Ха-ха! Да чего ты понимаешь в этих… как их… обрезках… А где Венька? Венька!..
Станислав увидел перед собой красные губы, улыбающиеся губы, круглые глаза, в которых ничего не было, а если что и было, то непонятно, что именно.
— Станислав, неужели это ты? Боже, как ты напился!
— Да, это я! В-вам… не н-нравится, что ли? А это вы? А-а, это вы! Мне отец рассказывал о вас… много… всякого… разного хорошего. Не желаете со мной на будер… бурдер… шафт? Как вас по батюшке?..
— Стасик, пойдем, я тебя провожу.
— Вы не отвечаете на вопрос?.. Странно… Где же я вас видел? Почему у вас такие красные зубы… з-з-з… губы, вот чего я не могу никак понять, х-х-хоть и бьюсь головой об стенку, чтобы осознать это явление, которое… э-э…
Но вдруг, поймав новую мысль, Станислав прищурился и заговорщицким тоном спросил:
— Вам из-звестно… одно имя? А? Ха-ха-ха!.. Вах-х-хтомин… А? Клавдий Сергеевич… Ч-ш-ш-ш… Между нами говоря…
Лицо Марины плавало в тумане, чего-то не хватало в этом лице, но чего — Станислав не пытался понять, продолжал бессвязно лопотать что-то; словно со стороны доносился его собственный голос, который перебивался голосом Вениамина Барабанова:
— Пойдем, Стас…
Они долго куда-то шли по шпалам, и казалось, что железная дорога никогда не кончится, что она будет и будет вот так плыть — наплывать — уплывать; Станиславу хотелось лечь и отдохнуть, но кто-то удерживал его, не давая упасть, и Вахтомин не мог понять, кто это. Он только чувствовал, что не может пошевелить руками.
Он увидел очень знакомое, очень хорошее лицо; он знал, что это лицо никогда не сделает ему зла; он знал, что любит эти глаза и эти длинные пушистые белые волосы.
— Стасик, что с тобой случилось? — произнес очень знакомый и тоже очень хороший голос — голос, который был ему дорог, и Станислав снова безуспешно силился вспомнить, кому этот голос принадлежит. Станислав хотел ответить, что ничего не случилось, но язык не повиновался ему.
— Он пьян, — сказал кто-то над ухом.
— Ведите его сюда.
И — потом:
— Его надо раздеть.
— Не надо пока. Полежит часок — ему полегче станет… Полегче… Вот так, спасибо. Пусть поспит.
Голоса стихли.
И вообще все стихло, все звуки. И глаза все пропали, и лица, стало темно, и Станислав начал проваливаться куда-то, падать, и ничто не могло задержать это падение.
Наконец он потерял себя.
Первое, о чем он подумал, когда к нему вернулось сознание, что сон — это кратковременная смерть. Значит, ничего страшного в смерти нет? «Человек рождается, живет…» Он вспомнил свои стихи и мысленно усмехнулся. Елизавета Ивановна правильно тогда сказала… что она сказала? Кажется, она сказала, что… что…
Станислав продолжал лежать с закрытыми глазами, уверенный в том, что сейчас услышит знакомые шаги отца по комнате и отцовский же ворчливый голос; но ни шагов не было, ни голоса, и даже Юркиного дыхания почему-то не было слышно. Какая мысль ускользнула из сознания? Ах, да, он вспомнил свое стихотворение, которое почему-то до сих пор не покинуло его память: «Человек рождается, живет…»
Но почему такая тишина стоит в доме? Неужели еще ночь? Он открыл глаза, чтобы посмотреть в окно, но окна на месте не оказалось. Станислав хотел повернуться на другой бок, приподнял голову — и волна боли ударила ему в висок. Он снова откинулся на подушку. Но успел заметить, что комната ему незнакома.
И только теперь Станислав все вспомнил. Стало понятно, откуда взялась во рту эта сухая горечь и откуда появились в голове эти адские боли. Боль пульсировала в висках, ударяла в затылок, уходила в шею, и он не мог безболезненно пошевелиться. Но еще раньше, чем он вспомнил о случившемся, Станислав испытал огромную вину перед кем-то, хоть и не знал, перед кем и чем он так сильно провинился.
Он не мог понять, что провинился перед самим собой.
Но куда делся Венька Барабанов? Или эта квартира — барабановская?
Превозмогая боль в голове, Станислав встал и подошел к окну, задернутому темно-красной гардиной. Он бросил взгляд на улицу, но ничего не увидел, кроме неясных очертаний одноэтажных строений. Снова сел на кровать, заметил маленькую полоску света, пробивающуюся в дверную щель. Прислушался. Ни один звук не доносился до него из соседней комнаты, в которой горел свет. Станислав на цыпочках приблизился к двери и приложил к ней ухо. И показалось ему, что кто-то вздохнул в смежной комнате и легонько скрипнул стулом. Он нерешительно постучал в дверь костяшкой согнутого пальца. Стул в соседней комнате скрипнул явственнее, послышались шаги, дверь отворилась, и Станислав увидел перед собой… Тамару Акимовну. Яркий свет на мгновение ослепил его — он закрыл глаза ладонью. И женщина почему-то засмеялась.
— Здравствуйте, Тамара Акимовна! Очень смешно, да?
— Конечно, Станислав. Смешно, что ты не мог самостоятельно прийти ко мне, твой друг принес тебя…
— Я не рассчитал… — Станиславу не очень понравился смех Тамары Акимовны, но уже через минуту, получив возможность хорошо видеть ее лицо, он успокоился; лицо женщины, как обычно, излучало доброту, и было бы грех обижаться на Тамару Акимовну за ее веселость. Собственно, ничего особенного не произошло.
Станислав сказал:
— Обмывали мою первую зарплату.
— Твой друг сказал уже. А я подумала: если это обязательно было нужно, взяли бы да пришли ко мне. Я бы закуски вам хорошей приготовила, у меня соленые грибочки есть.
— Вы шутите, наверно?
— Почему же? Если это обязательно надо — обмывать первую зарплату… А твой товарищ — кто он такой? Я в селе не всех знаю…
— Венька Барабанов. Станочник, как и я. Хороший человек.
— Если хороший, тогда не страшно.
Тамара Акимовна незаметно собирала на стол, водрузила в центре самовар.
— Голова болит?
— Страшно.
— Вот видишь. Похмелишься?
Станислав по-прежнему не мог решить, шутит Тамара Акимовна или говорит всерьез. По ее улыбке можно было сделать вывод, что она разыгрывает его, но ее глаза свидетельствовали об обратном.
— Я теперь, — честно признался Станислав, — буду за километр обходить все питейные заведения.
— И правильно сделаешь.
— Вениамин сказал, что так положено — обмывать получку…
