Григорий Медведев - Энергоблок

— Да-а... — сказал он тягуче, отмечая какое-то странно незнакомое звучание своего голоса. Ему стало неуютно. Передернул плечами. — Задумаешься тут... — снова сказал он, будто не своим, сдавленным голосом.

В дверь постучали. Майор вздрогнул. Энергично прошел к столу.

— Войдите!

Вошел директор атомной электростанции Мошкин. Неуверенно затоптался у дверей. В огромных черных глазах его блуждало удивление. Похоже, он не находил здесь того, кого хотел увидеть.

Дронов узнал директора АЭС. Он весь как бы метнулся навстречу большому начальнику, первому человеку в городе, который оказал ему честь, и вот теперь стоит на пороге и смущенно топчется. Где-то в глубине сознания у майора все же мелькнуло: «Все правильно... Советскую исполнительную власть представляем мы...»

Но внешне Дронов порозовел. На лице готовность, напряженность. Руки невольно забегали по столу, наводя еще больший порядок. Он несколько раз как-то дернулся плотным корпусом в сторону Мошкина и, наконец, совладав с собой, густо-красный лицом, сдавленным голосом попросил, указывая рукой на стул:

— Прошу вас, товарищ Мошкин, садитесь. — И подчеркнул — Рад видеть вас у себя в гостях!

Мошкин все еще смущенно стоял у двери. Ему очень хотелось узнать, куда подевался Палин. В душе, в груди своей он все еще ощущал неприятный холод, сдавленность, отдаленно напоминающую боль.

Торбин был с ним враждебно сдержан после инцидента, чаще обычного груб. Прямо не говорил, но всем видом своим, неожиданно изменившимся отношением давал понять, что он, Мошкин, перебрал, поторопился с милицией. Дал волю эмоциям... Не подумал...

И тогда Мошкин понял, угадал тайное желание, приказ начальника главка. «Уладить! Замять!..»

Поняв это, не стал звать водителя. Сам сел в «Волгу» и подкатил к милиции...

— Прошу вас! — уже свободней и радушней пригласил Дронов. В глазах его сияли радостно-смущенные искорки. — Чему обязан, товарищ Мошкин?..

Директор вдруг свободно прошел и остановился у стола майора. Сел вторым.

— Чем могу быть полезен? — повторил вопрос Дронов, ощущая напряжение во всем теле и подергивая плечами, словно бы пытаясь плотнее вписаться в мундир.

Мошкин смущенно засмеялся, то опуская, то поднимая голову. От неловкости, непривычности состояния, которое он испытывал, глаза налились кровью. Он все еще не знал, как начать, где-то глубоко в себе чертыхаясь, проклиная и неожиданную напасть, и своего всегда предельно исполнительного и дисциплинированного начальника отдела радиационной безопасности, и, главное теперь, необходимость просить милицию. И это перед самым пуском. Последним его пуском, который он сам себе определил как последний... Лебединая песня... А там — пенсия... Смерть...

Мошкин устало поднял голову. Огромные черные глаза. Печальные. Это не глаза директора сверхмощной атомной электростанции. Глаза уставшего старого человека. Очень старого... Наконец, спрашивает. Голос глухой:

— Товарищ майор... Я, собственно... Поговорить надо...

— Пожалуйста, пожалуйста... — торопливо и вежливо сказал Дронов, еще теснее прижимаясь животом к столешнице и как-то угодливо наклонившись вперед. — Я весь — внимание...

— А Палин-то, что... ушел?.. — спросил вдруг Мошкин, оглядываясь по сторонам, словно бы ища Палина.

— Уш-шел... — сказал майор как-то неуверенно.

— Видите ли, товарищ майор... — Мошкин опустил глаза. — Мы, наверное, слегка поторопились... Заварили кашу...

— Ну, что вы, что вы! — воскликнул Дронов и откинулся на спинку стула. Деревянная переборка за его спиной «крякнула». — Что вы, товарищ Мошкин!.. В чем вопрос!.. — закончил он, как бы давая понять директору, что готов к компромиссу.

— Атомное дело — нелегкое... — сказал Мошкин глухо.

— Да-да-да... — Майор был весь внимание. Казалось, слушали не только его уши, но каждая клеточка лица, каждый волос на голове.

— Вся тридцатилетняя история атомной эпопеи — это героизм... Массовый... И... жертвы... Тоже массовые...

— Да-да-да, понимаю. — Дронов дернулся, поудобнее устраиваясь на стуле и еще больше подавшись вперед.

— Сам Игорь Васильевич Курчатов не жалел себя... Еще на первом советском реакторе, который был собран на бывшей Ходынке в «Монтажных мастерских»... Никакой защиты... Великий человек ходил вокруг работающего аппарата, прибором измерял нейтронное поле... Конечно, облучался... Стране нужна была бомба...

— Да-да-да... — сказал Дронов с восторженными нотками в голосе. — Сделали бомбу, сделали... Знаю, знаю...

— И там, за хребтом, тоже пришлось хлебнуть... — Мошкин достал большой белый платок и вялым движением протер лысину и уже потом, как-то нервно, лицо. — Капиталисты грозили нам... Стоял вопрос о жизни и смерти народа, Советской страны... Мы исполняли волю партии... — Мошкин пытливо посмотрел на майора, словно бы пытаясь понять, насколько тот готов к следующему этапу разговора.

Взгляд Мошкина Дронову не понравился. Ушедшая было вглубь тревога вдруг заострилась. Майор насторожился. Картина, нарисованная Палиным, вновь явилась перед глазами. Лицо майора несколько остыло от восторга, вызванного приходом и последующей речью директора атомной электростанции.

Мошкин уловил какой-то сдвиг в майоре. Блекло улыбнулся. Опустил глаза.

— Без издержек, к сожалению, не обходится, — сказал он и, помолчав, добавил: — Как вы смотрите, товарищ майор, на то, чтобы закрыть вопрос о проступке Палина?

Майор молчал, ощущая покалывание в сердце. Тревога окончательно выдвинулась из глубины.

— Я говорил с товарищем Палиным, — сказал майор, — и понял, проступка особого как будто не было. — Голос майора стал твердым. Он вступил в исполнение обязанностей начальника отделения милиции.

Мошкин вздрогнул. Лицо его, складки на шее еще больше обвисли и побледнели. Потухшими, с какой-то белесоватой поволокой глазами он тупо уставился в лицо майора.

— Товарищ Палин в некотором роде прав... — Дронов опустил глаза и что-то поискал ими на столе. — Он прав, — сухо сказал майор и поднял на Мошкина твердые похолодевшие глаза.

Мошкин отшатнулся на спинку стула.

— Я, конечно, не специалист... Но то, что рассказал товарищ Палин... — Голос майора был жесткий, бесстрастный. — Думаю, надо его послушать...

Дронов увидел, что Мошкин весь как-то стал морщиться, морщиться, вроде бы уменьшаться, как бы свертываться. Старик, сидевший перед ним, снова достал платок, нервно стал растирать дряблые морщины древнего лица, складки шеи, побледневшую кожу черепа...

— Значит, будем считать, проступка нет? — глухо проговорил, скорее прошелестел директор атомной электростанции, затравленно глядя на посуровевшего вдруг начальника отделения милиции.

— Конечно! — строго сказал майор. — Но мне кажется, к товарищу Палину надо прислушаться...

Мошкин встал. Дронову показалось, что директор стал ниже ростом. Ссутулился. Будто из него стержень вынули.

— Значит, будем считать... — еще раз сказал Мошкин, ощутив, как давящая усталость заполнила все его существо.

— Конечно, конечно! — с готовностью, но холодно ответил майор Дронов.

Они распрощались.

7

Соня и Палин медленно брели по улице. Сквозь рваную облачность проглядывало солнце.

— Ну зачем ты так? — спросил Палин Соню.

Соня была очень бледна и ничего не ответила, только еще крепче и судорожнее сжала его сильную руку.

— Зайдем в исполком? — спросил он ее, не вполне уверенный теперь, что это надо делать.

Она утвердительно кивнула головой, взглянула на него, испытывая стыдливую нежность, и подумала: не слишком ли она бледна сейчас...

Им овладело такое родственное, такое теплое чувство к ней, так крепко и слитно представил он всю пройденную с нею жизнь, могущую, теперь-то он точно знал, сложиться совершенно иначе, здоровее, лучше, если бы не эта проклятая бомба, если бы не ненависть людей друг к другу, толкнувшая к ее созданию, что, по существу, отменило все иные альтернативы существованию, кроме одной — жить в мире... И он ощутил вновь прилив сил и энергии и ускорил шаг. Соня почти бежала за ним...

В здании исполкома они поднялись на второй этаж и вошли в тесную приемную председателя. Секретарша, очень худая белокурая женщина с большим лошадиным лицом, стояла у шкафа и листала подшивку, разыскивая какую-то бумагу.

Она была в ярко-синем трикотажном платье, предельно плотно облегающем ее худосочную, почти лишенную форм, фигуру. На шум секретарша повернулась к вошедшим. Глаза карие, блестят. Сказала строго. Мягкий, не вполне правильный выговор:

— Председатель не принимают... Смотрют бумаги... — И покраснела.

— Посиди, Сонечка, я сейчас... Просто интересно...

Соня, очень бледная, села. Ее лихорадило. Палин бросил на нее беспокойный взгляд и решительно прошел к председателю.

— Они не при... — начала было протестовать секретарша, но махнула рукой, когда дверь за Палиным захлопнулась.