Михаил Жестев - Татьяна Тарханова
Игнат предпочитал оставаться наедине с собой, наблюдать, как хлопочет Лизавета, или болтать о всяких пустяках с Татьяной. На его глазах поднимался маленький человечек, кровь от крови его сына, а значит, и его кровь, и он готов был всеми силами оберегать этого человечка от бед, восторгаться им и даже баловать его, хотя понимал, что от баловства мало пользы. Как всякий крестьянин, он, конечно, предпочел бы иметь не внучку, а внука. Но это ничуть не поколебало его любовь к Татьяне. Она вошла в его жизнь, и без нее он уже не представлял себе свое существование. И его любовь к ней была глубже и нежней, чем когда-то к маленькому Василию. Любовь к внукам сильнее, чем к сыновьям. Любовь к внукам уже не знает соперников, и мы сами отдаем ей все наше сердце. И не думайте, что дети не замечают, не понимают этой любви. Они видят ее в наших глазах, слышат в голосе, ощущают в наших руках. И на любовь отвечают любовью. Нежной и по-детски глубокой.
На комбинате, в старой прессовой, бригада монтажников устанавливала новое оборудование. Игнат нередко задерживался в цехе до поздней ночи. Он уходил на работу, когда Танюшка еще спала, и возвращался, когда она уже спала. Девочка скучала и часто выходила за калитку, чтобы посмотреть, не идет ли отец.
— Не бегай на улицу, — кричала ей со двора Лизавета.
— А я не бегаю, я только смотрю, — отвечала Татьяна и через час опять оказывалась за калиткой.
Вечерело, когда Татьяна снова выглянула на улицу и увидела отца. Но почему он прошел мимо? Прошел отвернувшись, словно обиделся на нее. Она только и видела его крутую спину, на которой так привыкла ездить верхом, и бороду, где можно спрятать руки, как в траве. А может быть, он не заметил, как прошел мимо дома, или заблудился? Долго ли: вечер, уже темнеет, а он без очков. Ведь сам говорил, что без очков у него разбегаются буковки. И дома разбежались.
Татьяна решила прийти на помощь отцу и, когда тот свернул за угол, поспешила за ним. Нет, она, к своей беде, не потеряла его из виду. Шел он, и она за ним. А может быть, отец идет на работу? Тем лучше. Она его догонит, и он возьмет ее с собой. И на комбинате он ей все покажет и всем будет говорить: «А со мной моя дочка Танюшка Тарханова». Она догнала его уже в городе и только тут с удивлением обнаружила, что приняла за отца незнакомого, совсем чужого дядю. Но где она, как найти обратно дорогу?.. Татьяне стало страшно, наплывала темнота неведомой улицы, и она побежала в ту сторону, где, как ей казалось, был ее дом. Неожиданно ее окликнули:
— Танюшка, ты как сюда попала?
Она оглянулась и узнала Одинцова.
— Я к папе, дядя Петя.
— А где он?
— Работает.
— Тогда идем!
Они завернули за угол и пошли вдоль длинного забора. Татьяна подумала: у кого же это такой большой огород? Но оказалось, что это не огород. Такой забор у комбината. Они вошли в дом, похожий на большой ларек, и дядя Петя сказал в окошечко:
— Мне Тарханова со старой прессовой. Скажите, вызывает Одинцов.
Игнат, увидев Одинцова и Танюшку, испугался. Не случилось ли что? Одинцов успокоил.
— Принимай гостью, Игнат Федорович. Видишь, мы соскучились. Давно не виделись.
— Ты почему не дома? — Игнат взял Татьяну на руки.
Она ответила недовольно:
— Ты меня обманул. Вот и не дома...
— Это я-то тебя?
— Обманул, — повторила Татьяна. — Я думала, ты идешь, а это был не ты. — И обняла Игната.
— Давай я провожу ее, — предложил Одинцов.
— Чего тебе через весь город трястись. Да и боюсь, как бы девчонке сгоряча не попало от Лизаветы. У меня на кухне ремень висит.
Одинцов рассмеялся.
— Твоя Лизавета небось его уже спрятала.
— Думаешь?
— А как же. Боится, как бы ей самой не досталось, что упустила девчонку.
Игнат не ответил. Что верно — то верно. Не миновать бабе нагоняя. Не углядела за Танюшкой. Он был счастлив оттого, что девчонка так любит его, и охватывал страх при одной мысли, что с ней могло случиться несчастье.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В Глинске тех лет было уже не два, как прежде, а три Глинска. Первый — центр города с его каменными домами, некогда принадлежавшими местным заводчикам, купцам и прасолам. Там, раскидав по всем городам и вузам своих дочерей и сыновей, доживали свой век глинские обыватели. Второй Глинск — город заводской стороны, где в маленьких деревянных домиках жили династии старых потомственных керамиков. И, наконец, третьим Глинском стало Раздолье. Это была деревня в городе или, как сами раздольцы именовали свой край, крестьянское царство в рабочем государстве. Там действительно царствовали нравы и быт деревни, туда перенесены были ее обычаи, и прошло немало лет, прежде чем Глинск стал одним, а вернее сказать, единым городом. А тогда, в середине тридцатых годов, какие только люди не селились в Раздолье. Через дом от Тарханова жила знахарка и гадалка Паучиха; рядом с ней обитал известный самогонщик, по прозвищу Ванька Тверезый; дальше жила лекарка, еще дальше — неизвестно кто, потому что там сегодня были одни хозяева, завтра другие, днем спали, ночью гуляли. Тут опеченские пришельцы жили с устрекскими выходцами, пухляковские беглецы с волокскими отходниками, самовольно ушедшими из деревни на строительство комбината. И вся сложность распознания людей, живущих в Раздолье, заключалась в том, что в одном и том же доме часто жили рядом беглец из колхоза — глава семьи и завербованный на строительство его сын; тут же хозяйка дома варила самогон, а дочь ее работала катальщицей на огнеупорном комбинате. Бывало даже и так: все в семье трудились на производстве, и вдруг откуда-то появлялся сын — вор или грабитель. Вскоре в недрах трудовой семьи оказывался воровской притон. Когда в Глинске совершалось убийство или ограбление, милиция прежде всего искала преступников в Раздолье. Сюда же воры-завмаги отправляли утаенные ими товары. И здесь, в каком-нибудь темном заулке, они же, не задумываясь, пропивали вместе с девками свои воровские деньги.
Вот в этом, третьем, Глинске началась новая жизнь Татьяны.
Бесконечная вереница сменяющихся и быстро забываемых впечатлений. Раннее детство — это как бы часто возобновляемая жизнь. Оно без прошлого. Это смена жизни без умирания. Сколько таких жизней было у Татьяны! Она жила в Доме малютки. Но стоило ей оказаться всего на несколько месяцев в маленькой, низенькой халупе, и из ее сознания ушел большой каменный дом с его комнатами, уставленными маленькими кроватями, низкими, заваленными игрушками столиками. Она как бы родилась вновь, и теперь уже у новых для нее людей, которых зовут не няня, не тетя, а папа и мама. Но вот в ее жизни появляется дом на Раздолье, и уже забыта халупа, огород при ней. Перед глазами улица деревянных домов и все новые и новые люди. Те, что живут рядом, те, что живут напротив и сзади, кто приходит к ним в гости, кто забегает одолжить чугунок или щепотку соли...
Четырехлетняя Танюшка любила играть в куклы на высоком крыльце или в лопухах, росших у забора, отделяющего двор от огорода. Как и все девчонки, ее сверстницы, она любила лазать по дворовым закоулкам, где ее привлекали к себе цыплята и куры, коза и поросенок Борька — весь тот мир, которым окружила себя Лизавета. Именно этот домашний мир Раздолья делал каждый двор похожим на другой. Было, правда, некоторое разнообразие. Если Лизавета приобрела козу, а во дворе Ефремова мычал лишь годовалый теленок, то у Чухарева, который тоже выстроил свой дом в Раздолье, была и корова и даже нетель. А вокруг домов ни деревца, ни кустика. Зато за домами сплошь картошка, капуста, горох. Даже рожь сеяли на всякий случай. Давно ли хлеб давали по карточкам?
Конечно, Татьяна не понимала жизни по ту сторону забора. Но всякие рассказы о ворах и грабителях вызывали соответствующие детские игры, и жертвами этих игр были ее куклы, на которых она то совершала налет, то защищала их от мнимого нападения. Она была непоседлива, любопытна и причиняла Лизавете много хлопот. Однажды, когда дома никого не было, Татьяна изрезала ножницами новую юбку Лизаветы и, напялив на себя лоскутья, решила, что это самое красивое ее платье. Когда вернулись взрослые, она узнала назначение ремня, который висел в кухне на стене. Еще больше обогатился ее жизненный опыт, когда Лизавета сказала:
— Мученье ты мое! Зачем я взяла тебя из Дома малютки?
С мальчишками Татьяна любила играть больше, чем с девчонками.
— Знаете, откуда я?
— Откуда? — спросил мальчишка.
— Из малюточного дома, — похвасталась она. Она была уверена, что ее товарищей — мальчишек — принесли из пивного ларька, около которого всегда можно видеть длинную очередь дяденек. Но все ее доказательства не произвели на мальчишек никакого впечатления. Они достоверно знали, что к их появлению на свет пивной ларек никакого отношения не имеет, и отнесли неосведомленность Таньки за счет того, что вообще девчонкам не дано знать того, что толком не знают даже они, мальчишки.
