Борис Рахманин - Ворчливая моя совесть

— Теперь долетим! — удовлетворенно вздохнул Бен.

— Долетим, если этот не встретится… — поплевал через левое плечо Жора. — Этот… Как его? Сыр голландский!

— Летучий голландец, — задумчиво поправил Фомичев.

— Во-во! Летучий… голодранец!

«…Сыр голландский не люблю я! — монотонно подвывал «Ан-20». — Сыр голландский не люблю я! Сыр голландский не люблю я!» Потом режим полета изменился, и зазвучала в ушах Фомичева другая фраза: «Где-то будем ночевать? Где-то будем ночевать? Где-то будем ночевать?»

Прилетели за полночь. Но и в Тюмени ночь была белая. Светло, тихо. Казалось, на всем белом свете ночь сейчас белая. Может, оттого он и зовется белым, белый свет наш? Воздух был до того теплый, почти летний. И сразу налетели огромные комары. Решили, видно, что новички прибыли, не имеющие о них никакого представления. Пока шли до здания аэровокзала, штук двадцать кровососов погибло на щеках и на лбу у Фомичева. Жора и Бен — бегом, бегом — вырвались вперед. Пока Фомичев осматривался, адаптировался, глядь — они уже обратно движутся, сопровождаемые заспанной девицей в форменной тужурке и пилотке. Судя по всему, вылечит Бен прыщики. Э, пройденный этап…

— Все, друг! Летим! — радостно крикнул Жора. — Покимарим парочку часиков в «Ту сто четырнадцатом», а с утра — по пивку ударим! Понял смысл?

— А то давай, друг, с нами! — радостно предложил Бен. — От «жигулевского» хороший обмен веществ делается! Говорят.

Фомичев даже приостановился. А может, и в самом деле? А? Послать Бронникова с его поручениями куда подальше и… Мать с отцом повидать. И других… Не из-за прыщиков ведь!..

— Будь здоров, не кашляй! — удаляясь, хохотал Жора.

— Махну серебряным тебе крылом! — хохоча, удалялся Бен.

…В гостинице «Восток» свободных номеров не оказалось. Собственно говоря, администрация отсутствовала, спала. Вахтерша командовала.

— Чего стучишь? — сказала она, зевая. — Иностранцев побудишь! Обидятся они и… Сам понимать должен. На что нам война?

Гостиница «Турист» хотя и была открыта, хотя и доносилась изнутри музыка, но дверь ее сторожили два совершенно одинаковых милиционера. Они, правда, объясняли что-то какому-то мужику с желтыми усами, увлеклись — он их объяснения записывал в блокнот — и чуть было не прозевали Фомичева.

— Больше всего у нас дела весной. Почему? Снег сходит! И все становится видно, что зимой в снег спрятали. Гражданин! Гражданин! Вы куда? Пропуск! Не видите разве? Читать умеете? Читайте!

Фомичев только тут разглядел большой лозунг над дверью. Привет, мол, писателям, изучающим тех, кто… И так далее. И тому подобное. Мол, труд нефтяников их волнует… Глубоко…

— Так ведь я же и есть нефтяник! — воскликнул Фомичев. Сказал и покраснел слегка. Не любил хвастовства. Послушно, не вдаваясь в подробности, пошел вон. На крыльцо из гостиничного холла вышел вместе с ним и тот самый желтоусый мужчина. Кончики усов у него были седые. Где-то Фомичев этого желтоусого уже видел. Не в Москве ли?.. Не на параде? Постояли, посматривая на небо. Фомичев все пытался вспомнить, где же он его видел.

— Какая ночь светлая, — проговорил Желтоусый.

— Светлая — да ночь, — буркнул Фомичев.

Желтоусый тут же достал блокнот, записал.

— Я в том смысле, что спать пора, — счел нужным объяснить Фомичев.

Желтоусый и это записал. И теперь блокнот свой обратно уже не прятал. Вдруг Фомичев еще что-нибудь брякнет. Ну нет…

— Знаете что, — произнес Желтоусый, — подождите здесь… Одну минуту! — Он скрылся в гостинице.

Фомичев ждал. Интересно…

— Молодой человек, — послышался негромкий голос. Это был он, Желтоусый. Стоял на балконе первого этажа, справа от крыльца, и делал ему знаки, звал. — Лезьте через балкон, у меня в номере две койки свободные.

Но Фомичев почему-то застеснялся, заупрямился.

— Спасибо, перебьемся! — и ушел.

Медленно брел по пустынным улицам. После тундры даже ему, коренному жителю столицы, Тюмень показалась огромным городом. «Хорошо еще, — подумал он, — что спят все. Представить трудно, что эти широченные пересекающие одна другую улицы полны людей, машин…» Он пересек улицу, подошел к огромному, необыкновенно красивому зданию, дворцу. Кинотеатр. Постоял, полюбовался. Да-а-а!.. А что-то в этом кинотеатре идет? То же самое, что в поселке Базовом, — «Похождения брачного афериста». Фомичев присвистнул. В таком кинотеатре нужно что-то особенное показывать, а не… Он вернулся к «Востоку». Между стеклянными дверями подъезда — как же он раньше не разглядел?! — висел металлический ящичек междугородного телефона-автомата. Идея! Лихорадочно, даже чуть задыхаясь, Фомичев стал рыться в карманах, нашел несколько пятнадцатикопеечных монеток, набрал номер. Долго-долго звучали длинные гудки. Ну конечно, июнь… Что им в городе делать, старикам его? На даче сидят, кроликов разводят. Кому бы еще позвонить? Не поздно еще… Три часа разницы… Около десяти вечера сейчас в Москве. Длинные гудки… Голос… Фомичев нажал кнопку.

— Алло? — вопрошал голос. — Алло, я слушаю! — детский, нетерпеливый голос.

— Кто это? — спросил Фомичев.

— Егор. А вы кто?

— Егор? А ты молодец, Егор! Букву «р» стал выговаривать! Это дядя Юра говорит. Помнишь, два года назад я тебе коробок со спичками в день рождения подарил?

Молчание. Егор, должно быть, пожимал плечами.

— Н-нет… Не помню. А букву «р» я уже давно выговариваю. Я ведь в этом году в первый класс ходить буду!

— Поздравляю, Егор. Слушай, а где мама?

— Мама и дядя Женя пошли в гости, к друзьям.

— В гости? Вот как! Это на Садовом? Где магазин «Ткани»?

— Да, напротив американского посольства.

— Гм-м-м… Егор, а где же твой папа?

— Папа живет в мастерской. Уже давно.

— А дядя Альберт Крыжовников?

— Он за рубеж уехал. На год. «Волгу» оттуда привезет!

Фомичев присвистнул. Новостей — воз и малая тележка. Значит, бык на картине «Похищение Европы», как следует полагать, смахивает сейчас на некоего дядю Женю? Надолго ли?.. Фомичев неторопливо шагал по светлым уснувшим улицам. Сначала шел прямо, свернул затем направо. Шел, шел… Старый дом с колоннами на высоком берегу Туры. Музей… Ветрено тут… У стены с вырезанными в камне фигурами солдат — Вечный огонь. Тихо, пустынно. Светло. И плескалась под ветром, тянущим с реки, алая косынка пламени. Фомичев вышел на обрыв. Бревенчатые хибары внизу, экскаватор отдыхает… У самой воды вокруг костра сидели на бревнах, полулежали трое парней и две девушки. И собака, конечно. Один из парней гитару теребит. Двое играют в шахматы. Подняли головы на него. Наверно, на фоне неба он эффектно смотрится.

«Местные бичи, — предположил Фомичев, — а может, рабочие? Хибары эти ломают…» Ему захотелось спуститься, посидеть возле костра, чтобы щеки и глаза ощутили неровные всплески тепла. Побрел по обрыву, добрался до крутого спуска, затем — отмелью — до огорода, до костра. Шахматисты даже не пошевелились. Гитарист тренькал что-то минорное. На костре булькало, кипело какое-то варево. Девушки озабоченно заглядывали в котелок. Собака — ушки топориком — гостеприимно замахала хвостом. Собаки к Фомичеву всегда относились положительно.

— Приветствую, — проговорил он. — Можно погреться?

— Можно, только осторожно, — сказала одна из девушек, черненькая, худая, с большим ртом.

Помолчали.

— У нас, видите ли, сессия началась, — застенчиво объяснила вторая девушка, кругленькая, беленькая. — Сдали сегодня, ну и выбрались… Понимаете? На природу! — поднялась и стала помешивать варево.

— На природу? — невольно огляделся по сторонам Фомичев.

Почти все общество на это отреагировало. Даже один из шахматистов, сделав ход, счел возможным бросить на него косой взгляд.

— Не москвич ли? — перестал мучить струны гитарист.

— Москвич, — после некоторой паузы ответил Фомичев.

Снова соответствующая реакция. Даже второй шахматист ход сделал и поглядел. И тут же все успокоились, понимающе заулыбались. Чуть иронически даже. Девушки, передавая одна другой ложку, придирчиво дегустировали кашу. Шахматисты изобретали новую комбинацию, одним лишь им понятную. Гитарист вдобавок еще и запел что-то. Но прервался, не выдержал:

— Москвичи, как я заметил, Тюмень чуть ли не за Северный полюс держат, белых медведей ищут пытливым взглядом. А здесь — как по всей России — огороды, пригороды. Да и это уже с лица, так сказать, земли сносят, — кивнул он на экскаватор.

— Вот только комары у нас настоящие, — сказала Беленькая, — кусачие.

«Да, комары здесь всамделишные», — мысленно согласился с ней Фомичев, хлопая себя по лбу.

— У нас Андреевское озеро есть, — сказала Беленькая, — недалеко, километров двадцать… Такая красотища!

— Братцы! — вскричала вдруг Чернявая. — Едем завтра после зачета на Андреевское!