Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна

По улицам Незаметного Рыжков шел медленно, присматриваясь к незнакомым людям.

Около лавочки китайца-спекулянта он остановился: пестрели в окнах разные заманчивые вещи.

— Ваша что угодна? — с улыбочкой спросил Рыжкова хозяин, одетый в черную кофту с матерчатыми пуговками, суетливо вставая со стула, на котором он сидел возле прилавка.

Продавец тонкой кисточкой осторожно рисовал непонятные знаки-буквы в конторской книге. С покупателем занялся сам хозяин.

— Проходите! Посмотрите! Пожалуйста, все, что надо! Даже гвозди могу предложить.

— Гвозди? Этим товаром мы очень даже нуждаемся. В «Союззолото» сейчас не достанешь.

Китаец закивал бритолобой головой, тонкая коса висела сзади из-под черной атласной шапочки. Узкие щелки его глаз совсем исчезли в припухлостях щек.

— О, там зато разный дамский штучка! Есть помада, духи, ботинка! Я тоже могу предложить лента, но я позаботится насчет нужда рабочего в первая очередь.

— Так ты оставь нам ящик гвоздей… дюймовых, — соображал Рыжков, не слушая китайца. — Только мы за ними придем дня через три. Задаток?.. Ну, я завтра утром занесу.

— Пожалуйста, приходите поскорее. Наша скоро будет ликвидация. — Китаец рыгнул и помахал себе в лицо круглым картонным веером. — Я не могу делати такой цена, как государственный кооперация. Это убытка. Иха торговля имеет своя транспорта, а я надо платить и платить. И налога частный лавочка большой. — Спекулянт завистливо вздохнул и закончил уныло: — Кругом убытка!

Рыжков между тем облюбовал кусок пунцовой ленты.

— Отрежь вот этой два аршина. Да пуговицы покажи. Тесьмы не надо и резинки не надо, чего не спрашиваю, не навязывай. Хотя погоди… Отрежь на две пары подвязок.

— Какой его нога, ваша мадама?

— То есть как это?

— Ну, толстый… тонкий?

— Ага… Ноги как полагается. У обеих средние.

Китаец по-куриному заклокотал от смеха.

— Ваша два мадама имеете? Очень даже вы роскошно живете!

Глядя на него, и Рыжков рассмеялся.

— Эх, как тебя разобрало! Одна-то дочь моя, Марья… Афанасьевна. Ленту и подвязки отдельно посчитай. Сколько? Шесть тридцать? Здорово дерешь! А еще об убытках толкуешь! Знал бы, так лучше в магазине купил.

— Ну, ладна, — как будто и взаправду устыдился китаец, — давай ровно шесть рубли.

Рыжков положил покупку в карман, вышел на улицу и крупно зашагал к Верхне-Незаметному, удивляясь тому, как далеко продвинулась за лето драга.

Возле базара он неожиданно столкнулся с китайцем Санькой.

Саньку Рыжков знал еще по зейской тайге, знал, что он и сейчас занимается контрабандой. Когда же бывало, чтобы прииски существовали без спиртоносов?

— Тебе куда ходи? — крикнул Санька и весело оскалился, хватая Рыжкова за рукав. — Пойдем моя хитрушка посмотри! Денежка есть, можно погуляй, всякий разный евушка близко живи. Шикарный мадама: черный, белый… Какой хочу, какой надо, могу позови! Деньга есть — Иван Петрович, деньга нет — парышивый сволочь.

— А ты что, хитрушку содержишь? — спросил Рыжков, поглядывая на лавчонки базарных рядов. Многие были закрыты совсем и заколочены накрест длинными досками — видно, купец говорил правду. Другие еще торговали, и лавочники убирали развешанные под навесом товары.

— Нет, наша компания. Моя туда только водочка таскает. Пойдем! Твоя хочу, моя могу деньга взаймы давати. Мадама жирный — шибко шанго.

— Нет, я, брат, не охотник до такого бабья. Смолоду брезговал, а теперь вовсе.

Санька хитро засмеялся, толкнул Рыжкова в бок локтем.

— Тебе, Афанаси, плохо живи. Ваша русски люди хорошо есть сказати: сединой ходи в борода, беса ходи под ребрушко.

Рыжков улыбчиво сощурил синие глаза:

— Ох, и штукарь же ты! Все на свете знаешь!

— Правда, — убежденно подтвердил Санька. Он и не подумал отстать от Рыжкова и продолжал болтать на ломаном языке, идя за ним следом: — Тебе люди знакомый, я тебя не боиса. Нынче моя опий приноси — десять фунта! Только милиция попадай. Кругом забери, как раза Степаноза! Три месяца посиди. Там много знакома люди есть. Ваша артели Васька тоже сиди.

— Забродин? — спросил Рыжков с живостью.

— Угу, Забродина! — Санька совсем забыл попечение о «евушках», шагая рядом со старателем, рассказывал о новостях и, увлекаясь, все время хватался за его рукав.

Дальние горы от лесных пожаров подернулись тусклой дымкой. Лето шло на убыль. Каждый день, возвращаясь с работы, Маруся забиралась в голубичник и ела ягоды, пока не защиплет язык. Приисковые бабы, звякая ведрами и котелками, с восходом солнца уходили в горы. Собирали голубику и чернику, а потом заливали ее сладкой водой или варили варенье, а то просто сушили на зиму.

Акимовна тоже ходила по ягоды, но в ельнике сухой веткой повредила глаз, и теперь поневоле домовничает. А Марусе ягодничать некогда: сегодня она, не заглянув домой после работы, отправилась в вершину Пролетарки и пошла с узелком под мышкой от барака к бараку, заходя в каждый, где жили женщины.

На ней легкое платье, жакетка и туфли на низком каблуке. Голова повязана белым платком, надвинутым на самые брови, что придавало ей деловой и озабоченный вид.

У порога одного из бараков ее встретила толстая, опрятно одетая женщина.

— Проходи, милушка, садись на лавку. Чьих ты будешь-то?

— Да Рыжкова я…

— Чего же я тебя не признала? Эка краля выровнялась! Невеста уж, поди-ка? А я вот с бельем вожусь. Прохворала на неделе, а сегодня мужики поразбрелись: кто по ягоды, кто в гости, я без помехи и управилась. Как это ты к нам забрела?

— Ликвидатором неграмотности буду у вас. Вот записываю, кто хочет занятия посещать.

— Кто это там, Ивановна? — спросил осиплый голос.

Ситцевый полог в углу колыхнулся. Выглянула взлохмаченная голова женщины, затем крупная фигура в помятом сером платье вылезла из-за занавески.

— Ликвидатор? — с усмешкой повторила женщина и потянулась, шумно позевывая. Волосы у нее были черные, не очень длинные и страшно всклокоченные. С завистливым любопытством осмотрела она девушку плутоватыми карими глазами. — Это зачем еще?

— Видите ли… — заговорила Маруся, свертывая тетрадку трубкой и снова бережно разглаживая ее ладонью. — Ленин сказал, чтобы у нас в Союзе не было неграмотных. Нужно, чтобы все женщины учились управлять государством. Если вы научитесь читать и писать, вам интереснее будет жить. Сколько есть на свете умных, хороших книг (она сама прочитала за последнее время стихи Лермонтова и рассказы Короленко), а для неграмотных они ничего не представляют. Женщинам нужно включаться в общественную работу, развиваться, изучать политграмоту.

— Я не знаю, — замялась Ивановна, — вот Катерина разве. — Она подумала и добавила с виноватой улыбкой: — Темная я, это верно. Мое дело что, известно — мамка: то у плиты, то у корыта.

— А раз мамка, с тебя и спросу нет, — сказала Катерина. — Мужик узнает, он тебе задаст: всю политграмоту вышибет. Меня не пиши, я без вас развитая. Мне много не надо. Ежели вам больше нашего требуется, ну и читайте, пишите на здоровье.

Катерина еще раз зевнула, почесала в голове и снова полезла на койку. Вид красивых девчонок привлекал и огорчал ее: она завидовала юности, еще нетронутой свежести. Ей хотелось снова и снова быть молодой и переживать все сначала.

— Ишь чего удумали! — ворчала она, ожесточенно взбивая подушку и укладываясь. — Государством управлять! Тут в пору с собой управиться. Без развития вздремнуть некогда.

— Вот халда, так уж халда! — сказала Ивановна огорченной Марусе, выходя за нею из барака. — Ты в какую сторону пойдешь? Вниз? Ну-к я тебя провожу маленько, сито надо взять у соседки. Меня ты не зови, я и вправду не могу.

Маруся досадливо покусывала яркие губы.

— Дело твое, только потом жалеть будешь. Другие тоже мамки, а записываются.

— Да ну? Али уж записаться?.. Совестно чегой-то! Работы у меня невпроворот, но ежели… Вечером разве?.. Народ у нас больно неспокойный. Одна Катерина чего стоит. Не люблю я ее, истинный Христос. Вот кабы ей мужа-то такого, как у Забродихи! Мой Кононов, когда тверезый, тихий, а попадет эта дурничка в голову, ну и зашумит. На днях занял денег у ребят… Гляжу, приходит, весь бутылками обтыкался. Прогуляли полдня, а вчера сдали золото — только на хлеб осталось.

Закончив свой обход, Маруся по дороге домой неожиданно встретила Егора. После того как он заступился за Надежду, девушка стала относиться к нему более внимательно.

— Гулять пошел?

— Погода хорошая, вот и хожу… А тебе все некогда?

— Почему некогда? Я тоже хожу.

— Поговорили! — сказал Егор с горечью и остановился возле кучи бревен, сложенных у тропинки. — Давай посидим.

— А чего мы сидеть-то будем? Надо ужинать да на репетицию бежать.