Вениамин Лебедев - По земле ходить не просто
Сегодня, однако, Карпов растерялся. Надо придумывать какой-то другой ход. Молчать? Но молчать — значит признать свои ошибки. На это идти нельзя. Надо отвести все обвинения, поставить под сомнение благонадежность самих выступающих. Значит, нужно взяться за самого авторитетного из них.
Из-за спины ему протянули записку. Обернувшись назад, он увидел взволнованное лицо Ивлянской и услышал ее хриплое от курения дыхание.
«Мне выступать или нет?» — спрашивала она в записке.
«Лезет, старая дура, куда не просят!» — со злостью подумал Карпов, вырвал из блокнота листок и написал: «Собрание затягивается. Не стоит».
К трибуне Карпов вышел как всегда смело, словно не о нем говорили пренеприятные вещи.
— Прежде всего я хочу отметить, что сегодняшнее собрание партийного и советского актива проходит как никогда правильно, — начал он. — Давно у нас не было таких собраний. Если бы мы почаще поругивали друг друга, то меньше было бы недостатков и недоразумений. — Карпов торопливо перелистал страницы блокнота. — Тут мне приписывали всякие будто бы неправильные действия. Хочу кое-что пояснить. Да, по распоряжению райисполкома в колхозах мы брали сено, овес и еще кое-что. Но все это для хозяйства исполкома!
— Поросят тоже для нужд исполкома?
— Поросят покупал я. Могу показать квитанции. Брали мы в школе паклю. Она израсходована на ремонт квартиры товарища Масленникова. Затем железо. Оно ушло на коммунальные квартиры. Райкомхоз обязан был расплатиться. Почему он не расплатился, я не знаю. Завтра же проверю. Известь и алебастр из школы мы взяли заимообразно. Так что все законно. Тут и товарищ Масленников об этом много говорил, но кому-кому, а вам, товарищ Масленников, нечего возмущаться. Вместе мы с вами решали вопросы и давайте вместе отвечать! Вешать все на Карпова — не по-партийному!
В зале зашумели. Послышались возмущенные голоса. Однако цель была достигнута. На секретаря райкома брошена тень, и дело затянется надолго. А там видно будет…
Глава четвертая
На участке фронта, который занимал уральский полк, после продолжительных боев наступило относительное затишье. Противники закопались в землю..
Однажды утром командир роты старший лейтенант Мезенин вызвал к себе Снопова и Куклина.
— Собирайтесь. Вас приказано направить в распоряжение штаба полка.
— Как? Насовсем из роты? — спросил Николай. — Почему?
— Сказано: откомандировать. Значит, насовсем. Очевидно, образование кое-какое значение имеет. А жаль. Хорошие вы ребята. Воевать с вами можно. Надежные ребята.
— Куда же нас?:
— Куда? В штаб. Засадят бумаги писать, — ответил старший лейтенант.
— Ну уж в канцелярии меня сидеть не заставят! — решительно заявил Андрей.
— Как сказать. Тут дело военное. И бумаги писать кому-то надо. Ну, идите.
Николаю хотелось на прощание пожелать командиру роты что-нибудь хорошее, и он не по-уставному проговорил:
— Желаю вам здоровья, товарищ старший лейтенант.
— Спасибо, ребята. И вам того же.
В штаб их не засадили, а направили в распоряжение командира батареи семидесятишестимиллиметровых орудий того же полка. Батарея понесла значительные потери и теперь пополнялась за счет наиболее образованных и грамотных людей из пехоты.
Николай и Андрей не раз видели в бою этих отчаянных артиллеристов с короткоствольными пушками. Они сопровождали атакующих пехотинцев чуть ли не в самых боевых порядках роты. Командовал ими высокий черноватый капитан, не расстававшийся с биноклем.
— Вот это дело! — обрадовался Андрей, узнав о направлении. — Там капитан стоящий!
Огневые позиции батареи находились на западном склоне высотки недалеко от переднего края. Командир батареи стоял в орудийном окопе, когда Куклин и Снопов подошли к нему с докладом.
— Пришли? — опередил их командир батареи, а сам подумал: «Помнит командир полка свое обещание… Ох и будет возни с этими интеллигентиками».
Увидев, что командир батареи чем-то недоволен, Андрей не очень учтиво ответил:
— Направили, товарищ капитан.
Капитан посмотрел на Андрея, и уголки его губ дрогнули в усмешке.
Он задал Николаю несколько вопросов: откуда, какое образование, где семья, чем занимаются родители, а потом взялся за Андрея:
— До армии были знакомы со Сноповым?
— Видел однажды в городе.
От внимания капитана не ускользнуло удивление Снопова.
— При каких обстоятельствах?
— Ехал я в трамвае, смотрю, бежит вслед студент. Спрашиваю: «Почему не садишься в вагон?» Он мне отвечает: «Двадцать копеек экономлю». «Дурак, говорю ему, беги лучше за автобусом — целый рубль сбережешь».
— Старый анекдот, Куклин, — перебил его капитан. — Я его еще в детстве слышал. А ты такой же балагур. В боях участвовал или до сих пор в штабах околачивался? Может быть, избавились от тебя начальники?
— Сказали тоже… Все время вместе в третьей роте были в стрелковом отделении. Благодарности имеем.
— Ну, это неплохо. Если и после боев остался балагуром, значит, не страшны тебе японцы…
В первые дни пребывания в батарее Андрей и Николай жили на огневой позиции и входили в расчеты орудий как запасные номера. Пользуясь тем, что стрелять приходилось мало, они с увлечением занимались у орудий. Капитан требовал, чтобы они могли в любую минуту заменить каждого из расчета. Через несколько дней их поставили замковыми, хотя они могли бы замещать и наводчика.
Однажды вечером привезли две машины со снарядами. Заканчивая разгрузку, Николай громко расхохотался очередной шутке Андрея и тут же услышал знакомый голос.
— Коля! Снопов!
Около пушек стоял человек в командирской форме.
— Своих не узнаешь?
Только теперь Николай узнал Колесниченко и спрыгнул с машины. На петличках Дмитрия Петровича виднелись две шпалы.
— Здравствуйте, товарищ военврач второго ранга!
— И ты здесь, Коля?
— Здесь, Дмитрий Петрович.
— А я думал, ты еще в институте. Впрочем, понятно. Не мог ты в стороне оказаться, когда такое происходит. Добровольно, конечно, пошел? Не раскаялся?
— Да нет!
— Нисколько не изменился… Разве почернел на солнце. — И указывая на бруствер окопа, Колесниченко предложил: — Сядем. Давно в Монголии?
— С полком прибыл. Был в пехоте.
— Прошел, значит, и пехотную аспирантуру? А как с экзаменами?
— Отзубрил, Дмитрий Петрович. Все сдал.
— Хорошо, — с удовольствием сказал Колесниченко. — Молодец. Поздравляю… Да, не думали мы с тобой месяц тому назад, что придется встретиться в таких условиях и за столько тысяч километров. Помнишь дом отдыха? Прекрасно там было. И почему мы часто не умеем ценить обыденную жизнь. А что пишет Нина?
— Она не пишет и писать не будет, — подчеркнуто твердо ответил Николай, не глядя на Дмитрия Петровича.
— Почему? — изумленно спросил тот. — Вы же так хорошо дружили с ней. В чем дело?
— Не знаю, — опустил Николай голову. — С ней у нас все кончено.
— Вот это да-а! Не ожидал… Кто же в этом виноват?
— Кто же может быть, кроме меня самого? — горько усмехнулся Николай. — Сам порвал…
— Но почему же? Почему?
— Перед самым моим отъездом случилось одно неприятное дело. Был, одним словом, громкий разговор… Так что писем я не получу… Да это и лучше, пожалуй… — поспешно закончил Николай.
— Не ожидал, не ожидал от тебя этого! — с искренним огорчением сказал Колесниченко. — Но ведь ты ее любишь?
— Мало ли кто из нас кого любит? Зина, помните, доказывала, что для любви нет границ и расстояний… Есть, оказывается, и предел и расстояния.
Дмитрий Петрович глубоко вздохнул и, вытащив портсигар, закурил.
— Знаешь, Коля, не понимаю я этого всего. Дураком вроде тебя нельзя назвать, но…
— Умным тоже не приходится? — подсказал Николай.
— Пожалуй, так… Откуда у тебя такая дурь в голове? Разве можно поступать так? Девушка любила тебя, а ты… Чертовщина какая-то. Да и на войне не все погибают. Конечно, бывают жертвы, но разве в мирной обстановке люди не умирают? А жизнь никогда не боялась смерти! Откуда у тебя эти паршивые интеллигентские манеры?
— Интеллигентского во мне, Дмитрий Петрович, ничего нет. А только близок локоть, да не укусишь.
— Опять неверно, — поморщился Колесниченко, словно от зубной боли. — Хочешь сказать, что исправить невозможно? Неправда! Можно! Да и нельзя иначе. Любовь — это такая штука, что в жизни по-настоящему бывает только один раз. Все, что потом, — уже не любовь, а только отрепья одни, ошметки. Не верь тому, кто проповедует вторую, третью и десятую любовь! Вот я старше тебя на десять лет, а каждый день вспоминаю свою жену. Конечно, в моем возрасте говорить о любви — глупость, а вот я таскаю с собой полотенце, которое взял из дома. Почему? Да потому, что на нем есть метка жены.
