Владимир Санги - Тынграй

Владимир САНГИ

ТЫНГРАЙ

От кого я впервые услышал о легенде — уже не помню. Услышал во время одной из многочисленных ночёвок на охоте и рыбной ловле. Тогда попался ничем не примечательный рассказчик. Он отделался лишь тем, что сказал: вот-де раньше были собаки! Куда сегодняшним до них. И только назвал имя легендарной собаки, добавив, что упряжки во главе с Тынграем не знали поражений.

Второй раз услышал через несколько лет зимой, и вот при каких обстоятельствах.

Я приехал в свой родной посёлок Ноглики на Праздник народов Севера. В районном центре собрались рыбаки, оленеводы и охотники за десятки и сотни километров, чтобы посостязаться в стрельбе из лука, гонках на собаках и оленях, нивхской борьбе и других видах спорта.

Гонки на собаках выиграл каюр из Пильтуна, самого северного селения на восточном побережье. Упряжка у него выделялась среди других: собаки высоконогие, поджарые, с развитой мускулатурой, красивой аккуратной головой. В беге они нестомчивы и резвы.

После гонок я встретился с каюром. Мы знали друг друга: были школьными приятелями. Разговорились. Он расспрашивал меня о жизни в городах на материке. Мой приятель ни разу не бывал дальше районного центра. Но это не мешало ему быть хорошим рыбаком и отличным каюром.

Когда зашла речь о соревнованиях, мы тут же заговорили об упряжках. Говорили с интересом. Мой приятель большой знаток ездовых собак. Он отметил, что собаки из разных селений отличаются друг от друга: мастью, размерами, экстерьером… И даже характером.

О своей упряжке только сказал, что выводил её долго, строго отбирая производителей. Мой друг признался, что не любит угрюмых собак: угрюмые и в работе не резвые. Особенно трудно давалось ему изменить характер своры. И тут он сказал, что его любимцы — далёкие потомки того легендарного Тынграя, о котором и по сей день рассказывают предания. А Тынграй был угрюмым псом…

Второй раз услышав это имя, я уже не мог не записать легенду о Тынграе. Но мой приятель не унаследовал от своих предков дар рассказчика, да и относился к легендам и преданиям как к не стоящим внимания пустякам.

И всё-таки помог мне мой приятель. Сказал, что, если верить преданиям, Тынграй был родом с побережья Лунского залива. Эту версию подтвердили и другие каюры. А тут мне ещё сообщили, что с недели на неделю в стойбище на берегу Лунского залива состоится медвежий праздник. Весть привёз охотник-соболятник. Он приезжал в райцентр сдавать пушнину.

Через день меня уже мчали быстроногие собаки. Предстоял путь более чем за сотню километров через залив, соболиную тайгу и перевал.

Через три дня мы приехали в стойбище Миях-во. Стойбище — в нескольких километрах от оголённого берега. Оно защищено от ветров низкорослыми рощами корявой лиственницы. В двух-трёх километрах в глубь острова — отроги хребта, изрезанные распадками и покрытые хвойным густолесьем, — излюбленные места соболя. В стойбище (в нём четыре дома) жил род Сакквонгун — таёжные охотники. Мы приехали за несколько дней до праздника.

Наши хозяева — люди Сакквонгун — оказались по-нивхски гостеприимными. Днём они занимались охотой и другими делами. А вечера отдавались тылгурам (преданиям, легендам, сказкам). Иногда мы слушали нгастуры — эпические сказания о необыкновенных путешествиях какого-либо безымянного героя (меннгафкк — «наш человек», так именуется герой в эпосе).

В один из вечеров я сказал, что видел на Празднике народов Севера упряжку, которая состоит из потомков легендарного Тынграя. Искра попала в цель. В эту ночь я услышал тылгур о Тынграе от человека из рода Сакквонгун. Именно люди Сакквонгун воспитали Тынграя и были его первыми хозяевами.

И в то время род Сакквонгун не был многочисленным. В стойбище Миях-во стояло несколько то-рафов — зимних жилищ, покрытых корьем и землёй.

В одном из то-рафов жила семья: хромоногий мужчина, который мог кормить только одну жену и их десятилетнего сына. Несколько родов предлагали красивой женщине, когда она была незамужем, перейти к ним, но её родители свято хранили обычаи — отдали свою дочь в род ымхи.

Хромоногий был старательный кормилец. Но не всегда удачей заканчивались его старания. А долго преследовать добычу он не мог.

Зимой хромоногий ловил пушного дверя. Он не мог ходить далеко и ставил ловушку сразу за стойбищем. Потому не часто приносил домой добычу.

Весной он ездил вместе с сородичами в море, во льды бить нерпу. Охота на нерпу требует сноровки. Но откуда быть сноровке, если охотник хромоногий? И сородичи брали его гребцом. При дележе добычи хромоногого не баловали вниманием.

Только летом он мог промышлять один. Он вместе с женой сплетал из тонких ветвей тальника тёкко — ловушки на рыбу — и ставил их в горных речках. Много ли, мало ли добывали они рыбы, но делали кой-какой запас юколы и как-то тянули до весны.

А если весна затягивалась — первой начинала голодать семья хромоногого.

У хромоногого было всего три кобеля и одна сука. Он не мог держать целую упряжку — собаки требуют много корма. И, когда нужно было заготовить дрова, хромоногий запрягал в лёгкую нарту трёх своих тощих кобелей и медленно исчезал в ближайшей роще. А потом люди видели: из рощи выходила странная упряжка — те же три тощих кобеля, и вместе с ними тянул нарту сам хромоногий.

У него была одна радость — сын. Мальчик рос смышлёный. И отец делал всё, чтобы передать сыну свои нехитрые секреты рыболовства и охоты.

В свои десять лет мальчик уже умел точить наконечники гарпуна, умел различать следы лесных зверей и узнавать птиц по их голосам.

Мальчик любил собак, и те отвечали ему взаимностью. В сытые вечера в начале осени он помогал матери варить на костре похлёбку для собак. Когда выпадал первый снег, он запрягал всех трёх кобелей в упряжку и с весёлым криком носился вверх и вниз по-над берегом реки. Об одном мечтал мальчик: когда станет юношей, заимеет свою упряжку. И не какую-нибудь, а самую отборную. Чтобы она возила с весенней охоты тяжёлую нарту, гружённую жирными нерпами и лахтаками, которых добудет удачливый охотник; чтобы она возила хозяина по весеннему насту в отдалённые стойбища в гости; чтобы она не знала поражений в гонках.

Однажды весной кто-то заметил: один из нё [1] ограблен. По следам определили: нё ограбила собака. Следы собаки были крупные, но аккуратные. Они вели в лес.

И с тех пор неизвестная собака стала каждую ночь проникать в закрытые нё и пожирать юколу и скудные запасы нерпичьего жира.

Люди, чтобы поймать пса-грабителя, выставили ловушки с приманками. Но собака будто обладала человеческим умом: она ловко обходила настороженные ловушки и безнаказанно брала приманку.

Тогда жители стойбища решили травить дикого пса домашней сворой. Отобрали несколько крупных и злобных кобелей и стали караулить.

Но он не появился ни в ту ночь, ни в следующую. Он будто знал, что его ждёт. Люди сменяли друг друга и продолжали караулить. И вот на шестую ночь он явился. По-видимому, голод выгнал его из леса. Нет, люди не видели его. Но откормленные кобели вокруг яростно залаяли и один за другим помчались к крайнему нё. При сильной луне было видно: от нё к лесу стрелой метнулась длинная тень. Кто-то утверждал, что заметил, как луна высеребрила его рыжеватый загривок и сделала пса каким-то неземным.

Долго доносился лай, отдаляясь. Потом лай перешёл в рык и рёв. Было ясно: свора нагнала дикаря. И люди облегчённо подумали: теперь стойбище избавится от грабителя. Рык и рёв перешли в визг, который вскоре оборвался. «Конец», — подумали люди. Но тут же недоуменно переглянулись: лай донёсся с новой силой.

Когда рассвело, хозяева увидели: у одного кобеля разорвано ухо, у другого прокушена лапа, у третьего на загривке зияет рваная рана, а четвёртого, самого могучего, не узнать: морда разбита, будто колотили по ней обухом топора. И подивились люди, какой же силой и ловкостью надо обладать собаке, чтобы отбиться от целой своры ездовых кобелей!

Прошло несколько спокойных ночей. И так уж случилось, что мальчик, сын хромоногого, выйдя поздно вечером за дровами, увидел: огромный пёс жёлтой масти воинственно прохаживался среди привязанных к кольям трёх тощих кобелей, а те покорно прижимали уши и водили куцыми отрубленными хвостами.

Когда вышли взрослые, пса уже не было. Только три тощих кобеля пристально глядели куда-то в ночь.

Наутро жена хромоногого вынесла объедки от скудного завтрака, чтобы покормить непривязанную суку. Обычно сука поджидала у порога, когда ей вынесут объедки. Но на этот раз её не было.

Женщина громко звала её, но той нигде не было. И объедки пришлось отдать кобелям-бездельникам, от которых летом нет никакого проку.

Сука объявилась через четыре дня. Стелющимся шагом подошла она к хозяйке, лизнула ей ногу. Она была какая-то другая: шерсть на ней лоснилась, будто её долго откармливали. Она теперь подолгу лежала на солнцепёке, старательно вылизывала себя и не отвечала на ласковый зов мальчика.