Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
— Спроси — кто? — кричит Ана-ханум из окна: не в обычаях Крепости каждому открывать двери.
Баджи через дверь спрашивает:
— Кто там?
— Таги, — отвечают за дверью.
— Таги! — передает Баджи старшей жене.
— Отопри! — разрешает Ана-ханум.
В полутьме Баджи долго возится со щеколдой.
— Это ты, Баджи! — улыбается Таги, входя в низкую дверь, но Баджи не удостаивает его ответом: она племянница Шамси, ковроторговца.
Таги послан сюда из магазина — за обедом. Он недолго задерживается и уходит с двумя горшочками в руках.
— Запри, Баджи! — приказывает старшая жена и, слыша звук хлопнувшей щеколды, добавляет: — Всегда будешь отпирать и запирать дверь. Только сначала спрашивай: «кто там?» и беги докладывать дяде или мне.
Отпирать и запирать дверь?
Сколько раз, глядя на отца, стоящего у ворот, мечтала Баджи быть на его месте. И вот она сама, как отец, будет теперь отпирать и запирать дверь. Добрая, видать, женщина старшая жена!..
Ана-ханум водит Баджи по комнатам. Глаза Баджи широко раскрыты: ковры, зеркала, на потолке нарисованы картины. Красиво!
Особенно нравится Баджи комната для гостей, убранная на персидский манер, четырьмя коврами: от входа расстилается большой широкий ковер, по бокам тянутся две узкие дорожки, одинаковые по узору и цвету, а поперек этих трех ковров у стены, противоположной входу, постлан небольшой, так называемый главный ковер, место для почетных гостей. Эти четыре ковра представляют собой карабахский «даста́» — единый по стилю ковровый комплект.
— Каждый день будешь чистить эти ковры, — говорит Ана-ханум. — А другие, на которые укажу, засыплешь махоркой, чтоб моль не съела, и снесешь в кладовую. И зеркала будешь вытирать каждый день, и обметать стены и потолок. Дядя любит, когда в комнате чисто. Понятно?
Баджи кивает головой.
— А без дела в его комнату не ходи, — добавляет Ана-ханум.
Чистя ковры, Баджи разглядывает их сложные узоры, гладит рукой нежный ворс. Да, не сравнить эти ковры с выцветшим рваным паласом, едва прикрывавшим щелистый пол в доме отца!
Вытирая зеркала, Баджи развлекается: надувает пузырем щеки, шевелит ушами, тянет к носу язык. Смешно! Разве можно сравнить эти большие сверкающие зеркала с тусклым зеркальцем матери?
Обметая стены и потолок длинной щеткой, тоже можно хорошо позабавиться: похлопать щеткой по толстым задам гурий, потрогать их распущенные длинные полосы. Эти стены, покрытые масляной краской, этот разрисованный потолок — разве можно сравнить их с сырыми стенами, с прокопченным потолком в доме отца?
Спасибо Ана-ханум, что позволила убирать комнаты!..
— Ты уже взрослая, — говорит Ана-ханум, роясь в сундуке. — Некрасиво ходить раскрытой, как лошадь. Крепость — это не Черный город, народ здесь приличный. Я подарю тебе чадру. Какую хочешь — белую или зеленую?
— Зеленую! — отвечает Баджи, и в лицо ей летит лоскут зеленого ситца, выцветшая чадренка с плеч Фатьмы.
Баджи набрасывает на себя чадру, смотрится в зеркало. Хорошо! Совсем как взрослая! Добрая, очень добрая женщина Ана-ханум: нарядила ее в зеленую чадру…
— Спать будешь на галерее, скоро весна, — говорит Ана-ханум, снабжал Баджи подстилкой.
— Мягкая! — говорит Баджи, щупая подстилку.
Вечером, глядя в окно галереи на звездное небо,
Баджи размышляет о своей жизни.
Сытно, красиво, приятно живется ей в доме дяди. Аллах великий! Вечный рай и блаженство да будут с отцом за то, что дал он ей такого дядю!
Ковроторговец
Месяц прожила Баджи в доме Шамси, а он ни разу с ней не говорил. Он даже не замечал ее, смотрел как сквозь стекло.
Кем была Баджи? Девчонкой-сиротой, бедной родственницей, взятой им в дом из милости, по доброте сердца.
А кем был Шамси? Вторым отцом, владельцем дома, ковроторговцем.
— Что такое ковер для мусульманина? — любил рассуждать Шамси вслух, перед другими людьми, или про себя. — Совсем не то, что для иноверца — русского, скажем, или немца, англичанина, американца!
Сам он, правда, не общался с немцами, англичанами, американцами и даже не представлял себе, где эти народы живут: лет пять назад впервые в жизни увидел он географическую карту в древней арабской книге, подаренной ему муллой Абдул-Фатахом. Но от агентов но закупке ковров, обивавших пороги магазинов, он знал, что народы эти любят ковры, хоть и используют их лишь как украшение жилища.
Разве только украшением служит ковер для мусульманина? Нет, разумеется, нет! Для мусульманина ковер — преданный спутник жизни, испытанный друг.
Еще до восхода солнца, когда слышны лишь голоса муэдзинов с минаретов мечетей, правоверный совершает на ковре свою первую молитву. На ковре совершаются трапеза и торговые сделки. На ковре ведет хозяин достойную беседу с почетным гостем и весело болтает с другом. На ковре, в одиночестве, с трубкой в зубах, предается он своим тайным мечтам и на ковре же совершает он последнюю, пятую молитву перед сном.
В пути ковер служит «мафрашем» — вместительным дорожным мешком для одежды и пищи, при верховой езде — «хурджином» — переметной сумой. Безворсовые ковры образуют крыши кибиток и арб, защищая кочевников от непогоды, ветра и дождя. Тяжелые ковры с высоким ворсом необходимы в холодных жилищах, чтобы прикрыть земляной пол и сберечь тепло. Из ковровой ткани делают изящные мешки для хлеба и сумки для различных нужд.
Да разве можно перечислить все случаи жизни, где ковер является другом мусульманину? Беспокойным дитятей ползает мусульманин по шелковистой глади ковра в младенческие годы и седым стариком, вытянувшись, находит на нем вечный покой.
При всем этом ковер остается радостью для глаз, особой утехой для знатоков, к числу которых Шамси справедливо причислял и себя.
В комнате, полной ковров, Шамси с одного взгляда распознавал персидский ковер — по нежности красок, изяществу узора. Слепым нужно быть, казалось Шамси, чтобы вмиг не отличить, скажем, казахские ковры, пушистые и блестящие, от текинских — плотных и матовых. Он с легкостью определял на глаз размер ковра в персидских аршинах и число узелков в квадрате, густотканность ковра. И хотя принято было считать, что персидский ковер, как говорится, «шах ковров», Шамси не меньше ценил красоту отечественных изделий. Взять, к примеру, кубинский ковер из селения Чичи, где ткали тонкий узор-крошку, или из селения Пиребедиль, где узор составлялся из очертаний цветов, растений, птиц и животных. До чего же красивы были эти ковры! Красота их раскрылась перед Шамси с особенной силой после того, как он сам, скупая ковры, побывал несколько раз в Кубинском уезде. Богатые леса и сады с разнообразной растительностью окружают селения ковроделов, — Шамси доводилось бывать там в пору весеннего цветения деревьев и осеннего листопада — и
