Тени исчезают в полдень - Анатолий Степанович Иванов
— Давай, — покорно сказала она, еще не пришедшая в себя от всего, что ей пришлось перенести.
И они втроем бродили по райцентру до рассвета, неизменно выходя к вокзалу, чтобы проводить очередной ночной поезд. Зина ни о чем не говорила в течение всей ночи, и Мишка с Ксенькой ни о чем ее не спрашивали, занятые, казалось, только сами собой. Мишка почти беспрерывно читал различные стихи. О чем-то, наверно, очень веселом рассказывала Ксенька, потому что Мишка то и дело заразительно смеялся. Но Зина никак не могла вникнуть в эти рассказы, не могла удержать в памяти хотя бы одну строчку из Мишкиных стихов. Приветливо мигали в вышине звезды, в ночном сумраке чернели обжитые, уютные дома, в лицо дул легонько освежающий ветерок. И уплывали в темноту поездные огоньки, затихал медленно стук вагонных колес.
— А ведь хорошо, — сказала она, уставшая, успокоенная, когда они остановились возле ее квартиры и смотрели на просачивающийся на горизонте рассвет. — Спасибо, Миша. И тебе, Ксения. Я отдохнула возле вас. Вы ведь любите друг друга? Да, я поняла…
Хорошо, что было еще темно, а то бы Ксенька и Мишка, наверное, разбежались в разные стороны. А так оба догадались, что хлынувшая в лицо краска незаметна.
— Вот еще! С чего бы это мы? — неестественным голосом произнесла Ксенька.
Мишка же лишь долго и старательно кашлял.
— До свидания, ребята, — улыбнулась Зина, подала им руку.
Ксенька пожала ее молча. Михаил же сказал:
— Слушай, а что тебе Озерки? Чего в них? Возвращайся домой, а?
— Не-ет, — покачала головой Зина.
— А я знаю — вернешься! Вот посмотришь. Да ты же не можешь не вернуться! — окончательно оправившись от смущения, воскликнул он с такой же горячностью, с какой недавно закричал, что она, Зина, не может верить в Бога. — Я говорю — вернешься! И это будет здорово!
…И Михаил оказался прав. Вот она возвращается в Зеленый Дол. Что заставило ее это сделать? Ее уговаривала вернуться сестра, несколько раз заводил об этом речь председатель колхоза, дважды, кажется, приезжал в последние дни с такой же целью даже Фрол Курганов. Она слушала их, отрицательно мотала головой, но — странно! — в ушах ее звенел Мишкин голос: «Ты же не можешь не вернуться!»
И в душе она была согласна с этим. Кроме того, ей было страшно одной тут, в Озерках, где жила Марфа Кузьмина. В ушах Зины все еще звучали слова старухи: «Тяжки бывают Божьи испытания, но еще тяжельше Божья кара за отступничество да за предательство. Таких-то Господь карает, не щадя, не жалея…»
В конце концов она сказала вчера председателю, случайно встретившись с ним возле редакции:
— Я подумаю, Захар Захарович… Может быть, попозже, летом…
А сегодня утром ворвался к ней Мишка Большаков — шумный, возбужденный.
— Чего попозже?! Чего летом?! — закричал он с порога. — Где у тебя сын? В яслях? Айда за ним!.. Хотя нет, постой, сходим потом. Сейчас укладывай чемодан. Бери пока самое необходимое, а переправа через Светлиху наладится — я все твое барахло в тот же день перевезу… Хотя постой и с чемоданом — сперва в редакцию, увольняться. Пиши заявление! Бумага, чернила есть? Нету! Ну, в редакции напишешь. Да не стой ты, чего стоишь?! На, одевайся… Светлиха вот-вот может тронуться…
Перед таким натиском Зина не устояла, надела пальто. Да откровенно говоря, она ждала Мишку, почему-то была уверена, что он непременно явится за нею.
Редактор не удивился, когда она положила ему на стол заявление с просьбой об увольнении.
— Ну что же, Зина, желаю тебе счастья, — сказал Петр Иванович, накладывая резолюцию.
…Через Светлиху они перебрались еще засветло, прошли по улицам деревни, не обращая внимания на удивленные и откровенно любопытные взгляды зеленодольцев, остановились возле крыльца, на котором стоял Антип.
— Зинка! — воскликнул тот. — Ты домой, что ли? Значит, правду говорил Захар…
— А он что, обманывал тебя когда? — ответил за нее Михаил. — Держи, папаша, чемодан.
— Да, Зинушка! Да эт-то ведь… — воскликнул Антип, прослезившись. — Да ты прости старого отца-дурака! Он ведь все, Устинка Морозов, науськивал. И на тебя. И на Клавдию. Заходи, чего же… Обои заходите…
— Мне в гараж надо еще сбегать, там машину ремонтирую. И так Сергеев, наверное, шкуру спустит, что долго… А я, вообще-то, зайду, Зина. До свиданья…
Мишка побежал, уже на ходу оборачиваясь и махая рукой. А Зина стояла на низеньком крылечке, держала на руках уморившегося за дорогу сынишку, смотрела вслед Михаилу и думала, что она безмерно благодарна за что-то этому бесхитростному, чистому парнишке и пусть он будет очень, очень счастливым…
3
Наступила весна.
Снега на зареченских лугах осели, сделались крупитчатыми и грязными. Пастухам, выгнавшим скот на просохший, хотя и не зазеленевший еще увал, было видно, что среди снежных равнин там и сям стали проступать черные пятна воды. Эти лужи с каждым днем увеличивались, съедая снежные берега, в полдень отсвечивали жаркой медью. На них вольготно и безопасно чувствовали себя дикие утки, пролетающие ежедневно над деревней длинными вереницами.
Вешние лужи разлились и по всем улицам деревни. Утки на них, правда, не садились, только ошалевшие воробьи крутились у самой воды, беспрерывно затевая неизвестно из-за чего жестокие драки.
Целый день кругом все текло, сверкало, стучало, гремело. Текли ручьи, сверкали под солнцем огромные разводья на Светлихе и чисто промытые окна домов, стучали кузнечные молотки, гремело железо в колхозной механической мастерской…
На пашнях протаивали высокие места, и от черных лысин шел пар, точно они перегрелись под снегом за долгую зиму…
На этот раз с поезда, сделавшего на полустанке минутную остановку, сошел
