Валентин Катаев - Время, вперед!
Молодой человек заботливо улыбнулся.
– Корреспондент РОСТА. Я вас даже встречал на вокзале. Моя фамилия Винкич.
– Да, да. Совершенно верно. Ах да! Товарищ Винкич. Ради бога, простите. Винкич, как же.
– Сербская фамилия. У меня отец из сербов. Так вот, Георгий Васильевич, очень хорошо, что я вас встретил. Впрочем, простите, может быть, вы заняты? Обдумываете? Наблюдаете?
– Обдумываю? Да. Отчасти я обдумываю и наблюдаю, но в общем я не занят. Наоборот. Мне очень приятно. Я, знаете ли, сказать по правде, совсем тут растерялся. От меня газета ждет очерка, а я буквально не знаю, с какого конца начать.
– Да. Сразу все охватить почти невозможно.
– А вы здесь сколько времени обретаетесь?
– Полтора года. Безвыездно.
– Ого! Фю-фю! – Георгий Васильевич посвистал. – Вот это ловко. И что же, скажите, полтора года тому назад здесь действительно была голая степь?
– Абсолютно голая степь. Пустое место. Жили в палатке.
– Признаться, я именно с этого и собирался начать. Просто так: "Полтора года тому назад здесь была голая степь. Жили в палатках".
Винкич скромно опустил синие ресницы.
– Видите ли, Георгий Васильевич, у нас тут побывало множество литераторов. (Конечно, не такого масштаба, как вы…) И все они обязательно начинали так: "Полтора года тому назад здесь была голая степь". Это… путь наименьшего сопротивления.
– Да, это очень досадно.
– Однако, Георгий Васильевич, у меня дело.
Корреспондент РОСТА вытащил из бокового кармана потертой кожаной куртки блокнот (подкладка куртки была байковая, серая).
– Какова ваша точка зрения на харьковский рекорд?
– А разве в Харькове был какой-нибудь рекорд? Это очень интересно.
– Как же. Вчера в газете. Разве вы не читали? Мировой рекорд.
– Мировой! Что вы говорите! То есть я, конечно, читал. Но, вероятно, не обратил внимания. И, согласитесь сами, Харьков… А меня сейчас главным образом интересует, так сказать, местный материал…
Георгий Васильевич осторожно пощупал пальцами воздух.
Винкич стоял перед ним серьезно, опустив голову.
– Видите ли, Георгий Васильевич, – мягко сказал он, – в таком случае я вам в двух словах объясню.
Он точно, коротко и почтительно объяснил Георгию Васильевичу историю и значение харьковского рекорда.
– Так что, – прибавил он, – перед нашим строительством, Георгий Васильевич, возникает очень серьезный вопрос об использовании харьковского опыта и о возможности идти дальше по этому пути. И мне очень интересно узнать ваше личное мнение: должны ли мы вступать в соревнование с Харьковом и ставить новый мировой рекорд или не должны?
– Натурально, должны! – воскликнул Георгий Васильевич. – Как же еще! Ведь это, насколько я понимаю, выходит соревнование с Харьковом. А значение социалистического соревнования – огромно. Это общеизвестный факт. Они триста шесть, а мы – триста семь… Они триста семь, а мы триста восемь… И так далее. Натурально.
Винкич кивнул головой.
– Стало быть, вы – за?
– Вот чудак. Какие же могут быть сомнения?
– Сомнения есть.
– То есть?
– Общественное мнение резко разделилось. Имеются горячие сторонники рекорда. Имеются не менее горячие противники. Я очень рад, что вы оказались в числе сторонников. Нам, вероятно, придется здорово драться.
– Позвольте… Я не совсем… То есть как драться? Мое мнение – чисто субъективное… Я, как вам известно, не специалист по бетону, я, так сказать, объективный наблюдатель, не больше… Так что, извините, я не могу нести никакой ответственности, а тем более, как вы выражаетесь, "драться". И потом, почему именно "драться"? С кем "драться"?
Винкич поднял на Георгия Васильевича бледное лицо. Его глаза были черны, блестящи и спокойны.
– Видите ли, Георгий Васильевич, – мягко сказал он, – у нас на строительстве такое положение, что каждый, даже самый маленький, вопрос приобретает громадное принципиальное значение. Нельзя быть нейтральным. Нужно обязательно иметь какую-нибудь определенную точку зрения и драться за нее до последней капли крови. Я, например, полтора года дерусь изо дня в день.
– Позвольте, дорогой товарищ, но какое же это может иметь отношение к харьковскому рекорду! Вопрос, кажется, совершенно ясен.
– Ясен, но не совсем. В том-то и дело. Зачем далеко ходить? Например, товарищ Налбандов. Я только что с ним говорил. Вы знаете товарища Налбандова?
– Налбандов?.. Да, да… Знакомая фамилия. Налбандов, Налбандов… Позвольте – это такой в черном кожаном пальто, с громадной оранжевой палкой, с этакой смоляной бородой?.. Как же, как же… Он меня возил по строительству. Инженер Налбандов. Замечательный инженер. Знаток своего дела. Крепкий парень.
Георгий Васильевич с особенным удовольствием произнес эти слова "крепкий парень". Он их недавно услышал и отметил в книжечке как образец фольклора.
– Да… товарищ Налбандов, – сказал он с ударением, – крепкий парень. Очень крепкий.
Винкич тонко усмехнулся. Но усмехнулся как-то одними губами. Глаза его оставались черны, спокойны и даже немного печальны.
– Так вот, видите ли, Георгий Васильевич, должен вас предупредить, что инженер Налбандов категорически против всяких подобных экспериментов.
– Что вы говорите? Как странно! Но почему же?
– Инженер Налбандов считает все эти рекорды технической безграмотностью.
– Позвольте, а Харьков? Как же в таком случае Харьков? Н…не понимаю.
– Этого уж я вам не могу сказать.
– Но, позвольте, есть же какие-нибудь доводы?
– Довод Налбандова, по-видимому, один… Дело в том, что каждая бетономешалка снабжена особым паспортом фирмы, в котором точно указана предельная норма выработки жидкого бетона. Так вот, по данным паспорта, на каждый замес полагается не меньше двух минут. Следовательно, в час максимум можно сделать тридцать замесов, а в восьмичасовую смену – двести сорок, не больше.
– А Харьков сделал триста шесть? Как же он умудрился?
– Налбандов считает, что это насилие над механизмом, технический фокус, трюк, "французская борьба"… Что таким образом мы быстро износим все наши механизмы. Скажем, вместо десяти лет бетономешалка продержится шесть-семь не больше.
– А что ж… Вы знаете… Налбандов прав. А?
– Вы меняете свою точку зрения?
– Да, но вы сами понимаете. Это новое обстоятельство… Оно в корне меняет дело… Нельзя же, в самом деле, так варварски обращаться с дорогим импортным оборудованием…
– А Харьков?.. – коротко спросил Винкич. – Ведь в Харькове, очевидно, перед тем как решили идти на рекорд, были те же самые сомнения. И, однако, рекорд поставили? Там ведь тоже не дураки сидят.
– Н-да-с… Незадача… Там, конечно, тоже люди… Не дураки…
– Так как же, Георгий Васильевич? Ваше мнение?
– Вы как-то уж чересчур прямо. С одной стороны, конечно, соревнование, увеличение темпов. А с другой – нельзя же, батенька, и механизмы так изнашивать. Помилуйте, вы сами говорите, что вместо десяти лет – шесть лет.
– Ну так что же?
– То есть как что же?
– Георгий Васильевич, посудите сами, что нам важнее: в четыре года кончить пятилетку или сохранить на лишние четыре года механизм? Чем скорее разовьется наша промышленность, тем меньше для нас будет иметь значение амортизация: механизмов новых, своих наделаем. Ведь так?
– А что ж… Вы знаете… Это – резон… Пожалуй, вы и правы… А?..
– Вы опять меняете свою точку зрения.
– Ну да. Но это вполне естественно. Это новое соображение. Оно в корне меняет дело… В конце концов машины для социализма, а не социализм для машин…
– Значит, вы – за? Вы даете свою подпись?
Георгий Васильевич растерянно посмотрел на Винкича.
– Какой вы, честное слово… странный. Ну как же я могу… вдруг подпись… А вдруг там что-нибудь не так… Какое-нибудь новое обстоятельство… Я ведь не специалист… И зачем вам моя подпись?
– Нужно, Георгий Васильевич. Очень нужно. Вы даже не представляете себе, какая здесь драка будет. Мы будем телеграфировать в центральную прессу. И ваше имя имеет большой вес…
Георгий Васильевич был польщен. Он скромно улыбнулся.
– Ну что вы! Что вы! Какой там вес! Может быть, в области литературы… Какой-нибудь протест… Письмо Ромену Роллану… Но в области бетона…
– Во всех областях, – быстро и умоляюще сказал Винкич. – Во всяком случае мы будем рассчитывать на вашу поддержку. Сейчас я должен еще сходить на участок. Нужно кое-кого повидать. Кстати, не желаете ли со мной? Может быть, вам на месте станет несколько яснее?
– Пожалуй. Только ведь я не специалист… Вы, пожалуйста, введите меня в курс… Будьте моим чичероне. Тем более что в номере совершенно невозможно. Шестьдесят градусов. Честное слово. Прямо Сахара.
XXV
Маргулиес ясно представил себе, какие были котлеты. Котлеты были большие, черные. Пюре – облито коричневым соусом.
Он снова пошел на участок.
Весьма вероятно, что там столовая еще открыта.
