Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом
Наташа встряхнула головой, отозвалась:
Я девчонка молода,Но расту не для тебя.Прочь с дороги, мелкота,Пока цела голова!..
Пальцы гармониста замерли на клавиатуре. В тишине всплеснулся чей-то возмущенный возглас, потонувший в общем смехе.
— Играй, дьявол! — крикнул Колька и, швырнув гармонисту горсть медяков, пошел выделывать забористые колена.
Выхватив из рук товарища кусок алого бархата и раскидывая его перед девушкой, низко склонился. Она обошла бархат сторонкой и, вырвав у плетня пук крапивы, швырнула к его ногам.
Продолжая отбивать чечетку, Колька по бархату пошел на девушку. Поводя плечами, та вышла из круга. Колька рванулся за ней. Но она уже уходила с подружками.
— Каторжанка, а норовиста!
Наташа оглянулась. На скамейке, около каменного двухэтажного дома Жуковых, сидели, щелкая орехи, разнаряженные пожилые бабы.
— И что она ему далась — ни кола ни двора.
— Любит. Извелась я вся, глядучи на него. Селиверст волком смотрит, а Микола свое гнет…
Наташа попрощалась с подругами. Пастухи пригнали с выпасов коров, надо было доить. Ее встретила хозяйка Аграфена и хмурый, заросший волосами до самых ушей Савва.
— Шляешься, а коровы не доены.
— Праздник ведь…
— Праздник! — отозвалась хозяйка. — Ты и в праздник жрать тянешься. Дармоеды!
Наташа взяла подойник, пошла под навес. Большая пестрая корова капризничала: переходила с места на место, перебирала ногами.
Сложив руки под рыхлой грудью, хозяйка наблюдала за дойкой.
Наташа приласкала корову, скормила ей кусок ржаного, круто посоленного хлеба, села на низенькую скамейку. Пальцы коснулись набухшего вымени. Пеструха замычала, повернула к ней рогатую морду с влажными фиолетовыми глазами.
— Николай Селиверстыч приходил, — начала хозяйка. — Чего ерепенишься? Казак стоящий, всех статей, ну и хозяйство не малое… И ахвицер… В барынях будешь ходить.
Наташа бросила негодующий взгляд на хозяйку.
— Не бывать этому.
— Эвана! — угрюмо произнес появившийся в дверях Савва.
— А я-то Аграфене по душе был? Обломаешься.
Кончив доить корову, Наташа взяла вилы, стала выкидывать навоз.
— Я в твои-то годы, девонька, — елейным голоском продолжала Аграфена, — тоже думала, откедова берется эта самая любовь? Думала, гадала, пока не обвенчалась. А как окрутил поп, так и поняла: все это от нашей бабьей дури. Пользы от нее ни на грош, а маяты — не дай бог.
— Бросай вилы, Микола-то ждет.
Наташа поглядела на Савву, который стоял поодаль и пухлыми пальцами вертел брелоки на часовой цепочке.
— А вам-то какое дело? Суете свой нос куда не надо.
Шкаев ругнулся, вышел из хлева.
В распахнутые ворота въехал рессорный ходок. С ходка спрыгнул тщедушный мужичонка лет тридцати, с конопатым лицом. Это был Илья, единственный сын Шкаевых.
— Чего рот-то разинула? Убирай коня! — пьяно закричал он. — Эй, Галина, где тя леший носит?
На крыльцо вышла Галя. Увидев, что муж пьяный, она дернула налитым плечом, ушла в дом.
— Я тебе дам, лярва! — сипел Илья, покачиваясь из стороны в сторону. — Поласкаю плетью, будешь ценить.
Наташа внесла подойник с молоком в кухню. Там ее поджидала молодая хозяйка.
— Плакала? Опять обидели?
Наташа ткнулась ей в плечо, всхлипнула.
— Житья, Галюша, нет. Колька вязнет, проходу не дает. Не знаю, что делать. И твои хороши…
— И мне поперек горла встали, — досадливо ответила Галя. — Чуть что, так плетью…
— Уж ежели поперек горла стали, отрежь — и вся недолга.
— Куда уйдешь? Венчаны мы, под землей найдут. Они, мужики-то, до свадьбы ласковы, а потом…
Галя вздохнула.
— Колька с ума сходит. Намеднись с отцом схлестнулся из-за тебя.
— Не люб он мне.
— Не соглашайся, Натка! Сговор у них с Савкой. Савка за золото родного отца продаст. Уходи. Растопчут они твою молодость, испоганят душу. На себе испытала.
В дверях показался Савва Шкаев.
— Чего расселись? — заворчал он, входя в кухню. — Скиснет молоко, дармоеды.
Застрекотал сепаратор. Ему вторила грустная песня Гали:
Ах, молодость, молодость,Весна моя красная.Ты когда, когда прошла,Когда закатилася?Ах ты, горе горькое,Неразменная тоска!Ты когда на ретивоеГорючим камнем полегла?
— Заткнись, все сердце надорвала, — раздался из-за дощатой переборки хриплый голос Ильи.
— А есть оно у тебя?
Потускнели, точно вылиняли жгучие глаза Гали. Она опорожнила переполненный сепаратор и, покручивая ручку быстрыми движениями, снова запела:
Злые люди подружилиГоре горькое со мной…И в сырой земле — в могилеМоя радость, мой покой!
Наташа, разливая сливки по кринкам, слушала молодицу.
— Ты, девонька, с Савкой-то-обормотом будь поласковее, не дерзи. Делай вид, что прислушиваешься, он мало-помалу и успокоится. А там что-нибудь придумаем, — оборвав песню, вполголоса сказала Галя.
— Не могу я так!
— Хочешь быть ласточкой — летать учись,, крылышки, девонька, береги…
И Галя стала рассказывать о своей жизни. Росла она сиротой. Позарился отец на шкаевское богатство, согласился на предложение Ильи. Ей тогда шел восемнадцатый год. Долго сопротивлялась Галя воле отца, ушла в другое село. Любила она друга детства Тихона, ждала, надеялась. Хорошие письма слал он ей с фронта. И вдруг зимой нагрянул пьяный отец, сонной скрутил ремнем руки, кинул в розвальни, увез к Шкаеву.
— Так и венчали со связанными руками. Вот и ищи на них управу…
— А как же Тихон?
Галя пожала плечами, вытерла глаза, наполнившиеся слезами.
— Вот так и мучаюсь, — всхлипывая, заговорила Галя. — Не Егорка, давно б в Уссури кинулась…
На следующий день у Шкаевых собрались гости. Илья принарядился в яркую поддевку. Засунув пальцы в проймы жилета, покрикивал на Наташу. Галина не вышла, расхворалась.
Наташа с ног сбилась, накрывая столы. На тарелках, на кружевных бумажных салфетках высились куличи, расписанные сахарной глазурью. Подрумяненный поросенок лежал в огромном блюде, убранном свежей зеленью. Высокая пасха, обложенная крашеными яйцами, стояла посредине стола, окруженная множеством вин и закусок.
— Со светлым праздником, Аграфена Антоновна! — приветствовали гости хозяйку. — Христос воскресе!
— Милости просим выпить, закусить… — суетился Савва.
Разговоры за столом шли обычные: о торговле, о хозяйстве, о политике.
— Как зерно-то удалось сбыть? А я, знаете, не успел: нагрянул Федотка, подчистую в продразверстку сгреб…
— Кому как, а я и самого Сафрона обкручу… Пушнинку в Китай сбыл, чистым золотишком оплатили…
— В Харбине круто Хорват завернул — умен старик… Дай-то бог, энтот вздернет на сук кого надо… В Маньчжурии навел порядочек, пострелял советчиков… Благолепие, сказывают, в Харбине — полицейские, жандармы с медалями, в мундирах, все по-старому… Недолго и нам ждать.
В разгар празднества к воротам подкатила жуковская пролетка. Запряжка дышловая, по-городскому, в конские гривы вплетены ленты, сбруя в серебряных бляхах.
— Со свет-лым прр-а-а-здничком! — еле шевеля языком, поздоровался Селиверст Жуков.
Он бесцеремонно расцеловал хозяйку.
— Слышали новость? — еще с порога объявил Николай Жуков. — Американцы припирают красноштанных… В три дня приказано очистить Приморье… Русанов в Харбин меня в штаб-квартиру вызывает. Уж я теперь за все отыграюсь. Будьте спокойны! Образовано Приморское правительство Дербера, министр внутренних дел — Русанов, министр просвещения — Хомяков… Дальний Восток отделяется от Совдепии…
За столом притихли, не знали, верить ли основательно захмелевшему подъесаулу. Николая окружили, благодарили за хорошие вести, протягивали стаканы с вином. Новость взбудоражила всех.
— Господин подъесаул… Ваше благородие… — то и дело раздавалось в просторном зале.
Николай вошел в азарт. Рисуясь новенькой офицерской формой без погон, прохаживался по крашеному полу и сыпал угрозами.
— Вы б, Николай Селиверстыч, остереглись, — осторожно заметил Илья. — У Сафрона везде уши…
— Плевал я на Са-фррона! Ему с Федоткой висеть на церковной площади… В ногах будут валяться…
Вошла Наташа с подносом в руках. Николай облапил ее сзади, запрокинул голову, стал целовать.
— Христос воскресе!
Наташа вырвалась, хлестнула подъесаула наотмашь по щеке, хлопнула дверью. Жуков побагровел.
— Ну, погоди, чертовка!
Он взял под руку Савву, вывел в сад. Аграфена поставила перед ними на столик водку и ушла.
