Сергей Сартаков - Горит восток
Подтощал за дорогу, — сказал он, словно оправдываясь.
Конично, его дело, — отозвался Могамбетов, — теперь знай поправляйся. Теперь давай долг, плати — и ступай. Всем говори: «Какой хороший человик Могамбетов!» Уй, как постриг я тебя! — Он поддернул свои, на резинке, тиковые кальсоны и визгливо засмеялся: — Постриг лучше, чим парикмахер.
Могамбетов, — осторожно переступая отяжелевшими ногами, Порфирий, подошел к прилавку. — Могамбетов, долг я тебе отработаю. Говори, когда приходить, чего делать?
Aй, — ворчливо сказал Могамбетов и повертел головой, — зачим тогда, его дело, поднимал человика с постели? Постригал я тебя чтобы? Ай, какой хитрый! За два рубля тогда отрабатывать будешь.
Отработаю! — с радостью согласился Порфирий и протянул руку за прилавок. — Дай мне, Могамбетов, это платье… голубое.
Как дай? — закричал Могамбетов, и волнистые морщинки заполнили у него весь лоб, до самой тюбетейки. — Как дай? Зачим шутки шутить, молодой человик?
Дай в долг, — просительно сказал Порфирий, — не обману, отработаю.
Могамбетов нырнул под прилавок, стал с той стороны, словно боялся, что Порфирий самовольно возьмет поглянувшееся ему голубое платье. Замахал руками.
Уй, уй! Ничего не проси, пока старый долг не отдашь!
Да ведь отдам же я, отдам, — язык не повиновался Порфирию.
Как убедить этого черствого, жадного лавочника? Знал бы он, как нужно Порфирию это голубое платье! Без него он не сможет отсюда уйти.
Дай!
Нет, его дело, не дам.
Назначай цену вдвое.
Не дам.
Втрое!
Не дам.
Вчетверо! Сколько хочешь! — Порфирию было все равно.
Ай! — воскликнул Могамбетов. — Чистное слово?
Своим богом, твоим Магометом клянусь!
Вчитверо?
Да.
На! — Он швырнул на прилавок голубое ситцевое платье, отделанное узким белым кружевом. — Ай, какое хорошее платье! Ай, какой хороший человик Могамбетов!.. Давай завирну. — Он закатал платье в тонкую, хрустящую бумагу, накрест перехватил шпагатом и подал Порфирию. — Ступай, говори всем, какой хороший человик Могамбетов.
Крепко зажав сверток под мышкой, Порфирий пошел к двери. И вернулся.
Погоди, — сказал он. — Дай мне еще, Могамбетов, за любую цену рубашку надеть… и… поесть, чтобы с собой унести.
А! — Могамбетов аж присел и поднял вверх обе руки. — Уй, какой хитрый!
За любую цену, — твердо повторил Порфирий.
Но на Могамбетова это уже не действовало. Слишком легко давал Порфирий свои обещания. Так не скажет человек, который хочет отдать. Пропало платье… Пропал старый долг… Довольно! Больше Могамбетова не обманешь.
Кониц, его дело! — закричал он. — Кониц всякому разговору!
Ты понял меня? — Порфирий подошел опять к самому прилавку, близко склонился к Могамбетову, осекающимся голосом повторил: — Ты понял? За любую цену…
Могамбетов распахнул рубашку на груди, обнажил поросшую волосами узкую, костлявую грудь.
— Бери нож, рижь меня — не дам! Порфирий потер лоб.
Говорю: за любую цену.
Губы Могамбетова сложились в тонкую, бескровную линию. Он откинул голову и выставил крупный кадык.
Рижь, его дело!
17
Равномерно поворачивается вокруг своей оси небосвод. Молчаливые, плывут в ночной черни неба созвездия…
Поднимет вверх свое дышло колесница Большой Медведицы — и лягут на землю легкие летние сумерки. Затихнет на деревьях говорливая листва, закроются колокольчики синих полевых горечавок, и в спутанной чаще леса промелькнет серое крыло совы…
Направит на восток свой полет по небу созвездие Лебедя — тьма разольется повсюду. Оглашая чуткий воздух ночи трубными криками, маралы выйдут на склоны горных хребтов искать себе подруг, светлячки зажгут на спинках голубые фонарики, и серебром росы подернутся спящие луга и поля…
Встанут над лесом прямо неразлучные Близнецы, сверкая алмазами своих шапок, — и тонкие лучи рассвета исколют тьму, разбегутся по всему небу и погасят даже самые яркие звезды. Тогда сразу оживет вся земля, вновь встрепенется листва на деревьях, защебечут беспечные птицы и серые обомшелые утесы заиграют веселыми красками…
Утро Порфирия наступило в знойный полдень. Он открыл глаза и тут же снова зажмурился. Солнце ослепило его. Он повернулся на бок, отполз в тень.
— Как это я?
Он ведь присел на минутку, перевести дух, и вот сразу свалился и уснул как убитый. И где? В какой-нибудь версте от дома… Пройти бы соснячок — и все…
А может быть, днем войти в дом и лучше?
Все складывается так хорошо… Хорошо, что он встретился с Дарьей и после с Мезенцевыми. Он непременно будет с ними дружбу водить. Хорошо, что Митрича черти на тот свет унесли: не станет больше соблазнять вином, подпаивать. Хорошо, что он зашел к Могамбетову и тот дал в долг дорогой подарок. Теперь не пустой возвращается Порфирий в дом!.. А самое ценное, что он несет, — это здесь, в сердце.
Подняться он себя заставил силой. Радость близкого конца пути подгоняла его. Но по мере того, как он приближался к заимке, блекла, угасала радость и место ее занимала тревога. Он привык отлично разбираться в лесных приметах и теперь отчетливо видел, что этой тропинкой давно-давно уж не хожено. Как же так?
Но вот мелькнула сквозь мохнатые вершины сосенок знакомая, почерневшая, седлом провалившаяся крыша. Наверно, течет теперь еще больше? Порфирий ускорил шаги. Выскочил на полянку перед домом. Из-под ноги у него шарахнулась какая-то пестрая птица, холодком обдала ему лицо. На этой полянке всегда чернели кострища, лежали натесанные щепки, смолье. Теперь по плечо Порфирию здесь торчали густые бурьяны. Они обступили крыльцо и даже взобрались на ступеньки, проросли сквозь щели в них. Маленькое окошечко рядом с крыльцом все стало черным от пыли. Нет, не мыла его заботливая женская рука…
Нужно ли было Порфирию теперь подниматься на это крыльцо? Он стоял перед дверью дома, в который он так долго и так трудно решался вернуться. Вернулся. И вот нет дома, нет ничего! Только немая пустота встретит его там, за этой наглухо прикрытой дверью…
Волной прокатился ветерок, тронул, встряхнул застывшие бурьяны.
Вей, ветер! Приведи за собой бурю! Расшатай, сорви, унеси это все чужое, дикое, что пришло сюда без хозяина! Вырви с корнем бурьян, сотри плесень со ступенек крыльца, принеси с собой дояедевую тучу и светлым ливнем вымой запыленные, почерневшие окна! Выбей сильным плечом дряхлую дверь, ворвись свежим воздухом, вымети, выскреби все!.. Верни — пусть не больше того! — верни только то, что было. А большее сделает уже сам человек…
Но ветер пробежал и затих, и снова подняли бурьяны к небу свои жесткие, колючие листья.
Порфирий взошел на крыльцо. Он уже знал теперь, что ждет его за этой дверью. Но надо было убедиться в одном…
Да, здесь все было так, как в то серое утро. Но ступала ли с тех пор на эти доски некрашеного пола чья-либо нога, Порфирий разгадать не мог.
В углах избы пауки соткали свои тенета, пыль тонким слоем лежала на подоконниках. Валялись раскиданные повсюду обломки табуреток, стола, черепки глиняной и стеклянной посуды.
Порфирий шагнул за печь, где прежде стояла кровать, встряхнул ворох тряпья, и пушинки медленно закружились в воздухе. Так было и тогда… Вот и топор высунулся широким лезвием из груды щепок.
Изрубленное и изрезанное по-старому не сложишь," не соединишь, убитое уже не воскреснет… Ведь знал же это, знал Порфирий, а думалось иное: захочешь — сбудется!
Ему хотелось уйти, вырваться от прежней постылой жизни, найти что-то новое, светлое. И все не удавалось. Где и как он ни метался — все это оказывалось бесцельным. Потом он понял: нужна рука человека, друга. И должен быть среди друзей у человека один, всех ближе ему и дороже. Кто? Кто станет таким другом у него, у Порфирия? Кто поверит в него и пойдет с ним плечом к плечу в поисках этой новой и светлой жизни? И в поисках ли? А может быть, в борьбе за нее, в трудной, жестокой борьбе.
Он было нашел такого человека, он убедил себя в том, что самым верным, самым близким и первым другом его станет Лиза, жена… Ведь любила же она его, любила! И он любил ее! Трудно и странно сложилась эта любовь, но она была! И когда, может быть, стать бы ей радостной, вдруг все рассыпалось… Вот они, кругом лежат щепки, обломки разрушенной им же самим, Порфирием, любви. И нет снова друга. И опять надо думать и думать…
Порфирий присел на подоконник, толкнул рукой створку окна. Со скрипом она оторвалась и упала в густой, высокий бурьян. Раньше здесь не росла крапива. Откуда она взялась, злая пустырная трава?
Йочему всегда получается не так, как ему хочется? Он шел домой и думал: Лиза дома. Да, у нее был чужой для него ребенок. Да, она не ждет его, Порфирия. Да, да, она испугается, вскрикнет, когда откроется дверь и Порфирий появится на пороге. Это он знал. И знал — уверил себя в этом, — что люди всегда поймут друг друга, если захотят понять. Не поймут враги. А ведь Порфирий и Лиза не враги. Он только так рисовал себе встречу. Но не сбылось даже и это. Нет никакой встречи. С чем он ушел, к тому и вернулся.
