Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии - Юрий Маркович Нагибин
Надежда Петровна вернулась к Каспе, схватила его за гашник и за ворот рубахи и опрокинула в дыру окна, в самую топку.
– Петровна!.. Петровна!.. – послышался срывающийся крик. – Большова спымали!..
Петровна и остальные женщины кинулись на деревенскую площадь.
…Большов стоял возле двух берез, руки его скручены обротью за спиной, измазанное кровью и сажей лицо странно спокойно. Так мертвенно спокоен бывает проигравшийся до последней полушки игрок. Но совсем не спокойна жадно разглядывающая его Петровна. Она просто и деловито застрелила немецкого солдата, она швырнула Каспу в огонь с тем ясным и надежным ощущением содеянного добра, с каким кидала зерно в борозду, но сейчас ею владеют иные, куда более сложные и острые чувства.
– Что же ты не гордишься, Большов, ты, карающий меч Господень?
– Я не горжусь – нечем, – медленно усмехнулся Большов, – но и на коленях не ползаю.
– А я ползала, правда твоя… Так ведь сыночек, родная кровинка, другого у меня не будет…
– Пошла ты знаешь куда?.. Надоела!..
– Ты не боишься смерти?..
– Плевал я на все: и на вас, и на себя, и на жизнь, которую вы изгадили. Кончайте скорее, и баста!
– Тебе не для чего жить, да?.. Вот ты и задаешься…
– Да уж ручки целовать не стану, – усмехнулся бывший староста.
– Ну, прощай, Большов, ты мне на всю жизнь запомнишься.
Две женщины подошли к Большову и, прежде чем он сообразил, что они делают, затянули по веревочной петле на каждой его ноге. А другие женщины пригнули к земле стволы двух соседних берез. Землистая бледность разлилась по лицу Большова.
– Очумели?! – заорал он. – Креста на вас нет!.. Помогите!.. Помогите!..
– Тащи! – приказала Надежда Петровна.
Большова подтащили к березам.
Он стал вырываться, глаза его выкатились из орбит, страшный звериный вой вырвался из перекошенного рта.
Он повалился на колени перед Петровной и целовал землю у ее ног.
И все же Большов избежал страшной казни. Прежде чем березы распрямились, рослый партизан, подойдя сзади, выстрелом в затылок избавил его от мук.
– Ты зачем, гад, нашему суду помешал? – вскричала Надежда Петровна и в ярости плюнула в лицо своему мужу.
– Ну что ты, маленькая, успокойся, – ласково сказал Крыченков…
И тут замечает Петровна, как затихло в окружающем мире. Только огонь трещит и гудит, но ни выстрела – замолк шум боя. Подоспевшая из-под Суджи воинская часть помогла партизанам добить противника.
Ярко пылают в ночи Конопельки. Отблеск огня на лицах баб, на бородатых лицах партизан, на лицах бойцов под глубокими касками, на мертвых лицах немцев и пособников их…
…Раннее утро. В прозрачное голубое небо истекают последние дымки спаленных домов. Пожар не вовсе уничтожил деревню. От большей части изб остались либо обгорелые стропила, либо печь – памятник погибшему дому, но кое-где огонь пожрал лишь сарай, лишь крытый двор, пощадив жилое строение, а то и вообще ограничился крышей, крыльцом…
Возле своей дотла сгоревшей избы ведут прощальный разговор Надежда Петровна и Крыченков, одетый по-походному, с вещмешком и при оружии:
– …и где они его зарыли, ума не приложу. Вишь, не сберегла я тебе сына, даже могилки его не могу показать.
– Зря я вчера тебе помешал!.. – Крыченков заскрипел зубами от боли и ярости. – Рвать их на куски, гадов!.. А ты не казнись, Надь, на тебе вины нету.
Мимо них быстрым шагом прошли деревенские мужики – вчерашние партизаны – в сопровождении плачущих жен.
– Матюш, пора! – крикнули Крыченкову.
– Уже? – помертвела лицом Надежда Петровна.
– Нас всем отрядом в один батальон берут, так и будем своей деревней воевать, – сказал Крыченков и добавил тихо: – Надь, ты прости меня, коли назад не буду.
– Зачем вперед загадывать? На войне никто своей судьбы не знает. Ты вот партизанил, возле смерти ходил, а причина мальчонке нашему вышла.
– Нет, Надя, по моей душе мне выжить нельзя. Я в каждом фрице Колькиного палача вижу.
Надежда Петровна посмотрела мужу в лицо.
– Понимаю тебя. А все-таки буду ждать… Знаешь, Мотя, после Колькиной гибели я чего-то новое в себе чую. Будто ничего для себя во мне не осталось, а все другим принадлежит… Нет, близко, да не то…
– То, – сказал Крыченков, – я понял.
Они обнялись и постояли так, молча.
– А хорошая была у нас семья!.. – сказал Крыченков и заплакал, и, оттолкнув жену, побежал к площади, где уже строился отряд…
…У колодца-журавля Настеха дает напиться красивому сержанту в танкистском шлеме. За околицей виднеется танк «КВ», в открытом люке стоит танкист и смотрит в голубую пустоту неба, населенную одинокой медленной вороной.
– Значит, вы не верите в чувство с первого взгляда? – спрашивает танкист Настеху.
– Ни с первого, ни со второго, ни с третьего, ни с десятого.
– Может, вы вообще не верите в любовь? – испуганно спрашивает танкист.
Он высок, строен, плечист, но при всей своей мужественной стати по-мальчишески наивен, прост, по-телячьи пухлогуб.
– Нетто ты не знаешь? Любовь померла двадцать второго июня одна тысяча девятьсот сорок первого года, – со скрытой горечью усмехнулась Настеха. – Ее первой же бомбой убили, не то под Одессой, не то под Брестом.
– Это неправда! – как-то слишком горячо для шутливого разговора воскликнул танкист. – Ее не убили. Она пропала без вести, а теперь нашлась.
– Ладно трепаться-то!..
– Меня, например, зовут Костя, – сообщает танкист. – Константин Дмитриевич Лубенцов. Мы россошанские.
– Настя… – неохотно проговорила девушка.
– Конечно, Петриченко?
– Да… – удивилась Настеха – А вы почем знаете?
– В вашем районе каждый второй Петриченко. Разрешите еще водички?
Настя подымает ведро, танкист пьет, не обращая внимания на то, что вода льется мимо рта, на лицо, шею, за пазуху.
– А вы, значит, к каждой второй подъезжаете? – спросила Настеха.
– Не имеем такой привычки! – серьезно ответил танкист. – Вы разрешите написать вам письмецо в перерыве между боями?
– Пишите, кто вам запрещает…
Подходит Софья и, кивнув танкисту, наклоняет коромысло журавля.
– Я в рассуждении ответа, – поясняет танкист. – Желательно в знак дружбы получить от вас фотографическую карточку.
– Ладно! – вдруг рассердилась Настеха – Отчаливай!
– Я напишу вам, Настя, – уже не искусственно-галантерейным тоном, а просто, тепло, взволнованно сказал танкист. – До свидания после победы. Не забывайте, за ради Бога, одного уважающего вас чудака.
И Лубенцов побежал к танку.
– Вот трепач! – пренебрежительно, но и словно бы чуть огорченно произнесла Настеха. – «Напишу», «напишу», а даже адреса не взял!
Добежав до околицы, танкист поднял валявшийся в грязи столб с названием деревни, провел рукавом по дощечке, прочел название: «Конопельки», воткнул шест в землю, словно вернув деревне ее имя, и побежал к танку.
– Не такой уж трепач! – Софья посмотрела на
