Владимир Кораблинов - Дом веселого чародея
– Дома-с, кукареку, пожалуйте. Как прикажете доложить?
Б. Б. назвался. «Ну, действительно, – подумал, следуя за карлой, – чудеса… Тут, видно, не заскучаешь…»
Парочка павлинов, распустив причудливые цветники хвостов, бродила по кипенно-белому песочку, пронзительно вскрикивая временами. Серый зобатый пеликан, вытянув шею, страшно защелкал ужасным клювом, зашипел, прихрамывая, погнался за приезжим, пребольно ущипнул за ногу в полосатых английских брючках. Б. Б. ахнул и замахнулся тросточкой на дерзкую птицу.
– Замашки критика! – показываясь на веранде, весело засмеялся Дуров. – Литератора почуял, шельмец… Ну, здравствуй, милочка, здравствуй, добро пожаловать! Давно поджидаем…
«Ох, это провинциальное амикошонство! Ты… Милочка…» – недовольно поморщился Б. Б. Но, вовремя вспомнив налитую вином манишку и брудершафтпые поцелуи, —
– Вот видишь, – сказал, – обещал и приехал. Принимай гостя, Анатолий Леонидыч!
Кругом кричала позолота: рамы картин, багеты и кисти на портьерах, какие-то блюда, кувшины, подзеркальные столики на гнутых точеных ножках, люстры, подсвечники, бахрома скатерти, пепельницы, клетка с попугаем, – все сверкало, переливалось золотым сияньем.
В кабинете, куда Анатолий Леонидович ввел гостя, тоже играло, поблескивало золото. На корешках книг в огромных шкафах, на инкрустациях старинного бюро, на чернильном приборе среди заваленного бумагами письменного стола, на шикарном бюваре с какою-то юбилейной золотой пластинкою… Даже во вставочках-ручках перышки были золотые – «рондо».
И еще бархат был. Очень много бархата.
Такую «роскошь» нынче мы справедливо бы назвали безвкусицей. А тогда, в начале века? Конечно, и тогда это называлось так же. Но, тем не менее, чудовищное нагромождение золота и бархата являлось еще и выраженьем богатства. Этакой, что ли, золотою пылью в глаза.
Гость балдел стремительно.
Он пытался сохранить вид столичного превосходства, но где же! Еще в Петербурге, вдоволь наслушавшись о тысячных гонорарах знаменитого артиста, сейчас своими глазами видел подлинное богатство, и увиденное поразило: это уже были не слухи, не анекдоты, не досужая выдумка. Это было то, перед чем хотелось и надлежало благоговеть. Форс столичного литератора улетучивался с каждой минутой, все более появлялась, черт возьми, даже робость какая-то…
В тесноте невероятной кругом обступали очень дорогие вещи, одна дороже другой: китайские вазы, мраморные статуи, картины, гобелены, старинное оружие, антикварная мебель…
– Все подлинное, милочка… все подлинное, – небрежно вскользь бросал Дуров. – Подделок не ищи. Из дворца эмира бухарского, – кивал на какое-то тончайше разузоренное чудо. – А вот – из коллекции гофмейстера диора его величества, по случаю… Пять с половиной отдал, считай, задаром! Это, – ласково погладил бронзового мальчишку с крылышками, – это Кано́ва… Чувствуешь, милочка? Канова! Настоящий, заметь… Семь с чем-то, дороговато, конечно, но – каков? Вечное, братец! Цены такому нет! О жалких презренных деньгах – можно ли говорить!
Неловко поворотясь, гость задел шаткую тумбочку. Гигантская ваза с портретом Наполеона качнулась, накренилась, готова была грохнуть на пол. Дуров ловко подхватил ее.
– Извини, – сказал, – ералаш, кутерьма… Никак не выберу время разобрать, навести порядок. Вот погоди, задумал каталог напечатать, тогда…
Он говорил стремительно, часто мигая, часто взглядывая на перстень почему-то; слова неслись вскачь, обрывая мысль, перескакивая на другое. Что – т о г д а – так и осталось неизвестным. Но радовался гостю искренно. Может быть, не столько гостю – милому человеку, другу, собеседнику, сколько занимательному объекту для наблюдений. И даже как-то по-детски: новая, незнакомая игрушка – какова она? Из чего сделана? А что внутри?
В алом, с золотыми разводами халате, в азиятской, шитой бисером мурмолке – был олицетвореньем здоровья и красоты. От него пахло свежестью реки, купаньем. Б. Б. вспомнил влажное мохнатое полотенце, брошенное на перила веранды. Да и халат, кажется, накинут не на белье, а на голое крепкое тело с нежным речным загаром.
– Купались, если не ошибаюсь? – осведомился Б. Б.
– И тебе советую сейчас, перед обедом.
– Как – перед обедом? – удивился Б. Б. – Да ведь всего первый час…
– А мы, знаешь, по-деревенски. С солнышком подымаемся. Вот, прошу…
Обняв, повел гостя на веранду.
– Сюда, вниз по лестнице, в конце сада калитка… во-он видишь – купальня. Но в час, без опозданья – к столу! Адье! Да! – словно вспомнив что-то, захохотал вдогонку. – Смотри, моншер, осторожней: в реке – крокодил!
– Какой крокодил? – оторопел Б. Б.
Но голос хозяина слышался уже где-то в глубине дома:
– Клементьич! – звал. – Кле-мен-тьич! Опять рыбкам корму не задал… Ах, бестия! Ах, лежебока!
Два бронзовых гения, несущие светочи, венчали белые каменные башенки садовых ворот. Длинная лестница четырьмя уступами спускалась вниз, к зеленому лугу. Под полуденным солнцем река сверкала многочисленными старицами и заливами. Шустрые лодочки чернели. Медленным, добродушным чудищем плыл плот; тонкой синей струйкой костерок на нем дымился; мужик-кашевар кого-то невидимого крыл сиплым матерком. Гуси у воды топтались, щелкая клювами, шарили в илистом берегу, бормотали вполголоса, как бы осуждающе: ах, мужик! Ах, матерщинник!
Тут был дощатый мосток, в конце которого, кокетливая, белела вышка с площадкой для обозренья, приглашала взойти на нее, посидеть на деревянном диванчике, предаться мечтам и размышленьям. Или того лучше: прыгнуть в искрящуюся серебряными пятачками синюю воду, ахнуть от восторга, шумно заплыть на середину, озоруя, вскарабкаться на склизкие бревна плота…
Нет, что вы! Б. Б. не отважился бы на подобное. Первое – что он и плавать-то не умел, а второе: коренной петербуржец, всю жизнь ужасно боялся простуды. И наконец, что за шутка с крокодилом? Да и шутка ли? В этом фантастическом уголке все возможно. Карла в феске, чертов пеликан, зубастая пасть Гаргантюа… (Вспомнил! Вот именно, старая книжка с картинками Гюстава Доре…) «Замашки литературного критика»! А ведь больно тяпнула уродина… Почему бы и крокодилу не обитать в воронежских владениях господина Дурова?! Вон мумию фараонову показывал, тоже ведь египетская, с берегов Нила…
Нагнувшись, опасливо заглянул под доски мостка: стайка мальков промелькнула в бутылочно-зеленой глубине, окурок медленно проплыл, мохнатые кустики водорослей слабо, сонно шевелились у черной сваи…
Крокодил отсутствовал.
– Уронили что-нибудь? – участливый голос послышался откуда-то сверху, как бы с лазоревых небес.
Б. Б. вздрогнул. На верхней площадке вышки, облокотясь на решетчатые перильца, стоял вполне приличный господин в белом полотняном картузике, в легком чесучовом кительке, с любезной, но строгой физиономией, каким-то странным, непонятным образом выдававшей в нем человека военного, военную косточку.
Что ни говорите, Б. Б. все-таки был литератором.
– Нет, ничего, благодарствуйте, – сказал он.
– Конечно, впервые в нашем городе, – не вопрошая, а утверждая, произнес военный.
– Вы угадали, – поклонился Б. Б.
– Несомненно приехали осмотреть чудеса нашего бесподобного Анатолия Леонидыча?
– Какой вы, однако, провидец! – улыбнулся Б. Б.
– Ничего особенного, помилуйте… Не вы первый, не вы последний.
Военный спустился с вышки, представился: подполковник в отставке Иван Дмитрич Грецков, домовладелец.
– Со своей стороны позвольте узнать, с кем имею честь?
И когда узнал, восхитился, молодцевато пристукнул каблуками мягких шевровых сапог, на кои с просторным напуском ниспадали синие шаровары с кантом.
Кант был малиновый.
– Читывали, наслаждались, – сказал с приятным оттенком в прокуренном голосе. – Увлекательно пишете, бойкое перо.
Б. Б. расцвел.
– Лестно слышать. В глуши, в медвежьем, так сказать, углу… Впрочем, пардон! Красота здешней природы возмещает, так сказать…
– Ничего-с, – успокоил Иван Дмитрич. – Глуховато действительно. Зато вода у нас, знаете ли, прелестная, по мягкости, говорят, даже невскую превосходит… Искупаться не желаете ли?
Б. Б. решительно отказался. Однако, как бы с легкой усмешкой, осторожно спросил про крокодила.
– Ах, и это уже вам известно! – рассмеялся Иван Дмитрич. – Тут, видите ли, такая история…
Но в это время к мосткам просеменил давешний карла и со всевозможной вежливостью напомнил столичному гостю о времени обеда.
– Да вы сами расспросите Анатолия Леонидыча об этой мистификации, – прощаясь, сказал Иван Дмитрич. – Очень рад был с вами познакомиться, не смею задерживать…
Впоследствии он любил разглагольствовать о встрече со знаменитым литератором.
Кое-что привирая, конечно.
Пока приезжий обедает, позвольте представить вам Ивана Дмитрича, с которым нам не раз еще придется встретиться в дальнейшем. Собственно, отчасти вы уже успели узнать о нем: отставной подполковник, домовладелец, военная косточка. Но главное, однако, не в этом, главное в том, во-первых, что собственный, в шесть окошек дом его находился на той же Мало-Садовой, по соседству с дуровским, не более как в двух минутах неспешной ходьбы; и, во-вторых, что автору этой книги он доводился крестным отцом.
