Илья Штемлер - Уйти, чтобы остаться
Вадима смущала откровенность Киреева. И льстила. Такое впечатление, что Киреев советуется с ним. Ему стало жаль Киреева. Зачем человеку с такими нежными пальцами, с мягкой доброй спиной и головой ученого, зачем такому человеку заниматься сложной и тяжелой работой заведующего отделом? Конечно, Вадим на него не в обиде. Он понимает. В конце концов, Киреев прав. И не так уж все плохо складывается. Киреев постарается включить его тему в план. А то, что Киреев в прошлый раз его упрекал в топтании на месте и в том, что он получает зарплату, не делая ничего существенного?! Надо простить старику. В его положении и не то скажешь. Когда приходится в короткий срок доводить такие сложные темы, как у этого «подпольщика» Савицкого. Другой бы на месте Киреева плюнул, свалил бы все на предыдущего заведующего… Он сир, он немощен, он тощ… Все, что угодно, только не тощ. Он — толст… Давно Вадим не вспоминал. И вдруг вспомнил… Он сир, он толст…
— А этот ваш Горшенин?! Я понимаю — приятель, друг. Но нельзя мне устраивать такой скандал. При всем отделе, — мягко выговаривал Киреев. — Упрекать меня! Это уж слишком! Если он не уважает во мне ученого, то пусть считается с возрастом… — грустно улыбнулся Киреев.
— Что вы, Петр Александрович… Мне очень неприятна эта история. И я, если хотите, извинюсь за Горшенина, — торопливо произнес Вадим и осекся. Резко. Будто упал. У него мелькнула мысль, что он предает Ипполита. Этой фразой. Этим извинением… Но слишком поздно. Он уже произнес. Для чего?! Из жалости к Кирееву? Или показать свою лояльность с тем, чтобы расположить к себе Киреева? Ради главного — ради своей работы по Венере. Вадим чувствовал, как он побледнел. Или покраснел. Во всяком случае, с ним что-то произошло.
— Так вас взволновало? — Киреев подошел к Вадиму и взял его за руку. — Бросьте. Не принимайте близко к сердцу. Молодость, говорят, это постоянное опьянение рассудка. Пройдет. — Киреев отпустил руку Вадима и вернулся к стенду.
Вадим хотел сказать, что дело не в дружбе. Ипполит искренне верит в Вадима и переживает его неудачи. Что он, Вадим, поспешил с извинением — дело не в форме, а в смысле инцидента. А на языке все тот же сиротский рефрен: «Я сир, я тощ, я подл…»
Киреев щелкнул тумблером осциллографа:
— Вы завтра будете на Ученом совете?
— Что-нибудь интересное?
Киреев радостно щелкнул пальцами и подмигнул Вадиму:
— Полагаю, будет решаться вопрос о новом радиотелескопе. Правда, в общих чертах уже кое-что решено. Остались формальности — так сказать, вынос на суд общественности.
— Получено высочайшее разрешение?
— Нашли выход. Приходите, послушайте. Кстати, именно вам необходимо прийти… Дело в том, что я хочу включить вас в группу главных разработчиков. И поручить вам усилительную часть нового телескопа.
Вадим ничего не понимал. Не ослышался ли он?
— Но… но это отодвинет мою работу по Венере, — пробормотал он.
— Напротив. Приблизит! — резко ответил Киреев. — Рассчитывайте с прицелом на вашу работу по Венере. Представляете, как фундаментально обоснуется ваша гипотеза на подобном инструменте? А?
Вадим пытался собраться с мыслями. Как он должен ответить на предложение Киреева? Конечно, заманчиво, но ведь ему достаточно того инструмента, что есть… А новый ждать несколько лет.
— Знаете, Петр Александрович, до сих пор я склонен был думать, что вы все же мой союзник.
— Ошибаетесь! Я не союзник, — прервал Киреев. — Я просто хочу знать истину. Поэтому я напечатал статью, в которой пытался разобраться кое в чем. И безусловно, если вы потерпите неудачу, я буду счастлив. Тем самым будет доказана правота моей гипотезы. Но я должен знать, что ваша неудача не за счет погрешностей инструмента, а действительное положение вещей… Однако вы можете отказаться от моего предложения. Ваша воля.
Вадим направился к двери.
Киреев жестом остановил его:
— И еще… Я подумал, что вам не стоило извиняться за поступок Ипполита Игоревича. Нельзя извиняться за убеждения.
Вадим вышел.
«Черт возьми, я извинился за хамство Иппа, и только за это… Жаль, что Киреев это понял иначе. А вообще глупо получилось. Ипп поставил меня в дурацкое положение. Никто не просил его вмешиваться», — тяжело думал Вадим.
3Аспирант Гогуа привез бочонок «Изабеллы». Он ходил по гостинице и стучал в каждую дверь. «В шестой номер поднимайтесь, Гогуа приехал. Приглашает», — говорил он сам о себе.
Гогуа кончил аспирантуру и был в гостинице старожилом.
Ему не везло — многие уехали на воскресенье в город. Собрав несколько человек, он добрался до номера Вадима.
— Ва, бичо! — вскричал Гогуа, словно увидел родного отца. — Заходи ко мне. Гостем будешь. Хачапури привез, язык проглотишь.
Вадиму идти не хотелось. Во-первых, он гладил рубашку; во-вторых, Гогуа — это значит прощай вечер, не отпустит. А уже седьмой час.
— Не могу, Боря.
— Что, свиданье, да?! Хочешь, я пойду, генацвале? А ты сиди, пей, ешь. Сюда ее приведу! — орал Гогуа, словно он был в горах.
— Не свидание. Просто не могу.
— Не можешь? Можешь! — Гогуа выхватил почти выглаженную рубашку и побежал в свой номер.
Пришлось идти. Черт бы взял Гогуа с его экзотическими штуками. Вадим в майке поднялся в шестой номер.
Терпкая, с запахом моря «Изабелла» лилась в граненые стаканы и пол-литровые банки. Хачапури — пирожки с сыром — были свалены на газету. В кастрюле крупная фасоль кирпичного цвета, смешанная с какой-то зеленью…
— Лоби! Бабушка готовила, — сообщал Гогуа. Смертельно обидите бабушку.
Лоби было прокисшее.
— Так полагается, — уверял Гогуа, запихивая в рот несколько ложек лоби…
После третьего тоста «за Сухуми» Вадим поднялся и незаметно стянул с кровати свою рубашку.
Гогуа поймал Вадима на лестнице.
— Понимаешь, у Бродского новоселье, — произнес Вадим.
— Что ты говоришь?! Мировой парень Эдик!
Гогуа втянул Вадима в номер. Отлил из бочонка вино в трехлитровый баллон. Поставил баллон на стол, а бочонок протянул Вадиму:
— Возьми. Подарок. Сам бы пошел. Не могу, свиданье со стюардессой, возле «Форума»…
Вадим пошел к павильону астрографа. Бочонок тыкался в левую ногу. Впрочем, Вадим был доволен. Как-то неудобно входить с пустыми руками. Он, правда, скинулся с другими сотрудниками отдела на телевизор. Но главное — войти в комнату и держать что-то в руках. Пусть бочонок Гогуа, кто там что разберет. В суматохе…
Хрустел гравий. Над головой голые ветви деревьев хлестали во влажное небо и высекали искорки звезд. Три стакана «Изабеллы» давали о себе знать. Но это скоро пройдет. Главное — твердо ступать. Чего доброго, гравий расползется и упадешь с бочонком.
У павильона Вадим позвонил. Открыла Ирина. На ногах у нее были теплые бурки, а на красное платье накинут ватник.
— Наконец-то. Я решила, что ты не придешь… Что это?
— Понимаешь, этот Гогуа вернулся из отпуска…
— Бочонок вина! — рассмеялась Ирина. — Господи, тебе б Бориса захватить с собой… Проходи, проходи. А вино оставь здесь. Я сейчас. — Приятный запах духов на мгновенье поглотил жаркий привкус «Изабеллы».
Вадим поднялся на смотровую площадку. Не стоять же в коридоре.
В раскрытой шторе купола виднелись звезды. В центре, на бетонной тумбе, смонтирован астрограф — пятиметровая труба с противовесом посередине. В павильоне было довольно темно, единственное освещение — маленькое бра у письменного стола. Вадим убрал с табурета фанерный кожух объектива и сел. Надо подождать, пока Ирина переоденется.
— Подайте кассету. На столе, в углу, — голос раздавался с длинной лестницы, приставленной к окуляру астрографа.
Вадим узнал. Повелительный тон. Грубоватый и вместе с тем безукоризненно вежливый. Конечно, Устинович. Так он разговаривает с теми, к кому относится благосклонно. С прочими он просто вежлив…
Вадим взял кассету, обогнул телескоп и поднялся на несколько ступенек по скрипучей лестнице, навстречу вытянутой руке Устиновича.
— Благодарю вас… А где Кон? Это она вас ждала?
Вадим ответил и вернулся на место. Теперь он наблюдал за Устиновичем. Высокая фигура на лестнице выглядела гигантской. И еще этот странный рыбацкий капюшон.
Устинович вставлял кассету.
— Послушайте, Родионов… А ваши данные сходны с данными «Маринера». Вы читали?
— Ни им, ни себе я не очень доверяю, Виктор Семенович. Так же как и сами американцы… У «Маринера» отказал один бортовой усилитель. Модель может быть наврана… А наши «Венеры» не ставили задачу определения однородности ионосферы. — Вадим пытался взять верный тон. И кажется, взял. — Притом я пока ничего не утверждаю.
— Разве вы не закончили свою модель?
