Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя
— Ты живой, Андрюха?
Брезент зашевелился.
— Уже.
— Уже не уже, а на погоду надо бы тебе посмотреть.
— Надо бы, дед.
Помогаю Андрею выбраться и держу за шкирку, пока он справляет свое дело.
— Все? — спрашивает.
— А я откуда знаю, все или нет. Все так все.
— Ко-ло-о-тун, — едва выговаривает пацан. Хватаю его к себе в шубу, грею собой.
Пена идет, словно лодка по плесу. Над низкорослым лесом висит белое, словно начищенный полтинник, солнце. Слышу гул — то ли сова ухает, то ли собаки лают, то ли в ушах шумит… Нет, кажется, собаки. Вот и дымком пахнуло. Бульдозер круто забирает на косогор. Пена скособочилась и схватила бортом снег.
— Держись, Андрюха, — кричит Димка. — На море качка. — Он замахал руками и полетел в снег.
Бульдозер обогнул кромку леса и встал. Захлопали двери вагончиков. Прибежала Полина Павловна и сразу причитать:
— Ах ты, батюшки, заморозили мальчонку.
Нельсон помог ей поднять с пены сонного Андрея.
Поздоровались.
— А говоришь, лесу нет, — кивнул я на штабель.
— Это разве лес, — кривится Нельсон.
Подошли к штабелю.
— Видишь, болонь посинела.
— А что, у тебя лучше есть? Может, деляну нашел?
— Ну а этой лесине веку… кот наплакал. Из нее опоры — что из ниток буксир.
— На раскосы пускай…
— По шее за такие раскосы, — сердится Нельсон.
— Вот как, сразу и по шее. Так встречают гостей?!
— Мужики! — выглядывает из вагончика повариха. — Суп простынет. О господи, и радость и горе. Мойте руки.
Нельсон придержал меня у крыльца.
— Ты когда, Дюжев, был здесь последний раз? Что ты все пасешь Димку, он теперь и так доспеет. Твое дело — переправу обеспечить. Спросить работу. Поставщик гонит больную древесину… Судить тебя надо, Дюжев, за беспечность.
— Вот как? Поначалу бы хоть чаем напоил.
— Смотри, — не может удержаться Нельсон. — Из ста хлыстов — двадцать с «бельмом». Значит, две опоры из двадцати с изъяном.
— Да ты погоди.
— Некогда мне годить, Дюжев, я свое оттрубил. Анюй возьмем, и штык в землю. Как говорят, на заслуженный отдых. Тебе жить, Антон. Ну, ладно. Лезь, не остужай вагон.
Полина Павловна над Андрейкой как парунья над цыпленком — кормит, охаживает. Я помыл руки и подсел на лавку к Андрею.
— Если мы в одной лодке, раскачивать ее не следует, — присаживаясь к столу, снова заговорил Нельсон. — Вот я просил заменить бульдозер — себя не тянет, — только горючку жрет, писал тебе и понял: где просьба — там и отказ возможен. Мы все просим, просим. Килограмм гвоздей для производства не требуем, просим, а без них я не могу пустить линию. Тогда я потребовал. Мне сказали — бестактно: требовать можете со своих подчиненных.
— Ну, хватит вам, мужики. Поешьте, пока горяченькое. Как сойдутся… Ведь сколько не виделись?..
— По-олина! — поднял бровь Нельсон.
— Я что. Я ничего. Вот оладушки, щи, перчик… господи.
— Щи очень вкусные, давно таких не ел. Прошу добавки.
— Ради бога. Сколько надо кушайте, — Полина Павловна подрезает хлеб.
— Чем собираешься станок поднимать? Глубоко затонул?..
— Пошли поглядим, пока светло.
— И я с тобой, дед, — засобирался Андрей.
— А ты, Андрюша, супчик еще не съел. Пусть мужики идут, а мы с тобой блины будем фаршировать.
— Я лепешек наелся. Суп оставил собакам, они же голодные.
— Вот те на, — всплеснула руками Полина Павловна. — И собачек покормим…
На реке по прорану тянет резкий хиус. Парни в шесть рук рубят на льду «козла». Двое готовят лебедку, двое разматывают с барабана трос. На горизонте, на самой макушке гольца, яичным желтком лежит приплюснутая луна. Солнце еще не закатилось — мельтешит в прутьях на островке. Талип настраивает бензопилу, по-видимому, собирается пилить лед — делать майну.
— Последнюю цепь решишь, — досадует Нельсон. — Если попадет «изюм» во льду, останемся без рук.
Талип вроде не слышит. Подергал за шнур, пила чихнула и залилась. Он опустил пилу в прорубь. Из-под цепи брызнули белые опилки. И Талип стал двигаться по кругу в радиусе утопленного станка. За ним поползла черно-серая змейка.
Из-за поворота показался тягач с санями на буксире, на санях — лаги. Тягач подтащил сани, развернулся, подставив нам бок, и из кабины выпрыгнул Димка.
— Дед, палатку поставили, бросились искать подход, а подхода к реке нету. Створ дутый, дед… Пикеты под самым небом. Что будем делать?
— Штаны снять да бегать, — злится Нельсон. — Ступай, Антон, в Дражный. Тут цыплят не высидишь. Надо готовить котомку, лыжи.
— Перевал-то запечатан. Одному никак нельзя.
— Так возьми Димку с собой. Бугра тут и одного хватит. Федя с ребятами закончит оттайку.
— А что, и пошел бы, — с готовностью откликается Димка. — Берешь, дед?
— Беру.
— Ну тогда давай в тягач — и до палатки. Что резину тянуть.
В палатке уже и печка гудит. Вместо нар метровый слой лапника. Отогрелся стланик — дурманит.
— Где Андрей? — спрашиваю Славку.
— Полина увела. Теперь она с ним носится как с писаной торбой… А вот и он — легок на помине.
У Андрея в руках ландорики.
— Держи, мужики, — и сует Славке лепешки.
— Что же это ты, братец, удрал?
— А я как все, — и пацан лезет за стол.
— Тебя что, там не накормили?
— Вот же, — показал Андрей на ландорики.
— Ну, ясно, ясно. — Славка ставит чашку каши, кладет ложку.
Андрей мигом управился с кашей и лег ко мне в спальный мешок.
— Дед, когда будешь отчаливать, меня разбудишь?
— Спи, там посмотрим.
— Сердце будешь надсажать, да? Нельсон Полине Павловне так говорил. Я тоже будут надсажать. Возьмешь меня с собой?
— В другой раз. Вот подрастешь.
— Я и так во! — Андрей сравнивает свои плечи с моими. — Видишь?
А у меня из головы не идет разговор с Нельсоном. Серьезные обвинения. Только закрыл глаза, как тут же провалился, а открыл — Славка сидит около печки, за палаткой молотит трактор.
— Сколько, Славка, времени?
— Пару секунд еще подрыхни.
— Вставать надо. Все равно не засну.
Осторожно вылез из мешка, чтобы не потревожить Андрея. Поставил на печку кастрюлю, чайник и тогда только разбудил Димку.
Славка уже возится с лыжами, переставляет крепление.
— Померь-ка, дед!
Я вдеваю носок унта в петлю.
— Пойдет.
Позавтракали, оделись. На улице ярко светит луна. Снег разлинован тоненькими сушинами, словно тетрадь в косую линейку. Славка помогает Димке половчее надеть рюкзак. Из рюкзака минометным стволом торчит топорище. Я тоже натягиваю котомку. Громоздкая. Талип зачем-то запихал в нее суконное одеяло. Встаю на свои широкие, подбитые камусом лыжи, закидываю на плечо тозовку.
— Славка, забери собак, — увяжутся, — кричит Димка. — А ну-ка, ЛЭП-пятьсот, потихонечку трогай. — И Димка лыжами режет косогор. Пока одолели первый уступ — рубаху хоть выжимай. Димка весь куржаком взялся.
— Вот это подъемчик, дед. Как у тебя мотор?
— Не глохнет.
— Это хорошо. Во-он за тот голец забежим, керосинчику добавим — чай поставим, лыжи смажем. Сколько, ты думаешь, будет до того гольца?
— Рукой достать можно.
Димка уже телогрейку сбросил, остался в застиранном свитере. Лыжи у него обужены, режут снег, проваливаются. Но ноги у него как у сохатого — сильные.
А я на своих камусах иду как по столу: даже след не тянут, если хорошенько не присмотришься, то и не догадаешься, кто прошел. Был уже день, когда мы подобрались к самому становому хребту. Здесь водораздел.
— Ни черта себе, — Димка даже присвистнул. — Кручи под самое небо…
Снег с круч ополз. Оголилась щебенка. Ее чуть прикрыла пороша, будто тюль набросили.
— Чай будем шарга, — подражает Димка Талипу. — И тогда вперед…
Выбираем местечко, где побольше сушняка. Разводим костер и ставим на таган котелок со снегом. Мороз начинает действовать — корежит потную спину. Димка достает одеяло, делает заслон.
— Ты садись, дед, садись, расслабься.
Вынимаю из рюкзака пару банок тушенки, заварку и присаживаюсь к костру. Димка заострил палку, нанизал полбулки и поближе ее к огню.
Поджидаем, пока закипит вода в котелке.
— Все хочу спросить тебя, дед, — подживляя костер, говорит Димка. — Можно женщине доверять после… Ну, скажем, после разлада?
— Доверие рождает взаимность.
— Нет, ты, дед, не обтекай. Можешь прямо?
— Прямо? Не могу, Димка. Не знаю. Чего не знаю, того не знаю.
— Никто, наверно, не знает, — вздохнул Димка. Бросил горсть заварки, подхватил и сдернул котелок с огня.
