Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев
Жамилят вылезла из машины, и они с Али направились к Азрету.
— С Куру-кола? Как там овцы?
— Овцы? И овец, и вас... пусть сожрут... пусть всех вас сожрут голодные волки, — сказал он заплетающимся языком и тронул коня. — Пусть сожрут... И точка.
Жамилят резко схватила коня за повод. Али вырвал плетку из рук Азрета. Конь испуганно рванулся в сторону. Азрет покачнулся, обледеневшие сапоги легко выскользнули из стремян, и он мешком бухнулся в снег.
Али одной рукой поднял его за шиворот.
В мгновение ока Жамилят вскочила на коня.
Азрет мигом протрезвел, увидав перед собой прежнее и новое начальство. Заметил и незнакомого человека в бобриковом пальто, с желтым портфелем в руках, который тоже вылезал из машины. Кругом одно начальство. Удивленно взглянул на Жамилят. Почему отобрала коня? А этот за шиворот держит. Или он, Азрет, преступник какой?
— Ты снова пьян! — Али оттолкнул его от себя. — Сивухой за три версты разит. Но говорить-то ты в состоянии?
— С горя выпил. У овец корма нет. Жамилят, в чем моя вина? — мотнулся он в ее сторону.
— И он еще, бессовестный, спрашивает, в чем виноват? — Лицо Жамилят было суровым. — В кошаре нет сена, надо тревогу бить, всех на ноги поднимать, а вы, молодой человек, пьяный ездите!
— С горя, говорю, выпил. Даже если сено найду, как его привезешь к кошаре? Нету дороги на Куру-кол — снегом завалило. Хоть на лошади, хоть на волах, хоть на осле — никак не пробьешься. Такой там глубокий снег. Перегнать оттуда овец тоже нельзя. И точка!
— Погоди, но сам-то ты ехал на лошади с Куру-кола, — сказал Али.
— Еду. Мне что, жизнь не мила? Сейчас еду, а через два часа и сам черт туда не проедет — снег-то вон валом валит.
— Что же вы предлагаете, молодой человек? — вмешался Попков, поднимая воротник.
— Надо поставить крест на этих двух тысячах овец. И точка!
Жамилят развернула коня в сторону Куру-кола.
— Азрет, за мной! — приказала она. — Иван Иванович, голубчик, и ты, Али, возвращайтесь в аул, — и стегнула плеткой коня.
Мужчины оторопели.
— Жамилят! — крикнул вдогонку Иван Иванович..
— Возвращайтесь. А ты, Азрет, старайся не отставать.
Али подумал, что если бы он имел какой-нибудь вес в ее глазах, то попытался бы отговорить ехать в Куру-кол. Но разве она послушается?..
Он достал из кармана блокнот, написал записку: «Пришлите за нами лошадей», — и протянул шоферу.
«Ну, не сумасшедшая ли? — думал он, направляясь вместе с Иваном Ивановичем в сторону Куру-кола. — Куда ее шайтан понес, что ей там надо? Нет, как была сумасшедшая, так до могилы и будет такой. А упряма!..»
Шли сперва молча, с трудом пробираясь по рыхлому снегу. А он все падал и падал. Природа будто наверстывала за прежние бесснежные зимы. Дороги не видно, уже еле заметны следы лошади Жамилят и понуро бредущего за ней Азрета.
Али сплюнул в след, оставленный Азретом. «Ни рыба ни мясо — этот человечишка. Единственно, на что способен, — водку хлестать. Да умел бы пить-то — еще ладно, а то давится, как паршивая овца». Но два года тому Али даже обрадовался, когда в ауле поселился Азрет. Явился он откуда-то из-под Фрунзе, из какого-то никому не известного городишка. Еще бы — рабочие руки. К тому же молодой, еще тридцати нет. А молодых мужчин в ауле совсем мало осталось. Вспомнился их первый разговор возле чайной. Азрет был слегка под мухой.
«Председатель, я в колхоз хочу», — сказал он тогда. «Кто тебя не пускает. Работникам всегда рады». — «Но я сначала один вопрос задать хочу. Кем я в колхозе буду?» — «Посмотрим, на что способен». — «Я в гидромелиоративном техникуме два года учился». — «Мелиораторы нам не нужны, но другую работу подыщем». — «Тогда я другой вопрос задать хочу. Алименты с колхозников вычитают?» — «Конечно». — «Тогда я подумаю, вступать или нет».
Но через день принес заявление: «Вступаю. И точка».
...Иван Иванович остановился, переведя дух, спросил:
— Далеко еще этот Куру-кол?
— Далековато.
— Снег глубокий, трудно идти. Давайте постоим, отдохнем. Скажите, Али Рашидович, в каких краях вы руку оставили? — Иван Иванович взглянул на пустой рукав бывшего председателя.
— На финской, на «линии Маннергейма». Связистом был, катушку на КП тянул... Морозы стояли лютые. Иду, катушку за собой тащу, и тут — бац! Финский снайпер-кукушка накрыл. В руку попал. Я — в снег лицом. Привстану, а он — бац! бац! Так до ночи и пролежал, крови потерял много, обморозился. Руку в медсанбате отхватили. А в последнюю войну не воевал. Не взяли без руки-то. А вы, вижу, повоевали — вон как щека обожжена. Танкист?
— Так точно, — кивнул Попков. — Под Прагой горел. А что, этот Азрет — он дельный человек или так себе? — переменил разговор Иван Иванович.
Али начал рассказывать, что давно хотел заменить Азрета, — неподходящим он оказался человеком для должности заведующего овцеводческой фермой, но так и не смог найти подходящего человека — мужчин в ауле мало.
Правда, Али умолчал, что на эту должность назначить Азрета посоветовал ему его дружок Салман Токашев. Да и не было надобности говорить Попкову о каком-то неизвестном для него Салмане.
3Конь спотыкался о смерзшиеся комья земли, сбиваясь с занесенной дороги, проваливаясь в кюветы, где снег был особенно глубок, и с храпом выбирался оттуда.
Разговор с Азретом окончательно расстроил Жамилят. «Да как же работать с таким человеком, как можно ему доверять? — думала она. — Али доверился. Что же он сам-то за человек, Али? Каким стал? И почему она не заметила этих перемен в нем? Ведь приезжала, слышала разговоры в ауле, разговаривала с ним сама... и благодушно закрывала на все глаза. А товарищи из райкома? Тоже благодушествовали. Человек скатывался по наклонной, и никто не поддержал, не одернул вовремя. И вот он потерял почву под ногами и поплыл по воле ветров, подобно воздушному шарику...» Жамилят стиснула губы, но, как ни сдерживалась, вдруг расплакалась, уткнувшись в гриву коньку.
Через мгновение она словно очнулась, оглянулась назад: далеко ли Азрет, не видел ли ее минутной
