Владимир Санги - Тынграй
Прошло два месяца, и однажды утром хромоногий воскликнул:
— Хы! Да наша сука отяжелела!
Как-то в середине лета, когда мальчик с отцом вернулись с рыбалки и привезли матери жирных краснопёрок, мать загадочно улыбнулась и сказала сыну:
— Сходи-ка к конуре, посмотри.
Мальчик вышел посмотреть. И что увидел: из-под лежащей суки выглядывали маленькие игрушечные лапки с белыми коготками и тонкие хвостики с белесой редкой шерстью. Лапки и хвостики беспокойно шевелились, доносились недовольные попискивания щенков, ищущих соски, и сочное торопливое причмокивание других, кто счастливо обладал молоком матери.
Вслед за сыном подошёл отец. Он криво уставился на суку и усмехнулся почему-то горько. Потом резко наклонился, сдвинул её ногой, схватил одного щенка за задние лапки, перевернул. Сказал: «Щенок-кобелёк». Схватил второго, потянул кверху. Но щенок намертво всосался в розовый пухлый сосок, обхватив его такими же розовыми лапками. «Ох, и жадный ты!» — сказал хромоногий, не то сердясь, не то поощряя. Взглянув между задних лапок щенка, отец опять сказал: «Щенок-кобелёк». В выводке всего одна сука и восемь кобелей как на подбор!
Отец опять усмехнулся и печально сказал:
— Сын мой, ты мечтал об упряжке — вот тебе целая упряжка. И смотри, какая будет отборная красивая упряжка: все кобели одной масти!
Мальчик счастливо запрыгал, прибежал к матери:
— Мама! У меня будет самая лучшая упряжка!
— Когда станешь большой, тогда будет и у тебя лучшая упряжка, — ответила мать.
— Нет! Сейчас у меня будет самая лучшая упряжка! — возразил десятилетний мальчик.
— Но ведь сейчас лето… И щенки ещё не подросли… — сказала мать.
Наступила осень, дождливая, ветреная. Хромоногий каждое утро выходил из то-рафа, всматривался в даль, туда, где лесистый хребет зазубренными вершинами вгрызался в низкое тяжёлое небо. Иногда шквалом разрывало тучи, и между ними голубыми прогалинами пробивалось небо. И тогда хромоногий облегчённо вздыхал и шёл готовить рыболовные снасти. Но зря он это делал: следующий шквал приносил новые тучи. И землю заливал дождь, крупный, холодный.
Хромоногий не успел за лето заготовить столько юколы, чтобы быть уверенным, что весна не принесёт беды. Он ещё надеялся на осенний ход кеты. Но этот ход или задержала непогодь, или кета прошла незамеченной в бурных потоках разлившейся реки.
Всему бывает конец. Конец наступил и шторму.
Вышел хромоногий на реку, хотя знал: рискованно ставить сети, когда река озверело вырывается из русла.
Вышел хромоногий на реку, поставил сети. И тут же был наказан: бурное течение бросило на его сети огромное суковатое дерево. И от сетей остались только обрывки. А у хромоногого сети были одни-единственные.
Вернулся хромоногий к себе, сказал испуганной жене:
— Не печалься, жена. Станет лёд, будем удочками ловить рыбу.
А на следующий день мальчик увидел: отец подпоясался ремнём и стал класть щенков себе за пазуху. Хватает щенков за голову и суёт за пазуху. Одного, второго, третьего… Оставил только одного, у которого щёки были желтее, чем у других, того, который в первый же день жадно прилип к соску матери и никак не отпускал, когда хозяин хотел перевернуть его на спину.
Сын испуганно следил за действиями отца, ещё не понимая, чего он хочет.
— Папа, ты это зачем? — спросил осторожно.
И тут страшная догадка поразила его, он закричал:
— Нет! Нет! Не дам!
Мальчик повис на шее отца. Он ощущал под животом живые комочки, чувствовал, что щенкам больно от его тяжести, но не отпускал и плакал:
— Нет! Нет! Не дам!
Вокруг тревожно забегала сука. Хромоногий пнул её кривой ногой и тяжело поплёлся к реке. А мальчик раскидывал ноги в разные стороны, цеплялся ими за кустарники, чтобы хоть как-то задержать отца.
У самого обрыва хромоногий остановился. Он устал и дышал тяжело. Сын мешал ему. И он двинул плечами, пытаясь стряхнуть мальчика, но тот продолжал висеть на его шее. Тогда хромоногий схватил за руки, но руки будто окаменели.
Долго стоял хромоногий над бурлящей рекой. Стоял угрюмый, тёмный. Потом медленно повернул к стойбищу.
Морозы не заставили себя ждать. Несколько дней стояло ясных. Потом в мире что-то сместилось. Ветер сорвался из-за гор, будто высокие хребты долго держали его и не пускали.
К тому времени щенки уже понимали свои имена и шли на зов. Они всё реже и реже лезли под тёплое материнское брюхо, больше спали отдельно на сене, свернувшись пушистыми клубками. Выспавшись, резвились во дворе, дрались с соседскими щенками. Все драки возглавлял желтощёкий щенок по имени Тынграй.
Мальчик каждый день варил для своих любимцев еду. Щенки пожирали много рыбы, запас которой быстро таял.
И вот пришёл день, когда отец сказал:
— Сын мой, нам с тобой не прокормить всех щенков. Они уже большие и могут прожить без матери. Отдадим половину соседям?
Мальчику было жаль щенков. Но нечего делать: чтобы прокормить их, нужно иметь большой запас рыбы и мяса.
И отдали половину щенков соседям.
Выпал снег. Колючий, леденящий. Будто, пока он летел, его сперва оттаяли и уже потом заморозили. Он выпал на землю, и ветер ещё несколько дней перемётывал его, как сухие песчинки. Четыре щенка, резвясь, носились по кустам, принюхивались к неведомым запахам и так низко наклоняли мордочки, что снежинки бисеринками прилипали к их влажным носам.
Семья хромоногого с утра до вечера пропадала на реке, пробивала лунки на льду и ловила форелей на удочки.
Когда выдавались безветренные дни, хромоногий уходил в лес ставить петли. Он пропадал целыми днями и возвращался поздно ночью. Жена не ложилась спать, пока не встречала мужа. Та зима выдалась на редкость скупая на добычу, и хромоногий, и без того неудачливый, на этот раз поймал всего двух соболей.
Щенки за зиму подросли. И к весеннему насту были высоки, как взрослые нартовые псы. Только в костях ещё были тонки и характером шаловливы.
Мальчик научил своих любимцев ходить в упряжке. Молодые псы поначалу резво тянули нарту, но быстро выдыхались.
С весенним настом жители стойбища запрягли лучшие упряжки и уехали далеко за сопки менять пушнину на товар. И хромоногий запряг своих трёх кобелей, ввёл в упряжку и молодых псов. Поклажа не тяжёлая, и несильная упряжка легко тронула нарту.
Уехал хромоногий в отдалённое селение, обменять две шкурки соболя на одежду, топор, пилу, ножи. Уехал и долго его не было. Уже вернулись все охотники. Вернулись с богатыми товарами, с неслыханной вкусной едой для детишек, с душистым чаем и табаком. А хромоногого всё не было. И когда снег уже почти растаял, а кое-кто в стойбище уже поговаривал, что хромоногий, наверно, погиб, появилась маленькая упряжка: три тощих кобеля и с ними один молодой пёс — Тынграй.
Приехал хромоногий в стойбище, но мало чем порадовал семью. Сказал, что торговый человек плохо оценил его соболей и мало товару дал в обмен. И ещё сказал: торговому человеку понравились молодые псы, и он потребовал продать их. Хромоногий наотрез отказался продавать любимцев сына. Торговый человек клялся, что любит хромоногого, предложил свою дружбу, просил не торопиться с отъездом. Обещал заплатить за каждого пса дороже, чем за шкуру соболя. Держал он хромоногого, спаивал водкой. Хромоногому давно пора домой, скоро снег растает, и придётся идти пешком. Вот на это и рассчитывал торговый человек. Без снега упряжка не понадобится, хромоногому, и он оставит её.
Пришлось уступить торговцу. Тот в обмен дал немного товару. Сказал, что, пока хромоногий жил у него, пропил всю упряжку. Только и сумел хромоногий забрать Тынграя и под покровом ночи выехать из селения.
Весна этого года выдалась тяжелая. И хромоногий успокаивал себя: хорошо, что молодые псы находятся не у него. А то бы они терпели жестокий голод и вряд ли выжили до дней весенней охоты.
Оставшихся собак хромоногий спустил с привязи. И те, как могли, сами добывали корм.
Когда устойчивый ветер пригнал льды к побережью, жители стойбища вышли в море промышлять нерпу.
Хромоногий одним из первых вывел свою утлую долблёнку во льды. С ним на свою первую охоту вышел сын. Мальчик был очарован величием торосов и громадой ледяных полей. Засмотревшись, он порой забывал о своих обязанностях. А от него пока требовалось немного: несильно грести. Отец ловко действовал рулевым веслом, умело направлял лодку между льдами.
Когда лодка обогнула торосистую синюю льдину, мальчик увидел невдалеке стадо нерп и указал на него рукой. Отец глянул: около пятнадцати нерп лежало на небольшом ледяном поле. Охотник сильным движением увёл лодку снова за торосистую льдину, чтобы не вспугнуть нерп. Он недолго соображал, выбирая наилучший план нападения на стадо. Отец велел сыну лечь в лодку, чтобы его не было видно со стороны, а сам, низко наклонившись, направил лодку так, чтобы ветер шёл от нерп.
