Олег Селянкин - Вперед,гвардия
Вот заглушили мотор последнего катера. На берегу сдержанный говор. Значит, уже встретились с гвардейцами, обнимаются, делятся впечатлениями… Кто-то быстро поднимается к землянке.
— Капитан первого ранга отдыхает? Семёнов узнает голос Норкина.
— Какой там отдых! — ворчит Шурка. — С вечера не ложился. Работа!
Семёнов одобрительно крякает и перелистывает страницу. Молодец, Шурка! — Доложите ему о нашем прибытии. — Давно доложено. У нас не как у других служба поставлена.
Ну разве не золото Шурка!? На все у него готовый ответ, и не просто так, а в самую точку!
— Разрешите войти, товарищ капитан первого ранга? Семёнов торопливо согнал с лица самодовольную усмешку и ответил устало, раздраженно:
— Да, входите.
— Второй гвардейский… — начал было Норкин, но Семёнов перебил его:
— Что это за стрельбу вы там подняли? Вам приказано совершать весь переход скрытно, а вы такую кашу заварили, что в Берлине чуют! Это вам не в Киеве на Кре-щатике девок тралить! Воевать пришли! За такие дела у нас в гражданскую к стенке ставили!
Начав сравнительно спокойно, решив поругать только для вида, Семёнов увлекся, вошел в роль и теперь разносил Норкина от всей души, искренне веря в свою правоту.
— К стенке ставили! Понимаешь? К стенке!
Больше Норкин не хотел и не мог терпеть. Он не рассчитывал на теплую встречу, однако и разноса не ждал. Торопился, ночей не спал — может, завтра в бой, а тут…
— А тех, кто баржи со снарядами без охраны бросает, у вас к стенке в гражданскую не ставили? — выпалил он, тоже повышая голос. — Где это видано, чтобы их, даже не замаскировав, посреди реки на якоря ставили? Вот и пришлось исправлять чужую глупость!
Семёнов осёкся. Как он мог забыть про баржи! Пятую ночь там болтаются! Ладно, что их пока еще не разнесли в щепки… И, чтобы скрыть смущение, Семёнов развернул карту и ткнул пальцем в голубую ленту реки: — Занимайте огневую позицию. Завтра оборудовать эн-пэ, протянуть нитки, выбрать цели и — с богом! Чтобы дохнуть у тебя фрицы не смели!
Норкин нагнулся над картой, измерил расстояние от огневой позиции до линии фронта и удивленно спросил:
— Так и стоять на предельной дальности стрельбы?
Семёнова опять прорвало. Раньше о месте стоянки катеров он не подумал, сейчас ткнул пальцем наугад, но не сознаваться же в этом мальчишке!? Побагровев, он стукнул кулаком по карте и крикнул:
— Умники! Мы здесь ночей не спали, все обдумывали, а он пришел и сразу учить! Ясен приказ? Выполняйте! Идите!
Норкин не спеша нанес на свою карту место огневой позиции, козырнул и вышел. Он был еще в землянке Семёнова, а катера уже облетела весть о том, что Голованчик опять сцепился с Носачом. А когда Норкин направился к катерам, то дежурные телефонисты, прикрывая ладонью микрофон и поглядывая на дверь, уже передавали своим невидимым собеседникам, что гвардейцы прибыли, что командир их успел поцапаться с местным начальством. И как всегда, все преувеличили и переврали.
— Носач поставил его на пределе дальности стрельбы орудий, а он говорит: «Даёшь прямую наводку! Где это видано, чтобы гвардия из-за угла кривым ружьем пользовалась?»— слышалось в одном кружке собеседников.
— «Расстрелять тебя надо за баржи!» — точно так и сказал Носачу! — клялся другой.
Верили этому матросы или нет — «вопрос спорный. Но одно было ясно всем: разговор был неприятный, и матросы спешили убраться подальше с пути комдива. Зачем в такую минуту начальству глаза мозолить? Неровен час, сам виноватым окажешься.
— По местам стоять, со швартовых сниматься! — бросил Норкин, прыгая в полуглиссер, и проложил к фронту первую дорожку. За ним, угрюмо ворча приглушенными моторами, потянулись остальные.
Вот и указанное место. Селиванов даже присвистнул от удивления.
— Ты один думал или кто помог? — спросил он у Норкина.
— В жизни иногда бывает: один дурак напутает, а тысячи умных разобраться не могут! — ответил Норкин и выругался. — Становись к тем кустам!
— Точно! — согласился Леня. — Словно для нас специально готовили!
Отлогий берег, поросший низкими кустами, у самой воды кончался обрывом, и катера подошли к нему вплотную, скрылись под гостеприимными ветвями. Норкин с ненавистью взглянул на высокий голый яр, который Семёнов навязывал ему, и от злости даже плюнул на неповинную землю. Через несколько минут дивизиона как не бывало. Только несколько радужных бензиновых пятен, то ширясь, то сжимаясь, плыло по сонной реке. А по зарослям кустов, продираясь сквозь них, шли матросы-связисты. Чуть заметно, бесшумно вращались у них за спинами катушки с проводом, и „нитка“ ложилась на деревья, соединяя пушки с их глазами и мозгом — наблюдательным пунктом. Красноногие аисты, взлетевшие было при появлении непрошеных соседей, снова опустились на отмель и равнодушно поглядывали на серые коробки, почему-то спрятавшиеся в тени кустов. Скоро такое соседство аистам даже понравилось: время от времени выходил на берег человек и выплескивал из бачков в реку отбросы.
Все к вечеру было готово, связь проверена, но эн-пэ молчал. Началось ожидание. За день броня накалялась, дышала жаром, и матросы большую часть времени проводили на берегу: сидели и лежали в кустах, разглядывая небесную лазурь и слушая „байки“. Скучно. В десять раз хуже, чем под Киевом!
Первый день комендоры почти не отходили от пушек: ждали, что вот-вот запоет тонким голосом зуммер и дежурный телефонист передаст команду. Но молчал телефон: спокойно было на фронте, а вести огонь по одиночным целям мешало расстояние. Глубокие окопы, как трещины, исполосовали землю. Застыли перед ними валы колючей проволоки. Будто вымерла передовая: ни трескотни выстрелов, ни тяжелых вздохов взорвавшихся мин и снарядов. Лишь изредка, будто спросонок, рявкнет какая-нибудь пушка, вздрогнет вздыбленная земля, и опять тихо.
Но тишина и безлюдье были обманчивы. Десятки глаз ощупывали каждый метр земли, и время от времени будто солнечные зайчики мелькали за окопами около развалин домов или в бурьяне. Это солнце играло в стеклах стереотруб притаившихся наблюдателей. Зашевелись противник — оживут окопы и грохот размечет нудную тишину. Но пока всё было тихо, вот и молчал наблюдательный пункт, изнывали от безделья моряки.
К вечеру второго дня зуммер ожил. Комендоры метнулись было к орудиям и, разочарованные, опять опустились на землю: Семёнов вызывал Норкина.
— Может, к фронту передвинут, — высказал кто-то предположение. Норкин, застегивая китель, подошел к телефону, взял трубку.
— Седьмой слушает вас.
— Ты там, седьмой, загораешь или по ягоды все ушли? — задребезжала мембрана. — Стрелять, что ли, комендоры разучились? Если так, то пришлю своих девокписарей. Они у меня всему обучены.
— Целей нет, — сдерживаясь, ответил Норкин.
— А ты ищи! Растревожь, разозли — с избытком появятся! — кричал Семёнов. — Немедленно открывай огонь! Приказываю!
Страшное это слово — приказываю, если его произносит человек, которому не следовало бы и знать его. У осужденного на смерть есть право обжаловать приговор или просить о помиловании: ошибку судьи исправят Другие люди. У воина, получившего приказ, нет этого права. Он обязан, если хочет сберечь свое честное имя, немедленно выполнить приказ. Хорошо и даже приятно это делать, когда ты знаешь, что тобой распоряжается умный человек, когда ты сам веришь в необходимость и возможность выполнения его приказа. У Норкина не было ни того, ни другого. Буква закона стояла за Семёновым, и Норкин, машинально повторив полученный приказ, вызвал к телефону Селиванова, находившегося на наблюдательном пункте.
— Глаза на проводе, — сонным голосом ответил Селиванов.
— Что видишь? Работать надо! — крикнул Норкин. Селиванов о чем-то шепчется со своими управленцами.
— Ну? — торопит Норкин.
— Понимаешь, цели есть, конечно… Да ты сам взгляни в таблицу!
Норкину не нужна таблица стрельбы. Он и без нее знает, что с такого расстояния его пушки могут бить только по площади. Он не Семёнов и помнит закон рассеивания, снарядов. Но приказ…
— Открыть огонь, — роняет в трубку Норкин.
Немного погодя стволы орудий медленно приподнялись, развернулись в сторону кустов и высунули короткие языки пламени. Залп пошел. Обычно в этот момент всё замирало, все, затаив дыхание, ждали сообщения о результатах залпа, но сегодня комендоры спокойно сидели на своих местах и от безделья протирали чистые стекла прицелов. Несколько раз неохотно рявкнули пушки и снова закутались в чехлы.
— Как? — спросил Норкин, тая в душе смутную надежду.
— Как в копеечку! — зло ответил Селиванов. А вечером, когда в штабе группы прочли сводку дивизиона, Семёнов пришел на полуглиссере к месту стоянки катеров и снова ругал Норкина.
