Илья Лавров - Встреча с чудом
— Ну, чего тебе? — спросил Татауров.
— На работу бы...
— Так ты же пьянствуешь. Старшего механика за грудки схватил.
— Я бросил пить.
— Врешь!
Шофер вышел. Лицо его было покрыто испариной.
С приходом Татаурова совхоз стал образцовым, о нем шумели газеты. Совхоз прокладывал путь всему району: Калары от охоты переходили к звероводству. И все же люди не любили директора. Они боялись его.
Все это мгновенно вспомнила Ася, входя в кабинет. В нем было так холодно, что Татауров и Дорофеев сидели в полушубках, в шапках. Пол в кабинете перекосился, некоторые половицы выперло, у стола был такой наклон, что с него скатывались карандаши и ручки.
Ася, войдя, запнулась о половицу.
Татауров поднял голову, сдвинул шапку, обнажив большой, бугристый лоб. Директор сухо осмотрел Асю, будто уколол ее встопорщенными хвойными усами и бровями. Перед ним стояла пепельница: вороненок, раскрыв клюв, просил есть. Татауров сунул птенцу в рот горящий окурок.
Ася напряглась, решительная и хмурая, твердо выдержала директорский взгляд.
— Что вы там выкинули? — спросил Татауров.
Ася как можно спокойнее объяснила, что произошло.
— Все это нелепая случайность, — закончила Ася.
— Зачем вы врете? — спросил Татауров, стараясь припугнуть Асю.
Она похолодела. Еще никто не говорил с ней так оскорбительно.
— Я комсомолка. Я не то, что вы думаете, — проговорила она со злостью. Это окончательно раздражило Татаурова. Какая-то девчонка еще пытается возражать ему, держит себя заносчиво.
— Какая вы там комсомолка! — сказал он пренебрежительно. — Под суд вас, по правилу, нужно отдать. За хищение.
— Вы в три раза старше меня, — голос Аси срывался, — и вам стыдно не верить людям! Товарищ Дорофеев клевещет на меня! Это черствый, злой человек, а вы ему...
— Слыхали? Ничего себе, смена растет! — Дорофеев трескуче засмеялся.
Татауров привык к власти и терпеть не мог возражений.
— Он вам в отцы годится, а вы дерзите ему! — прогремел директор.
— Нельзя же так оскорблять людей! — скороговоркой выпалила Ася. — Я вам что, воровка?
— Это тебе лучше знать, — вставил Дорофеев.
— Не меряйте на свой аршин! — крикнула Ася.
— Это что такое?! — рявкнул Татауров. — Девчонка! Идите домой. Вы больше у меня не работаете. Сначала научитесь вести себя, когда с вами говорят...
Ася больше не стала слушать. Потрясенная грубостью директора, она вырвалась из кабинета и растерянно остановилась в коридорчике.
У толсто заросшего инеем окошка, присев на корточки, курили Космач и сторож Бянкин. Ася ясно услыхала, как Бянкин проговорил певуче, бабьим голоском:
— Эх, милый! На легкой копейке далеко не уедешь!
Ася увидела волчью шапку и пучки сена, торчавшие из дыр на задниках валенок.
— Где сядешь, там и слезешь, — согласился Космач, хлопнув рукавицей из оленьей шкуры.
Асе показалось, что они говорят о ней.
У крыльца стояла пестрая, заиндевевшая корова. Жуя свою жвачку, она равнодушно и тупо посмотрела, на выбежавшую Асю, пустила струи пара из ноздрей и медленно отвалила от крыльца, как пароход от пристани.
Ася, стараясь унять дрожащие губы, пошла в райком комсомола.
В двух комнатах райкома жарко трещали две железные печки.
Секретарь, боевой, шустрый и белобрысый Сергей Корнеев, весело уговаривал ее.
— Ты не волнуйся, дружба! Побереги нервы. Правда всегда восторжествует. Не виновата — значит, не виновата. Разберемся. И не преувеличивай! Молодость — она всегда преувеличивает. А с Татауровым тоже нужно считаться. Тяжелый характер, часто грубит, орет, но работник замечательный. Да ведь в жизни ничего гладенького не бывает... Вот тебе бумага, вот ручка — строчи заявление, а я все это дело распутаю!
От его веселого, дружеского голоса Асе стало легче. Она села за длинный стол, покрытый кумачом и заваленный подшивками газет. Из-за того, что волновалась и торопилась, Ася делала ошибки, фразы получались неуклюжими, а слова никак не хотели выразить то, что у нее было на душе.
Пока она писала, Корнеев с кем-то говорил по телефону о поездке в Читу, о каком-то фельетоне в молодежной газете и над чем-то хохотал, потряхивая светлым чубчиком, забавно морща вздернутый нос.
Наконец Ася кое-как закончила писать заявление.
— Ну вот, а теперь крой домой, отдыхай, а я разберусь, — громко сказал Корнеев. — В жизни ничего нет страшного, дружба. Грустное и страшное люди сами себе придумывают. Надо на вещи просто смотреть. Не усложняй! Приходи завтра!
Ася ушла окрыленная. «И правда, я все преувеличила, сгустила, — подумала она. — Не такие уж люди плохие. И душевных много!»
В палатке
На другой день двинулась целая вереница упряжек. Ее вел маленький Гриша. Кеша остался искать двести потерявшихся в тайге оленей.
Ехали не быстро, и Славка при свете уже могла приспосабливаться к прыжкам нарт.
Пробирались к угрюмому, заваленному снегом Удоканскому хребту. Здесь тайга не была пышной и густой. Холода мучили деревья, обгрызали ветви. На лиственницах они были редки и скрючены, обросли мхом.
Нарты часто плыли по глубокому снегу. Задние серые олени, открыв рты, пыхтели Славке в уши, касались мордами ее головы. Она оглядывалась и видела ветвистые, точно обросшие коротким мхом, замшевые рога, на тонких, проворных ногах мелькали широкие черные копыта. Они натерлись о снег и блестели, как новые галоши. Анатолий махал ей, что-то кричал. Она улыбалась, кивала, и ей хотелось перебежать к нему на нарты и ехать долго-долго. Весь день. И даже несколько дней.
Ее белые олени с красивыми черными глазами, похожими на Асины, иногда бросали ей в лицо ошметки снега. У ее оленей были палевые, блестящие копыта. «Белый олень! Белый олень!» — радостно повторяла она про себя. С передних нарт пахло по морозу трубкой каюра.
Тайга тянулась очень дикая, без следов человека. Иней на ветках был такой длинный и твердый, что вся тайга будто обросла стеклянными шипами. Они сверкали на солнце.
Выехали на речку и понеслись по льду. Нарты подпрыгивали на кочках, раскатывались на поворотах боком. В лицо Славки клубился парок из горячих оленьих ноздрей. «Что такое любовь?! — спросила она себя. — Это дружба и плюс еще что-то. А что?» Нарты резко накренились, и Славка покатилась в сугроб. Снег набился в рукава, хлынул в пылающее лицо, залепил глаза. Славка поднялась. А к ней уже бежал Колоколов.
— Не ушиблась?
— Нет, наоборот! — закричала Славка и тут же засмеялась над нелепым ответом. Она хотела сказать: «Нет, мне весело! Мне хорошо жить! Я рада видеть и тебя, и оленей, и тайгу, и маленького каюра, быстрого, как олень!»
Колоколов стряхивал с нее меховой рукавицей снег. Он даже присел и обмел ей унты. А она стояла неподвижно и смотрела на белых оленей, но сама видела только его, озорного, веселого. И вдруг она вздрогнула: от мороза с гулом лопнул лед. Трещина со свистом, как черная молния, распорола реку поперек.
И снова неслись нарты, и неслись по снегу рогатые синие тени оленей. С обрывистых берегов склонялись, валились через речку друг на друга осины, березы. Летом они бороздят ветвями текущую хрустальную воду. А сейчас эти обвисшие ветви вмерзли в лед. Иногда упряжки пролетали под ними, как под снежным сводом. С него сыпались прозрачные звездочки мороза.
Славку восхищал молчаливый каюр. Маленький, ловкий, неутомимый, он то мчался верхом на нартах, то легко взбегал на сопку, таща за собой оленей, то хватал их и, утопая в снегу, сводил с крутизны. И все это без всякого напряжения. Даже дыхание его было спокойным и размеренным.
Остановились на перекур среди старой гари. Кругом пологие сопки на много километров были утыканы черными, обгорелыми стволами. Печальны и мертвы были снежные просторы, покрытые темным ковром, — это густо и высоко разрослись кусты голубики. На них к осени синеют несметные россыпи ягоды. Сюда слетаются рябчики и куропатки. Вот и сейчас неожиданно поднялась стая белых, чернохвостых куропаток.
Колоколов показал Славке вмятины волчьих следов, ровный пунктир лисичкиных пятачков-следов. И тут Славка поняла, что эта глухая, северная тайга полна затаенной жизни. Здесь обитают медведи, в чащах таятся рыси, проносятся стада диких оленей, волки рвут сохатого.
«Эк, занесло меня куда! — подумала Славка. —: И не гадала, не чаяла увидеть этакое!»
Промчались через теплую падь. Здесь вскипали два горячих ключа. Пар валил от них, как от паровоза. Ручей прожег узенькие извивы ущелья в метровых наледях. Ели вокруг него так заросли инеем, что между ветвями не осталось пустот. Деревья стояли шатрами из снега, сквозь твердый куржак едва угадывались ребра сучьев. У плакучей березы свисали до земли не космы тонких ветвей, а ниспадали сплошные снежные потоки. Березы походили на плотные клубы пара. И вся роща вокруг ключей всплывала недвижными белыми клубами. Славка ахнула в душе...
