Владимир Успенский - Неизвестные солдаты кн.3, 4

Этот мальчишка знал, где у противника окопы и блиндажи, где часовые, с какой стороны можно подойти к Лысой горе.

– Вот что, – сказал ему Порошин. – Я тебе приказываю три дня сидеть дома, на ту сторону не ходить и ни с кем о нашем разговоре ни слова!

– А зачем дома сидеть?

– Так нужно. Выполнишь? И чтобы без болтовни!

– Я что, трепач? – обиделся Сашок. – Выполню, честное пионерское под всеми вождями!

Паренька ссадили у околицы. Когда он скрылся за плетнем, Прохор Севастьянович повернулся к инженеру:

– Товарищ майор, можно за одну ночь навести легкий мост против Лысой горы?

– Навести можно. Только надо заранее приготовить все в тылу, потом собрать.

– Вам приходилось выполнять такую работу?

– Приходилось, – сердито ответил майор. – Двадцать лет строил. А потом разрушал.

Прощаясь с ним, Порошин предупредил, что смена полка, возможно, задержится и чтобы на передовой ничего пока не менялось. Пусть сохраняется тот режим, к которому привыкли итальянцы. Майор понимающе посмотрел на генерала, сказал, что так и будет.

Машина покатилась дальше. Комиссар протянул Порошину папиросы:

– Ну, как мы теперь с ним?

– На свое место его надо поставить.

– Надо, конечно. Это же преступление. Чуть ли не братание на фронте устроил. Пусть прокуратура займется.

– Я говорю: на саперный батальон его надо поставить, нам еще много мостов строить придется.

– Преступник он, Прохор Севастьянович, а ты о мостах.

– Слушай, комиссар, – повернулся к нему Порошин. – Человека сперва научить полагается, потом требовать. Тут он делал, что мог и как мог, и судить его не за что. Вот если по его вине мост рухнет, тогда дело другое.

– Да чего ты к мостам привязался?

– Идея у меня есть, и, кажется, неплохая. Этот майор отличную обстановку для нас создал.

– Куда уж лучше… Как первая батарея прибудет, сразу надо в работу ее. Пусть припугнет итальянцев и поломает к чертовой матери это турецкое перемирие. Везде воюют, а тут какое-то позорище. Еще и нам с тобой шею намылят.

– Нет, комиссар. Ни одной батареи, ни одной роты мы подтягивать не будем. Сосредоточим их пока в лесу. Потом ударим. Неожиданно. Удастся нам Лысую гору захватить – мы над всей округой хозяева. В лоб ее штурмовать – сотни людей положим. А если осторожно, продуманно… Ну, ты меня понимаешь?

– Стараюсь понять, – ворчливо произнес комиссар. – Хочу понять и не хочу мешать тебе, Прохор Севастьянович. Но о бардаке, который тут развели, обязан сообщить в политдонесении.

– Потерпи, – попросил Порошин. – Не в службу, а в дружбу. Дней через пять сообщишь. Иначе понаедут комиссии, поднимут треск, заставят стрелять. Толку никакого, лишь итальянцев насторожат.

– В штабе армии люди не глупей нас с тобой.

– Не глупей, – начал раздражаться Порошин. – Но они со своей колокольни смотрят. Нам та обстановка, которая сейчас на участке, выгодна. Очень выгодна, неужели тебе не ясно? Ты не о высоких материях, о конкретной задаче подумай!

– Подумаю, – с оттенком обиды произнес комиссар. – О высоких материях – это ты зря. Тут не о материях речь, о принципиальной позиции.

– Позиция сейчас одна – бить противника. Вот подойдут два головных батальона, и сразу ударим. С этим ты согласен? Можно готовить приказ?

– Готовь, подпишу, – кивнул комиссар. – Руководить кто будет?

– Сам. Первая операция, притом – важная. Плацдарм с господствующей высотой: за это нам десять раз спасибо скажут, если получится. На ту сторону Бесстужева с его батальоном пошлем.

– Можно командира полка послать. Надежный. По крайней мере будет с кого спросить.

– Сами с себя спросим. Командиры полков новые, я их в деле не видел, а Бесстужева хорошо знаю.

– Ты его вообще в гении записал.

– Не в гении, командир он умелый. Злой, напористый. И главное – головой воюет.

– Решено, – согласился комиссар. – Но политдонесение я все-таки отправлю. Торопиться не буду, а о майоре сообщу, тут уж ты как хочешь. Это моя обязанность.

За три спокойных месяца, пока дивизия формировалась в тылу, Игорь Булгаков отъелся и отоспался. Каждое утро и вечер ходил в спортивный городок, крутился на турнике, прыгал через «коня». Сам чувствовал, как возмужал, как налились силой и будто стальными сделались мускулы. Гимнастерку пришлось взять на номер больше.

Раньше мечтал, чтобы скорей росла борода, хотел посолиднеть. Теперь волос пошел так густо, что приходилось бриться через день, и это надоедало.

Шофер Гиви, получивший звание сержанта, совсем обленился. Ночью храпел, днем дремал на солнцепеке, поглаживая брюхо, шевеля щетинистыми усиками и мурлыча, как сытый кот. В спортивный городок он не наведывался, по вечерам исчезал часа на четыре, когда возвращался, от него попахивало спиртным и духами.

В начале формирования Игорь просил направить его политруком в батальон капитана Бесстужева или в дивизионную разведку, но генерал Порошин сказал решительно: «Куда тебе в строй, у тебя нога сломана. Катайся в драндулете со своим грузином». Сам выбрал ему должность инструктора политотдела дивизии по работе среди войск противника. Титул был пышный, а обязанности – не бей лежачего. Игорь получил крытый грузовик с радиоусилителем и громкоговорителями. В грузовике разместился весь штат: он сам, Гиви, радиотехник и переводчик, выполнявший по совместительству обязанности машинистки, благо печатать было пока нечего.

Игорь догадывался, что Прохор Севастьянович нарочно держит его поближе к себе. Как-никак, знакомы они еще с довоенной поры. Генерал Порошин, резковатый на людях, заходил порой к Булгакову «отвести душу», повздыхать о Степане Степановиче, послушать, что пишет Настя. Один раз даже велел Игорю получить причитающиеся командиру дивизии продукты и послать их с оказией в Москву, Евгении Константиновне. Это тронуло Игоря – не забывает старуху, хоть и чужая.

Перед отправкой на фронт политрук Булгаков вместе с начальником политотдела разработал подробный план на месяц вперед: опрос пленных, анализ вражеских писем, дневников и других документов, подготовка материалов для листовок, пропагандистские передачи для немецких солдат на передовой. Но все пошло насмарку, когда выяснилось, что перед ними обороняются итальянцы. Языка итальянского в дивизии никто не знал, да и подход к ним, вероятно, должен быть какой-то другой.

– Не горячись, политрук, – успокаивал Гиви. – Зачем горячишься? Итальянцев мало, немцев много. Сегодня работы нет, завтра работа будет.

Узнав, что батальон капитана Бесстужева готовится к операции, Игорь попросил разрешения отправиться на передовую, познакомиться с обстановкой. Может, там не только итальянцы, но и немцы есть?

– Хорошо, – одобрил начальник политотдела. – Пойдете как наш представитель. Я вот доклад готовлю «Роль комсомольцев в бою», постарайтесь собрать фактический материал. Несколько рядовых надо отметить, двух-трех сержантов и одного лейтенанта тоже желательно.

– Будет сделано, – козырнул Булгаков.

К Бесстужеву как раз собрались ребята из дивизионной разведки. Игорь поехал вместе с ними.

Два батальона, выделенные для участия в операции, расположились в перелесках, километрах в восьми от Дона. Старшины рот выдали бойцам добавочные патроны и по пять гранат. Люди плотно пообедали и теперь отдыхали.

Игорь нашел капитана Бесстужева в просторном шалаше. Капитан только что отпустил ротных и теперь брился, соскребая с загорелых щек жесткую белесую щетину.

– А, пришел, – сказал он Булгакову. – Ты будто чувствуешь, когда интересную кашу завариваем.

– Такая наша судьба политотдельская, – ответил Игорь, садясь на кровать. Он уже привык к равнодушному, чуть насмешливому тону капитана. Бесстужев говорил так со всеми, даже с начальниками, делая исключения только для Порошина – генерала он уважал.

К Игорю комбат тоже относился хорошо, часто вспоминал переправу через ледяную Шать. Когда заговаривали они о довоенном Бресте, о Дьяконском, сразу веселели у него глаза, и мрачноватый капитан со шрамом на темном испитом лице становился вдруг похожим на доброго юношу. Но ненадолго. И после таких разговоров становился еще молчаливей. Кто-то из новых товарищей сказал Игорю, что Бесстужев наверняка псих: забрался в себя, как рак в нору, одна служба в нем и ничего человеческого. Но Игорь-то помнил, как крутили они в лыжном батальоне трофейную хронику и как страшно закричал тогда Бесстужев, увидев танк, расплющивший гусеницами женщину…

Капитан кончил бриться, попросил полить ему воды из котелка. Вытираясь полотенцем, сказал:

– Открой консервы на столе. Я хлеба добуду. Чихнем по маленькой – и спать. Три часа в нашем распоряжении.

Игорь стопку выпил, а спать не лег. Пошел разыскивать комсорга. Но комсорг писал письмо домой. Булгаков не стал мешать ему и отправился к саперам, которые, стуча топорами, сбивали плоты и конопатили старые лодки, собранные со всей округи.