Георгий Садовников - Иду к людям (Большая перемена)
И всё же по дороге к заводской проходной я начал терять уверенность в надёжности нашего плана. Она сыпалась будто из дырявого кармана и незримо падала на асфальт. Я повернул назад и снова предстал перед Федоскиным.
— Что ещё? — спросил он равнодушно, не отрывая глаз от своего станка.
— Хочу кое-что уяснить. Итак, вы подбрасываете Иванову своё очередное рац. И его судьба уже от вас не зависит. Так? Теперь оно в руках у чужого дяди. Он даст ему жизнь или отвергнет: мол, эту идею нельзя реализовать потому-то и тому-то. Скажите, такое уже случалось? Или это моё дилетантское предположение? Только честно.
— Конечно, случалось. Я же не Господь Бог.
— Вот то-то! И вы проглотили и утёрлись! А почему? Да потому! У вас не было возможности проверить, прав этот дядя или не так посчитал, ошибся. Темь вы пещерная, Федоскин. И так будет всю жизнь. Пока, Архимед!
— Пацан! Ты чего? — уловил я затылком всполошённый голос своего ученика. А может, в нечто похожее сложились цеховые шумы?
На другой день Федоскин появился в учительской и проследовал прямиком к столу завуча, она ещё ко всему была и учителем физики. Мне он только рассеянно кивнул, будто давно знакомому, но не очень интересному человеку.
— Зоя Михайловна, скажите, как вычислять магнитное поле? Дайте мне формулу!
Зря я не предупредил завуча. Однако та не подвела, всё поняла с первого слова.
— Экий ты, Ваня, прыткий! Ишь, разогнался! По-твоему, взял где-то формулу и пошло? Не зная сути? А что такое магнетизм? Его природа? Законы поля? Нет, Федоскин, так не бывает. Формула — не обувь, сунул ноги в туфли и можно в дорогу. Сначала следует постичь, что из чего вытекает. Думаешь, люди придумали школы и различные институты для смеха? Ну, дорогуша, пошевели мозгами, они у тебя есть.
Меня так и подмывало показать Федоскину язык, но я удержался от соблазна.
— Ладно, — Федоскин извлёк из кармана мятую кепку, потряс ею над головой, точно поднял знамя. — Ладно. Как-нибудь обойдёмся без ваших школ и академий. Уж как-нибудь сообразим своей башкой.
Он снова пронёсся мимо меня, на этот раз даже не удостоив взглядом.
В первые дни я возвращался домой смертельно усталым. С утра бегал по предприятиям и стройкам — гонялся за нерадивыми учениками, дезертировавшими из школы, — вечером, на уроках, тратил остатки сил на поединки с ловцами двоек. Однажды, в одну из таких ночей, меня дождалась, пожертвовала сном, торжественная баба Маня и выложила передо мной известие, будто одарила праздничным тортом: мол, ко мне вновь наведывалась «твоя Линка», — я не сразу усёк его важнейший смысл. В этом доме ещё за час до моего плачевного появления находилась Лина — весь вечер просидела в моей комнате и потом ушла. Куда? Наверно, восвояси.
— Вот как, — только и пробормотал я, на большее не хватило энергии.
— Неужто поругались? — заволновалась хозяйка.
Глаза её загорелись в предвкушении истории, густо обмазанной клубникой. Но я уже добрался до кровати. У меня было одно желание — свалиться и заснуть. Что я и сделал. Бабка стянула с меня туфли. Сквозь сон я слышал её слова:
— Милые ругаются, стало быть, к свадьбе.
Но к нам это не подходит. Впрочем, всё это, вероятно, было уже во сне.
Вскоре позвонил Иванов.
— Всё лопнуло! — панически заорал инженер из телефонной трубки. — Кто-то дал слабину, сболтнул Ивану! Узнать бы кто! То ли мужики из механического не выдержали, они, видите ли, пожалели парня, то ли предатель в нашем бюро. Словом, учитель, теперь его в школу не затащишь и тягачом! Ставь на Федоскине крест!
«Одна отрада: жив сам Иванов. И кости целы, говорит по телефону, хотя, как известно, язык без костей», — подумал я с кислой улыбкой.
Однако на второй день, проходя мимо своего девятого «А», — урок у меня был в другом классе, — я услышал гневный голос Федоскина:
— Хороши ученички! Ученички-сачки! Стоило старосте отлучиться, мало ли дел у человека, так и к чёрту дежурство! Да? И в классе полный бардак! Приходит историк, прямо в цех, жалуется, класс распустился, нету сил. Сам бледный, трясётся, вот-вот пустит слезу. Просит: Ваня, помоги! Хотел бухнуться на колени, да я не дал, пол у нас, сами знаете, грязный. Чего лыбитесь? У меня навалом работы, горит план, а я из-за вас должен отвлекаться, его утешать. Успокойтесь, говорю, Нестор Петрович, я приду и наведу порядок. И наведу! Редькина, чего зря стоишь? Помой доску, открой окно! Скудин, подними бумажку! Она у твоих ног. Мало что не твоя, зато твой класс! И вообще, ты завтра дежурный!
Энергичные действия блудного старосты возвестили и меня, и всю школу: он вернулся в класс, прочно и надолго! Мне бы радоваться — это моя первая победа. Но неспроста дошлые люди сочинили поговорку: «Хвост вытащил — нос увяз». Или наоборот. Она придумана специально для меня. Видно, Несторы Северовы — массовое явление. Едва я вернул в школу Федоскина и ещё двух заблудших овнов, сразу, без передышки, началась головоломная история с Геннадием Ляпишевым.
Его не было неделю, вторую… И я вспомнил о своём почти клятвенном обещании — мол, разобьюсь в лепёшку, а переведу в первую смену. Обещал, да забыл в этой круговерти.
Ляпишев трудился, надо полагать, не жалея себя, на заводе измерительных приборов, и я на следующий день отправился туда, а именно в отдел кадров. Табличка на его дверях была написана очень небрежно, и я, проходя мимо, поначалу промахнулся, пролетел мимо, прочитав: «Отделка дров». Псевдолесорубы оказались типичными бюрократами, а те, выслушав мою слёзную просьбу, равнодушно меня отпасовали к начальнику цеха — он, только он командует расстановкой сил на этом участке заводского фронта, кого и куда поставить и когда, в ту или иную смену, — ему и решать судьбу моего ученика.
Однако начальник цеха, суровый лысый мужчина, ограничился короткой фразой, буркнул:
— Нельзя! Несправедливо для других, — и, придушив нашу беседу в её зачатке, зашагал по своему цеху, я для него более не существовал, провалился сквозь пол или растаял в воздухе.
Ну уж нет, Геннадию было обещано, на кон поставлен и мой без того ещё невзрачный авторитет. Я погнался за начальником цеха.
— Эй! Не забывайте, речь идёт о судьбе человека.
Он остановился, будто налетел на мои слова, и, повернув ко мне возмущённое лицо, погрозил пальцем:
— Но-но, вы мне не пришивайте!
Я обогнул его по дуге и загородил собой дорогу.
— И всё же, почему «нельзя»? Что вам мешает помочь Ляпишеву? Ваши аргументы!
— Послушайте, вы! У меня на каждом месте два человека. Они работают и в первую, и во вторую смену. По очереди! Они меняются сменами. Понимаете? Если одному отдать первую на всё время, значит, другому придётся трубить во вторую. Изо дня в день, изо дня в день! И так всю жизнь! Как, по-вашему, это справедливо?
— Положим, не всю жизнь, а какие-то два года.
— Всего?! Два?! — передразнил начальник. — Спасибо, обрадовали! Слышал бы вас Петрыкин! Сменщик Ляпишева.
— Я знаю одно: Ляпишев должен учиться — и вы обязаны сделать для этого всё! Свариться всмятку, вкрутую, а помочь!
Начальник цеха яростно пошевелил губами — не знал, чем ответить. Ага, всё же что-то придумал.
— Вы имеете хотя бы скромное, вот такое, — он показал мизинец, впрочем, не столь уж маленький, длинный и кривой, — представление о КЗоТе?
— А это что за овощ?
Он шумно вздохнул, даже развеселился, решил, мол, наконец-то меня можно взять за рога.
— Трудовое законодательство! Вот какой это овощ! Или фрукт!
— А-а, о нём я имею. Представление.
Это было правдой, пусть и скромное, но я всё же имел некое представление об этом документе из рассказов моего отчима, уволенного начальником-самодуром.
— Так вот. КЗоТ запрещает подобные штучки. Подобные штучки пахнут судом.
Начальник цеха смотрел на меня с сочувствием. Но, пожалуй, соболезновать-то было ещё рано.
— Тем хуже для вас, — сказал я ехидно. — Вы не представляете, с кем связались, и скоро об этом пожалеете! А связались вы с таким малоприятным типом, как я! На свою голову. Скажу откровенно, без ложной скромности: я — человек сволочной! Настырный склочник! Меня, бывало, вышвырнут в дверь, я — назад через форточку. Я завалю все инстанции, газеты и телевидение доносами. Лживыми, разумеется. Из-за них вас возненавидит ваше начальство. В конце концов я вас оклевещу. Нагло, бесстыдно! Правда, ещё не придумал как.
— Вы серьёзно? — спросил он, оторопев.
— Это моё любимое занятие: доставлять неприятности другим. Я — садист!
— И как же вас держат в школе? Такого?
— В школе не знает никто. Я маскируюсь под гуманиста. Вы первый, перед кем я цинично разверз чёрные бездны своей мерзкой душонки. Пожалуетесь — вам никто не поверит. Для всех я добряк! В общем, погуляйте, подумайте, как помочь Ляпишеву, а я пока посижу.
— Ну, знаете…
