Лидия Вакуловская - 200 километров до суда... Четыре повести

— Сегодня спокойно. Может, вы домой пойдете? Я здесь лягу, а в случае чего поднимусь.

— Не выдумывай. — ответила Смолякова. — Ты вчера ночь не спала, дежурила, а сегодня моя очередь. У зоотехника вдвоем и поспите.

Лена не стала настаивать.

Было четверть второго, когда они вошли в дом зоотехника. В плите еще горел засыпанный с вечера уголь, было тепло. Они сняли валенки, поставили их на лежанку сушиться и побежали по ледяному полу в боковую комнатушку. Улеглись вдвоем на широкой кровати.

— Лена, ты ничего не хочешь мне рассказать? — спросила Таня.

— Ты о Смоляковой? — живо отозвалась Лена.

— Да нет, не о ней. Я думала, ты о Павле что-то хочешь сказать.

— О Павле?.. А что о нем?.. — попробовала удивиться Лена, но удивления не получилось. Видно, она сама поняла это и умолкла.

— Ладно, Ленка, не хочешь — не говори, — сказала Таня. — Я и так все поняла.

Лена тихонько вздохнула, сказала:

— Да, он мне нравится… Но ты же слышала…

— Слышала. Есть жена, которой он боится, — насмешливо сказала Таня.

— Он не боится… Просто знает ее характер и не хочет скандалов…

— Ох, Ленка, Ленка! — сказала Таня таким тоном, точно была на сто лет старше ее и на десять жизней мудрее. — Если хочешь знать, он мне мямлей показался. Амеба какая-то.

Лена ответила не сразу.

— Нет, ты не права, он порядочный и добрый человек, — помолчав, негромко сказала она. — Во всяком случае, порядочнее многих, кого я здесь знаю. Просто у него мягкий характер, он никого никогда не обидит.

— А я что говорю — бесхарактерная мямля. Это с первого взгляда видно, — сказала Таня. И добавила: — Ладно, давай спать.

5

На следующий день Таня снова пошла на почту. За перегородкой сидела знакомая по прошлому приезду женщина.

— Здравствуйте! — обрадовалась та, увидев Таню. — А вам две радиограммы есть. Значит, опять к нам?

— Опять к вам. Я думала, вы в отпуске или совсем уехали.

— Нет, у нас штат расширили, — охотно объяснила женщина. — Была одна — стало две. Корреспонденции прибавляется, и мы растем. — Она подала Тане заклеенные по всем правилам бланки.

Одна радиограмма была из Угольного, другая — из Белого Мыса.

Первую Таня здесь читать не стала, поняв, что она от Кости, а вторую вскрыла.

Радиограмма была предельно краткая. «Светлое. Почта. Нарсудье. Вторник выезжаю. Копылов».

Женщина знала, кто такая Таня и зачем она явилась в Светлое (в прошлом году она тоже принимала у нее радиограммы в Белый Мыс), поэтому сказала:

— А Копылов зимой приезжал все-таки. Месяца через два после вас. Отправлял самолетами пушнину. Симпатичный человек.

— Чем же он симпатичный? — усмехнулась Таня.

— Да так. Придет радиограммы давать — веселый, шутит. Он их десятками посылал получателям.

— Правильно, — снова усмехнулась Таня. — Раз я уехала, можно было веселиться.

Они поговорили еще о том о сем, больше о гриппе, который невесть откуда взялся в поселке, и Таня ушла.

На крыльце она остановилась, быстро прочитала Костину радиограмму:

«Танюша Калерия Марковна говорит ты просидишь Светлом месяц 10-го там отчетно-выборное. 9-го прилечу Все что хочу сказать ты знаешь Сейчас могу писать километрами но все слова оставлю до встречи Светлом Жди Буду Твой Костя».

Однако радиограмма не обрадовала ее. Наоборот, ей стало неприятно, даже стыдно за себя и за Костю, когда она подумала, что женщина на почте принимала радиограмму и, конечно же, знает ее содержание.

Она скомкала бланк и сунула его в карман пальто.

Чувство неловкости и досады не покидало ее всю дорогу, пока она шла в поссовет.

Председатель поссовета Семечкин был на месте. Сидел за столом и листал какую-то папку с бумагами. Когда Таня вошла, ей показалось, что она и вчера, и позавчера, и каждый день, с тех пор как познакомилась с Семечкиным, видела его за этим столом и в этой же позе. Он поднял от бумаг сонное лицо и без всякого выражения посмотрел на Таню.

— А-а, это вы, — сказал он таким тоном, словно она зашла к нему из соседней комнаты, где он постоянно ее видел. — Ну-ну…

Таня не удивилась такому приему, так как хорошо знала Семечкина. Он и в прошлый приезд потряс ее своей убийственной флегматичностью. Как мог этот полуграмотный человек занимать пост председателя поссовета?

— Ну-ну, — повторил Семечкин, и это «ну-ну» означало, что Таня может присаживаться и что он готов ее выслушать.

Она присела и, вздохнув, приступила к делу. Прошло немало времени, прежде чем ей удалось вытянуть из Семечкина более или менее вразумительные и определенные ответы, то есть узнать то, что ее интересовало. Из четырех народных заседателей один уехал по делам в тундру, а трое находились в поселке, и их можно было в любую минуту вызвать. Вести протокол судебного заседания могла секретарь поссовета Катюша Рультына, только надо было с ней предварительно договориться. Можно было бы сейчас, но Катюша ушла в правление колхоза, а когда вернется, Семечкин не знает. Ему было все равно, где Таня будет проводить судебное заседание. Хочет — в клубе, только надо накануне хорошенько натопить печки, хочет — в его кабинете. Таня выбрала кабинет, поскольку считала, что дело Копылова особого внимания не привлечет и те немногие, кто пожелает послушать, смогут вполне поместиться в кабинете.

Устав от разговора с Таней, Семечкин широко зевнул и сонно сказал:

— Надо его засудить пошибче. Он тут приезжал зимой, я навел кой-какие справки. Темная картина получается.

— А что такое? — спросила Таня.

— Шашни крутил, любовницей обзавелся, отседова и растрата. Откедова ж еще?

— Ну, это одно другого не касается, — твердо сказала Таня.

— Касается, — снова зевнул Семечкин. — Шашни надо пресекать, а не попустиль… попускаль… — запутался он в длинном слове и, не совладав с ним, закончил: — А не попускательствовать. А по моему мнению, получается, бабник он и ворюга.

Уходя, Таня спросила, сколько времени займет у Копылова дорога.

— Во вторник, значица, завтра, выедет — в середу будет, — ответил Семечкин, глядя мимо Тани ничего не выражающими глазами. И сонно забубнил: — Я там не бывал, дороги не знаю. Слыхал, дорога голая, пурги с осени до весны метут. На двести километров — одна избушка. Со вторника на середу там переночует, в середу к вечеру будет. Сам я на материк собираюсь, так что в Белый Мыс не наезжал…

Семечкин еще говорил бы и говорил, монотонно выталкивая из себя слова, если бы Таня не решилась его перебить.

— Спасибо, я все поняла. До свидания.

«Ну, кто их выбирает, этих Семечкиных, кто рекомендует?» — с досадой спрашивала она себя.

Она знала, что рекомендует райисполком, и потому с грустью подумала о его председателе:

«Ведь не глупый же человек Андросов, неужели не понимает? Или не бывал здесь никогда, не видел?»

Идти в пустой дом зоотехника и одиноко сидеть там ей не хотелось, и она пошла к Лене.

В коридоре никого не было. Все двери в комнаты закрыты. За ними тоже тишина. Но одна из дверей все же отворилась. В коридор вышла низенькая черненькая женщина с книжкой в руке, закрыла за собой двери в комнату. Но двери тут же приоткрылись, выглянули две девочки в длинных нижних рубашках, хихикнули, переглянулись и исчезли.

— Здравствуйте. Вы Татьяна Сергеевна? Я вас сразу узнала, мне Какля говорил, — улыбаясь, сказала она, подходя к Тане. — Елена Андреевна на уроках, но вы раздевайтесь, посидите с нами, мы «Школу над морем» читаем.

Таня сразу догадалась, что это жена Антона Какли, та самая воспитательница интерната, которая играет с ребятами в «квачика». Она уже собралась снять пальто и остаться, но потом подумала, что ей не хочется слушать «Школу над морем», а ребятам хочется и что вообще она сейчас здесь лишняя.

— Нет, я на минутку зашла, у меня еще дела, — сказала Таня.

— Но вы приходите. Обязательно. Хорошо? — настойчиво просила жена Какли.

— Обязательно! — пообещала Таня и ушла.

Она решила сходить в магазин, купить чего-нибудь поесть.

На дворе быстро темнело. Зажглись фонари и окна в домах. Снег заискрился. По улице промчался парень на собачьей упряжке. Нарты раскачивались, пылили снегом. Из одного двора лениво вышла собака, нехотя тявкнула и снова побрела во двор. Больше до самого магазина Таня никого не встретила.

Продавщица, как и работница почты, тоже была знакомая. Она узнала Таню, и, так как в магазине, кроме их двоих, никого не было, они поговорили о том о сем, и опять-таки о гриппе, которого никогда не было в поселке и вдруг появился.

— А вы снова по тому же делу? — спросила продавщица.

— Снова, — сказала Таня, складывая в авоську свои покупки.