Алексей Котенев - Грозовой август
— Товарищ марш... — начал было Державин, приподняв к фуражке руку, но, увидев на погонах Малиновского вместо маршальских звезд три генеральские, — смутился. — Ничего не понимаю...
— Он, видите ли, нас не узнает, своих однополчан не признает, — шагнул ему навстречу Малиновский. И, протянув руку, отрекомендовался: — Генерал-полковник Морозов. Так надо, — совсем тихо добавил он.
— Понимаю, — сообразил наконец Державин. — Ну вы хотя бы эзоповскую телеграммку...
— «Не надо оваций!» — говаривал мой знаменитый земляк, — пошутил маршал.
— Родион Яковлевич, он, чего доброго, еще убежит, — засмеялся Тевченков. — Получится конфузия, как у Мерецкова. — И он рассказал, как маршал Мерецков в таком же «разжалованном» виде ехал в Хабаровск. В Омске или Новосибирске на вокзал приехал повидаться с ним старый приятель. Увидел маршала в генеральских погонах и ужаснулся: «Кирилл! Что с тобой?» И отступил к своей машине: «Извини, говорит, у меня совещание!» Испугался, видно, как бы не обвинили за дружбу с «разжалованным».
— Да-а, батенька мой, интересная получилась встреча! — сказал Державин.
Малиновский вместе с другими вышел из вагона, и в машине Державина они поехали в штаб фронта.
Генерал-полковник Ковалев сразу узнал Малиновского, быстро поднялся с кресла, пошел ему навстречу.
— Так вот он кто — генерал-полковник Морозов! Нехорошо, однако, обманывать своего бывшего командующего, — сказал Ковалев.
— Что поделаешь, Михаил Прокофьевич. Обстоятельства заставляют, — ответил, здороваясь, маршал и оглядел своего бывшего начальника.
В тридцатые годы комкор Ковалев командовал Особым Белорусским военным округом, а полковник Малиновский служил тогда под его началом в кавалерийской группе Жукова. Много воды утекло с тех пор. Постарел Ковалев — засеребрилась его голова, залегли на лице морщинки, и только жесткие короткие усики по-прежнему были смолисто-черными — не поддавались времени.
— Давненько, давненько не видел я своего испанца, — мягко сказал Ковалев, пригласил сесть гостей и опустился в кресло. — Как вы от нас в Испанию уехали, с тех пор мы и не виделись, — припомнил он.
— Почти девять лет, — уточнил Малиновский.
— Неплохо сложилась у вас военная судьба — отлично! — продолжал Ковалев. — Вон куда хватили — до маршала. А теперь начальника своего под корень валите.
— Михаил Прокофьевич! — укоризненно сказал Малиновский и поднял руки.
— Даже не предупредил, — упрекнул Ковалев. — Историки утверждают, кто князь Святослав даже врагов предупреждал перед походами: «Иду на вы!»
— Вы вот шутите, а мне, признаться, очень неудобно заменять вас на этом посту, — сказал Малиновский. — Но что поделаешь?
— Да, кривить душой не буду. По доброй воле не отдал бы своего места. — Ковалев нахмурился, опустил голову.
Малиновский поспешил ободрить Ковалева, сказал дружески:
— Вы, Михаил Прокофьевич, как знаток восточного театра военных действий, утверждены заместителем командующего. А членом Военного совета будет Александр Николаевич, — он кивнул на Тевченкова.
— Да, дела, — вздохнул Ковалев. — Давненько я не хаживал в пристяжных. Думал, на ярмарку еду, ан оказалось — с ярмарки.
— К вам лично никаких претензий нет. Поверьте мне, — сказал Малиновский.
— Я понимаю, понимаю... Понадобился человек с фронтовым опытом. Кому теперь нужен командующий, который не воевал под Сталинградом, не брал Праги, Будапешта. — Он меланхолично махнул рукой: — Ну да что говорить — ему сверху видней!
— Будем полагать, так... — согласился Малиновский.
— Признаться, мне самому хотелось получить должок с самурая.
— Что ж, будем получать вместе, — улыбнулся Малиновский и перевел разговор на другое: — Кстати, как ведет себя наш должник?
— Должник-то? На границе пока тихо.
— В Москве нам рассказывали, что принц Коноэ к нам в гости просился. Обещал даже поделиться цветными металлами, — сообщил Тевченков.
— Были бы такими добрыми в сорок первом, — сказал маршал. — Или в сорок втором.
— Об этих годах не вспоминайте... — Ковалев вложил в свои слова всю горечь, накопившуюся в душе за время «великого противостояния». — До сорока дивизий мы держали здесь наготове!
— Сорок дивизий! — воскликнул Малиновский. — Как бы они пригодились нам под Москвой, Сталинградом! Войну бы раньше кончили.
Ковалев положил на стол руки и, помолчав, сказал:
— А что оставалось делать? Протестовали, предупреждали. А им хоть кол на голове теши! Ни Хасан, ни Халхин-Гол впрок не пошли. Всю войну лихорадили наши восточные границы.
— Между прочим, об их действиях мы знаем далеко не все, — заметил Тевченков. — Сейчас наши ребята разбирают берлинские архивы и обнаружили там донесения японского посла в Москве. Вся его военная информация через Токио шла в Берлин. О концентрации наших войск под Тамбовом и восточнее Сталинграда немцы, оказывается, узнали от японского посла.
Малиновский посмотрел на карту Забайкалья и Дальнего Востока. Пробежал взглядом от Камчатки по курильской подковке, по Японским островам, Корее и задержался на маньчжурском выступе.
— Да, крепенько они обложили нас. Никакого просвета.
— Куда ни сунься — самурайский меч над головой, — проговорил в ответ Ковалев. — Семнадцать укрепрайонов возвели эти прохвосты вдоль нашей границы. Это считай семнадцать плацдармов для прыжков на нашу землю. Строили при участии немецких специалистов. Там у них и электростанции, и склады, и водохранилища, и железнодорожные подъездные пути в глубоких туннелях. И все это совсем рядом. Японские тяжелые орудия стоят на некоторых участках в четырех — восьми километрах от железнодорожной магистрали Москва — Владивосток! Это ведь не шутка!
— Перед отъездом сюда мы повидали в Генштабе моряков-тихоокеанцев. Они тоже немало порассказали о своих муках, — сообщил Малиновский.
— Мук и у них хватало. Ведь все проливы, почитай, в руках японцев. Мимо Южного Сахалина не пройдешь. Мимо Курил тоже не ходи. Все стало японским. И творили они на море все, что хотели. Нашу «Колу» потопили, «Ильмень» потопили, «Ангарстрой» потопили. Пробирались наши суда в свои же порты кружным путем, как говорят, по одной половице — через Петропавловск-Камчатский.
— Нелепость какая-то получается. — Малиновский откинулся на спинку стула. — Называемся тихоокеанской державой, содержим Тихоокеанский флот, а в Тихий океан выйти можем только с японского позволения.
Они заговорили о нерешенных восточных проблемах, о финале второй мировой войны, которого пока еще не видно. Война закончилась лишь в Европе. А здесь, в Юго-Восточной Азии, где живет больше половины человечества, она продолжается. Девять десятых населения этого обширного района земного шара под чужим сапогом. Япония захватила Индонезию, Бирму, Малайю, Филиппины, силится проглотить полумиллиардный Китай, а вслед за ним Индию. Льются реки человеческой крови, гибнут тысячи людей[2]. На мирные предложения союзников партнер Гитлера и Муссолини отвечает отказом.
— Нет, перед союзниками самурай не капитулирует, — сказал Ковалев. — Вы слышали — Хатиро Арита обосновал общество двадцатилетней войны под лозунгом: «Японский дух выше немецкого!» Вон сколько лет они собираются воевать.
— Выходит, и здесь войну гасить придется нам, — негромко произнес Малиновский. — А погасить ее можно только мощным ударом меча — и никак иначе. — Он помолчал, видимо, для того, чтобы отделить общий разговор от конкретного, потом озабоченно спросил Ковалева: — Уложимся в заданные сроки? В генштабе нас очень торопили. Четыре часа толковали с нами перед отъездом.
Ковалев понял, что это спрашивает уже не собеседник, а новый командующий. Следовательно, отвечать надо не общими словами, а точно доложить командующему о том, что уже сделано для подготовки Восточной кампании. И что еще предстоит сделать. Он встал, попросил Державина принести красную папку с последними данными и сел за стол, но уже не в свое кожаное кресло, а на стул против Малиновского.
— Начну с перевозки и переформирования войск, — сказал он, надевая очки.
Говорил Ковалев спокойно, монотонно, но скупые его слова звучали внушительно. Количество войск в Забайкалье почти удвоилось. Через Читу ежесуточно проходят тысячи вагонов. Много грузов идет войскам в Монголию. Иногда проходит по два эшелона в час. Принять такое количество грузов не в состоянии ни одна станция. Приходится разгружать эшелоны на линии Чита — Карымское, Карымское — Борзя, а оттуда дивизии своим ходом идут в монгольские степи, преодолевая по пятьсот-шестьсот километров труднейшего пути.
Забайкальские и дальневосточные соединения переформировываются, меняют свою дислокацию. В пути находится сейчас, пожалуй, не менее миллиона войск!
