Василий Ардаматский - Суд

— Говорит, что руки у него чистые, — ответил отец. — И что удрал он с немцами по глупости… А вечером сейчас мы должны увидеться. Я тебя жду — пойдем на эту встречу вместе.

— А мне-то зачем идти? — встревожился Семен.

— Пойдешь, — со злостью отрезал отец и, странно засмеявшись, добавил: — Дедушка как-никак…

Никогда Семен не забудет эту встречу. Дедушка оказался рослым, крепким стариком с белыми пушистыми усами, у него было красивое, смуглое лицо и голубые, как у отца, глаза и только две стариковских глубоких морщины от ноздрей ко рту… Он говорил по-русски уже с акцентом, иногда не сразу находил нужные слова. Здороваясь с Семеном, заплакал, но быстро взял себя в руки и потом только посматривал на него растроганно. Рассказ его о себе был коротким. Оставаться с немцами он не собирался и поехал в Канаду. Жену он похоронил еще во время войны, а в Канаде женился на сестре богатого фермера-украинца, женился не по любви, а чтобы в приданое землю получить. Без этого была бы батрацкая судьба… Развел коров и варит сыр с тмином — дела идут хорошо, но переела душу тоска по родине, по сыну… И дед снова пустил слезу. Семен смотрел на плачущего деда, и у него было такое ощущение, будто он все это видит в кино или читает про это в книге и что это — чужое и не имеет к нему никакого отношения. Но когда он видел, как взволнован, встревожен его отец, волнение передавалось и ему…

— Едем ко мне в Канаду, — вдруг сказал дед, и у него от волнения задрожали губы. — Бери всех своих, и едем. На всех хватит… Будем работать, внука учить будем… Я у себя в Канаде узнавал — есть закон, по которому запретить вам ехать ко мне никто не может…

— Нет… нельзя, — сдавленным голосом ответил отец. — Сложно теперь менять жизнь… А внук ваш, — отец с дедом все время говорил на «вы», — он уже образование получил, работать начинает, судьбу ему ломать нельзя…

Долго за столом тянулось молчание — они сидели в кафе-мороженое на улице Горького, за широким витринным окном кипела оживленная улица и уже горели вечерние огни.

— А если я сюда вернусь? — вдруг спросил дед и впился голубыми глазами в глаза сына, тот отвернулся, и тогда дед стал смотреть на Семена. У деда плаксиво скривилось лицо, и он, застеснявшись, опустил низко голову, но минуту спустя поднял и, сощуренно глядя на сына, сказал: — Я знал… я знал… Ты завсегда такой был. По году от тебя письма на деревню не приходило… А чтоб помочь когда… — дед покрутил головой. — Еще перед войной мать сказала о тебе — он от нас беглый…

Семен видел, как побледнело лицо отца, заходили желваки у висков.

— Вы что же, батя, только для того и приехали… чтобы сказать мне это? — спросил отец пересохшим голосом и сделал движение, будто хотел встать.

— Ладно… Погоди, я сейчас уйду… — Дед поднял с полу портфель, вынул из него сверточек, перехваченный клейкой лентой, и протянул его Семену. — Это тебе, внучек… от деда память маленькая…

Семен взять сверток из его рук не решился, и старик положил его на стол. Посмотрев протяжно на Семена, встал:

— Ладно… Живите… Я еще в родную деревню поеду, на могилу твоей матери… скажу ей, как вы… — и дед зашагал прочь.

Они с отцом еще долго молча сидели, не прикасаясь к давно растаявшему мороженому; им просто невозможно было разговаривать, пока не уйдет подальше то, что произошло сейчас за этим столиком.

Следователь райотдела столичной милиции старший лейтенант Куржиямский Всеволод Кузьмич ждал, когда из следственного изолятора привезут на допрос подследственного, и просматривал протоколы прежних допросов. Не нравились ему что-то эти протоколы. Он встал и, заложив руки за спину, прохаживался по тесному кабинету…

Телефонный звонок вернул Куржиямского к делам. Звонила директорша универсама. Очень она беспокоится (а может, хитрая женщина?), неделя не проходит, чтобы не позвонила Куржиямскому. Сейчас сообщила, что у нее в винном отделе, не оплатив, вынесли пять бутылок вина. В связи с этим она просила помощи.

— Устраивать пост в магазине не будем, — не скрывая раздражения, ответил Куржиямский. — Сами не спите. Магазин у вас молодежный, мобилизуйте комсомольцев.

Куржиямский положил трубку.

Но все же есть у Куржиямского свои претензии и к делам служебным. О них он позволяет себе говорить только с начальством. Ну почему нет-нет да выяснится, что вору с положением бывает полегче, чем простому. Почему так получается? В речах твердим — закон един для всех, а когда надо взять за шиворот иного нашкодившего начальника, вдруг открывается, что для него есть закон другой? Или еще насчет того, чтобы осужденные весь назначенный им судом срок отбывали от звонка до звонка. А если уж кому действительно необходимо срок урезать, чтобы занималось этим только одно на всю страну какое-то центральное ведомство. А то бывает, что сокращение срока зависит от начальника исправительно-трудовой колонии. Нельзя так…

…И вот привезли наконец Ревзина. Вид у него такой, будто прибыл не из следственного изолятора, а с театральной премьеры — отутюжен, побрит до костяного блеска, прическа волной…

Ревзин проходил по довольно простому делу о расхищении дефицитных строительных материалов на небольшой базе, проходил только по одному эпизоду.

Его соучастники по этому делу были оголтелые ворюги и мелкие личности, а Ревзин — интеллигентнейший человек, два высших образования — юридическое и экономическое, последнее время работал юрисконсультом в строительном институте, а в момент ареста оформлялся во всесоюзное объединение, занимающееся поставкой автомобильной техники за границу. Оформление, однако, затянулось, потому что на должности, которую ему прочили, еще сидел человек, собиравшийся, правда, уходить на пенсию, но ему еще следовало работать больше года. Однако Ревзин, видите ли, был так нужен объединению, что там готовы были занимавшему это место приписать недостающий стаж. Тянул туда Ревзина один из руководящих работников объединения Ростовцев… Все это узнал Куржиямский, проверяя показания Ревзина. Почему Ростовцев так хотел получить Ревзина в свое объединение, что готов был пойти на подлог? Для Ревзина сделка на базе — явная случайность, фигура он куда более крупная, и Куржиямский неисповедимо уверен еще и в том, что Ростовцев и Ревзин, давно связанные друг с другом, крупные жулики, хотя в подтверждение этого у него ничего не было. Может быть, он что-то получит сегодня?

Ревзин сел на стул, поправил рукой прическу и спросил легко, безмятежно:

— Снова вы вспомнили обо мне, Всеволод Кузьмич? А я, признаться, соскучился по вас, честное слово, думал, больше с вами не встречусь. — Ревзин смотрел Куржиямскому прямо в глаза и улыбался доброй искренней улыбкой. — Мы ведь, как я считал, уже провели с вами почти сорок часов в этой комнатке. И, как это ни парадоксально, вы мне все более глубоко симпатичны.

— Я не могу ответить вам взаимностью, сами понимаете, — пробурчал Куржиямский, пододвигая к себе бумаги.

— Всеволод Кузьмич! — на лице Ревзина прямо детская обида. — Но я-то ведь жулик случайный, ну, влип на почве частнособственнического угара. Маленькую дачку захотел на склоне лет, домишко на садовом участке. Так что вы уж не клеймите меня пожизненно.

— Я никого не… клеймлю, — Куржиямский сердито мотнул головой, не сразу произнеся это слово. — Клеймо в свой час поставит суд… Но давайте к делу.

Ревзин удивленно поднял брови:

— Опять о том же?

Куржиямский ничего ему не ответил, пригладил ладонью чистый бланк протокола и неторопливо заполнил формальные графы. Ревзин терпеливо смотрел, как он это делает.

— Несколько вопросов, Семен Михайлович, — как обычно не торопясь, начал Куржиямский, смотря в глаза Ревзина. — Выяснение неясностей. Я очень не люблю, когда следственное дело уходит в прокуратуру с белыми пятнами.

— Я к вашим услугам. — Лицо Ревзина серьезное, чуть напряженное.

— Почему вы для домишка на участке купили такое огромное количество строительных материалов?

Ревзин рассмеялся:

— Во-первых, неужели вы еще не поняли, что я в этих делах полный недоумок, а во-вторых, и это главное, — попутала цена, баснословно низкая цена.

Куржиямский молчал, глядя на Ревзина вроде бы равнодушно и без всякого интереса.

— Кто такой Ростовцев?

— Ростовцев? Понятия не имею, — мгновенно ответил Ревзин.

«Ну вот ты и сделал ошибку», — сказал про себя Куржиямский и, заглянув в бумажку, уточнил:

— Александр Платонович Ростовцев, он…

— Ах, этот! — воскликнул Ревзин. — Извините великодушно, я же вам о нем говорил, да, да, есть такой в том объединении, куда, как вам известно, я устраивался.

— В каких вы были с ним отношениях?

— Он для меня работодатель. Вот и все.

«Ошибка не исправлена, а усугублена».