Михаил Панин - Матюшенко обещал молчать
— А он?
— А он, ясное дело, говорит — пошел ты...
— Как это — пошел? Ты, начальник цеха? Вот еще новости. Так прямо и сказал?
Николай спохватывался:
— Ну, вслух он этого не сказал, но наверняка так подумал. Что я его, не знаю?
— А сказал что?
— Сказал: извините, Николай Северьянович, больше это не повторится. Говорю это вам как начальнику цеха. Был бы другой кто на вашем месте, говорит, назло бы пил, а вас мне подводить стыдно, потому как вы человек хоть и строгий, но справедливый. Отзывчивый, демократичный... Такого начальнику у нас давно не было.
— Кто это, Грищенко так говорит? — Ольга опять выглядывает с кухни. — Да ты что, трахнулся? Он и слов столько не знает.
Николай, чтобы замять промашку, принимался кричать:
— Ну что ты ко мне пристала? Что пристала? Так сказал, не так сказал... Что я, все запоминать должен? Я не магнитофон. И так голова пухнет.
— Да ты же сам начал!
— Начал, начал! Могу я хоть дома иметь отдых! Я не железный. Работаешь, работаешь, черт возьми, а тебе вместо благодарности — под нос дулю! Что я перед тобой, отчитываться должен? Я не мальчик!
Случалось, Николай даже бросал на пол что-нибудь небьющееся, ботинок или шляпу, — пусть жена видит, как у него нервы сдают и что с человеком от переутомления бывает. С этой же целью стал носить в кармане валидол — мол, и сердце вот пошаливать стало. Слышал он от умных людей, что это наивернейшее средство: начнет жена пилить, а ты раз под язык таблетку и «ой-ой, заболело». Какой же ведьмой надо быть, чтобы и после этого продолжать мучить человека!
Ольга и в самом деле стала бояться за мужа, По ночам Николай кричал: «Уволю! Всех уволю! Я не посмотрю, что профсоюз против! Я в гробу видел!» — и страшно скрипел зубами. Или совсем наоборот кричал: «Уволюсь! Завтра же уволюсь! Ищите себе другого дурака! Я за такие деньги тянуть ярмо не буду!»
«Что это он? — пугалась Ольга. — Совсем не плохие деньги. Тронулся, что ли, от умственной перегрузки?» И жалела Николая: «Бедный мой, зачем же увольняться, от добра добра не ищут, только-только жить начали...»
А жить начали и в самом деле хорошо. Ольга купила себе новое пальто с норкой, а Николаю уже упомянутую шляпу с дырочками и перчатки. Записались в очередь на холодильник. Ольга высказала мысль, что надо сразу и на машину записаться, это ничего, что пока денег нет, будут. К тому времени, когда очередь дойдет, Николай черт знает кем станет, может, директором завода. Не думает же он останавливаться на достигнутом? Николай не думал, но от очереди на машину жену отговорил, рассудив так, что, если он станет директором завода, машину покупать ни к чему: директору полагается казенная машина, с шофером, а это даже лучше своей — деньги целы и езжай куда хочешь.
— Так это ж тебе можно куда хочешь, — возражала Ольга, — а если мне по своим делам съездить, тогда как?
— А тебе кто запретит — шофер? Да как же он запретит жене директора завода? Или ты жизни не знаешь?
И Ольга охотно, согласилась на казенную машину. Составили подробный список вещей, какие предполагалось купить в ближайшие два-три года, — чего там только не было! (Главное, не подвела бы легкая промышленность, группа «Б», призванная обеспечить товары согласно росту духовных и материальных потребностей.) Ложились спать и, прежде чем кинуться в объятия друг друга, этот список во всех деталях обсуждали. Действовал он на них, как чудодейственный любовный эликсир. Вообще, жить стали дружно. И только один раз за три месяца, прошедшие со дня восхождения Николая на командный пост, произошла между ними серьезная размолвка.
Случилось это так. Брат Ольги Федор, военный музыкант, пригласил их как-то к себе на именины. Николай с Ольгой пошли. Всего гостей человек двадцать было, в основном товарищи Федора по оркестру — молодые и пожилые сверхсрочники со своими половинами. Когда уселись за стол и кто-то уже поднял полную стопку, сказав при этом привычное: «Ну, значит, за здоровье именинника», и все тоже дружно потянулись к Федору со своими стопками, рюмками, фужерами, Николай вдруг встал и громко постучал вилкой по графину.
— Э нет, так нельзя, — сказал он, — некультурно, у человека день рождения, нужен тост, подобающий моменту.
— Вот ты сам и скажи тост, — добродушно предложил ему Федор. — У тебя ведь высшее образование.
Николай стал объяснять, что у него не высшее, а среднетехническое образование, хотя разница тут и небольшая: диплом почти точь-в-точь такой же, в твердой обложке книжечка; есть синие книжечки, а есть голубые, у него, например, голубая...
Но тут гости стали проявлять нетерпение, — сколько можно держать на весу полные рюмки! — и Николай опять постучал вилкой по графину:
— Прошу внимания, товарищи.
— Дайте же сказать человеку, — обратился к гостям Федор. — Говори, говори, Коля, свой тост.
Николай откашлялся.
— Дорогие товарищи, — начал он, — позвольте мне... — Он обвел взглядом застолье. — Позвольте мне от имени собравшихся, так сказать...
Он опять прокашлялся и внезапно умолк. Рюмку перед собой держит, смотрит на нее, нахмурив лоб, а что говорить дальше — ну хоть убей не знает. Вроде ему память отшибло.
— Заело, — сказал кто-то тихо.
И тут уже все не выдержали:
— Ну, товарищи... Все ведь ясно, поехали. Будь здоров, Федя!
— В другой раз свою речь скажешь, — кивнул Федор Николаю. — Выпей, оно помогает. И сначала порепетируй немного.
Выпили и принялись уничтожать закуску. Потом еще раза три выпили. Стало весело. Заиграла музыка, и кто-то уже потащил в другую комнату хозяйку — танцевать, но Федор не дал, сказав при этом: «Знаю я эти танцы». Потом тот, который хотел танцевать и у которого ничего не вышло, извинялся, прикладывая к груди руку: «Ты меня не так понял, Федя», а его собственная жена, выскочив из-за спины Федора, отвесила мужу звонкую оплеуху. Поднялся небольшой шум. Но потом все опять уселись за стол, выпили и принялись по очереди рассказывать анекдоты. Когда очередь дошла до Ольги, она стала рассказывать про то, как людоеды поймали однажды трех человек разных национальностей: американца, англичанина и китайца.
Николай заволновался. И вдруг опять встал, Вид у него был серьезный.
— Прекрати! — сказал он Ольге.
Та растерялась:
— Что — прекрати?
— Это самое, будто не понимаешь.
— Да что с тобой?
— Прекрати, я говорю!
— В самом деле, что с тобой, Коля? — хрустя огурцом, вмешался со своего места Федор. — Ты успокойся: нашего ж не поймали, сказано — американца, англичанина и китайца. А наш убежал, не дался. Наш — самый умный. Рассказывай дальше, Ольга.
— Рассказывай, рассказывай! — загалдели гости.
— Тогда я уйду, — сказал Николай. И, как солдат на параде, задрал голову.
— Скатертью дорога, — махнул рукой Федор. — Наденут корове шляпу...
— Бывают же такие люди, — вздохнул еще кто-то.
Николай, мстительно поджав губы, молча выбрался из-за стола и, глядя перед собой преданными, как у школяра, глазами, вышел из комнаты.
Ольга догнала его уже на улице; слегка оробев, пошла рядом, стараясь попасть с ним в ногу. Николай шел, заложив руки за спину, и как-то странно, вовсе не сердито, а печально молчал. Ольга всерьез перепугалась:
— Ну что ты, Коля? Что я такого сказала? Ты же сам мне этот анекдот рассказывал, помнишь? Месяца три назад. И вдруг — прекрати...
— Помню, — кивнул Николай. — Так кто я был тогда и кто сейчас.
— Да какая же разница?
— Не скажи. Разница есть. — И Николай вздохнул. — Понимаешь, сам не знаю, что со мной происходит. Ведь я, честное слово, ничего этого говорить не хотел — само вырвалось! Почему — убей не знаю. Как будто поселился во мне с тех пор, как получил должность, совсем другой человек. И человек этот из благодарности или чтобы оправдать доверие хочет быть таким правильным, таким правильным — как перед богом, который все видит и все слышит, и если ты что-нибудь не так скажешь или даже подумаешь, или посмеешься над тем, над чем люди смеются, то тебя тут же и с должности снимут, и никогда ее больше не дадут. Понимаешь, вроде мне уже того нельзя, что всем простым людям можно. Не то что говорить, но даже и слушать. Так что ты при мне не говори такие вещи. А то мне неудобно.
— Ясно. А может, ты и среди меня воспитательную работу вести должен? Чтобы я была тебя достойна?
— Я серьезно! — обиделся Николай.
— Я тоже серьезно, — сказала Ольга. — Пить надо меньше, вот и будешь правильный. Ну а выступать зачем полез: «Дорогие товарищи...»
— Я ж говорю: сам не знаю. Но думаю, это оттого, что если я теперь начальник, то и выступать везде должен, как же иначе. Ты видела когда-нибудь начальника, чтобы не выступал? Мы — как артисты.
— Хуже, — сказала Ольга. — Те хоть слова на память учат.
Кончилась вся эта история внезапно и совсем не так, как предполагал ее закончить Николай Кузьменко. Он думал как: естественным путем подойдут к концу деньги, из которых он жене дотацию давал, он напоследок хорошо выпьет, придет домой и скажет: «Меня не утвердили». Кто? Где? Да где-то там, в верхах, где утверждают кадры. А почему — он не знает, его дело телячье. Какой им еще начальник нужен — непонятно. Разве он не старался? Не жил планом день и ночь? Не гробил свое здоровье? Не это самое, понимаешь, не наживал инфарктов? Тут можно будет еще выпить — Ольга поймет. Кстати, на второй или на третий день после его назначения она купила бутылку коньяка — выдержанного, высшего качества, — поставила в сервант и сказала: когда его утвердят в должности, тогда они и выпьют. Вот этот коньяк и можно будет прибрать, с горя. С горя все можно.
