Анатолий Черноусов - Экипажи готовить надо
Иван сел на траву и спиной привалился к рюкзаку, давая этим понять, что он с удовольствием послушает песенку, даже подпоет потихоньку, но что разговоры насчет «мы не устали» излишни; привал, и точка.
Он все еще был взвинчен и мысленно переживал начало похода. А события развивались так…
Часа два спустя после разговора в кинокаморке, Иван встретил спешащего куда-то старшего, и тот сказал ему, что Князев, как и следовало ожидать, против похода, но зато он, Юрий Павлович, наверняка пойдет с отрядом, только об этом пока молчок.
Тогда сделаем так, решил про себя Иван: грузы упакуем с вечера. Поднимемся ни свет, ни заря, когда лагерь еще будет спать, отнесем рюкзаки за лесные ворота и вернемся обратно. Как ни в чем не бывало по горну поднимемся, умоемся, пойдем на линейку, потом — на завтрак, потом приберем палату и территорию возле палаты. А затем, как обычно, отправимся в лес… на дверях же оставим табличку: «Ушли в поход, вернемся через три дня».
Но что-то не нравилось Ивану в этом плане, и он все раздумывал — что? И когда надо было уложенные и составленные в углу палаты рюкзаки выносить, он переменил решение.
Уходили в открытую, на глазах у всего лагеря.
И все утро Иван был в напряжении, ждал: вот-вот появится Вася и устроит скандал. Отряд умывался, спешил к центральной линейке, завтракал; прибрали в палате, подмели вокруг палаты, разобрали рюкзаки, выстроились в колонну, тронулись. Никто не задержал, когда шли по территории лагеря, никто не остановил у северных лесных ворот. И только когда колонна зашагала по тропе в лес, из-за кустов появился вдруг старший вожатый. За собой прямо по траве Юрий Павлович волочил огромный рюкзачище. Пионеры, видя это, засмеялись.
— Что у тебя там, кирпичи? — спросил Иван, догадываясь, что Юрий Павлович просто не может поднять рюкзак, так он тяжел.
— Думаю, что сахар и жиры не будут все-таки лишними… — кряхтел Юра, пытаясь залезть под рюкзак и оторвать его, таким образом, от земли.
Вначале Иван хотел рассердиться, но видя, что старшего прошиб пот, а рюкзака он так и не одолел, отобрал у него эту махину, взвалил на себя, а Юре отдал свой, тоже нелегкий, но посильный.
— Что-то все тихо-мирно, даже не верится, — негромко сказал он старшему.
— Да я вот тоже думаю, что бы значила эта тишина? — ответил Юрий Павлович, поправляя лямки рюкзака.
Двинулись.
И не успели пройти километр-два, как сзади показался физрук Филимонов. Колонна только что преодолела длинный увал и вползала в сосновый бор. Ивану, шедшему в хвосте, хорошо была видна серая лента дороги, вьющаяся вниз по склону. На ней-то и замаячила маленькая фигурка физрука. Он махал руками и кричал, а что кричал, можно было без труда догадаться…
— Направляющий, шире шаг! — передал Иван по колонне, и вскоре маленькая фигурка пропала за косогором, исчезла из виду.
Однако на первом же привале Филимонов догнал колонну.
«Ну, — решил Иван, увидев потного разопрелого физрука, — скандала все-таки не миновать».
Поднялся и пошел навстречу.
Но Филимонов, когда к нему подошел Иван, просто сказал, что не имеет-де права он, физрук, не пойти с отрядом, что это его долг. Не поверил Иван ни единому слову физрука, но раздумывать особенно было некогда.
— Что ж… замыкайте тогда колонну, Эдуард Николаевич. После вас не должно оставаться ни единой души.
— Хорошо, — согласился Филимонов и тут только увидел старшего вожатого, занятого киносъемкой колонны на привале.
Так и оставил Иван физрука с круглыми от удивления глазами.
«Как бы там ни было, — думал теперь Иван, поглядывая, как приближается арьергард, — а идем. Удачно бы все обошлось, а там… победителей не судят. Только быть начеку. Только ни шагу, не обдумав!».
Никто, пожалуй, кроме самого Ивана, не знал, что прежде чем отправиться с отрядом в путь, он обдумал каждую мелочь. Сколько усилий и времени потрачено на подготовку, сколько ночных часов просидел он над планом и картой, сколько пролито пота на тренировках!.. И все-таки непредвиденное может случиться. В этом Иван отдавал себе отчет.
«Бледный у нас будет видок, случись что-нибудь. Неспроста Филимонов здесь, станет следить, вынюхивать, наматывать на ус, потом доложит Васе…»
Дав передохнуть и замыкающим, Иван поднялся, взмахнул альпенштоком: «Подъем!» — и взвалил на себя рюкзак. Тотчас же ожил большущий бивуак, а впереди, насколько хватало глаз, глубокими причудливыми провалами лежали Китимские овраги.
— Не забывать технику спуска и подъема по склонам! — напомнил Иван и первым, не спеша и опираясь на альпеншток, стал спускаться по круче, заросшей черемухой, кривыми березками и акацией.
Глава 22
В сотне шагов от первого оврага был второй. Сзади, за спиной у Ивана карабкалась «старая гвардия»: Ширяев, Мария Стюарт, Муханов, Боря Анохин. Все раскраснелись, пыхтят, разговоры поутихли, но держатся пока молодцами, даже помогают друг другу. Поскользнулась Люда Пинигина, и Юрка ловко схватил девочку за руку, втащил на уступчик. Однако Пинигина, видимо, решила, что это уж чересчур, что этак ее за «слабачку» посчитают, чего доброго! Отняла руку, независимо тряхнула головой.
Юрка насупился.
«Эх, ты! — мысленно пожурил Иван строптивую королеву. — Обидела парня ни за что, ведь он же по-дружески…»
И тут Иван вспомнил о Люсе Ивановой.
— Юра, — позвал он.
— Что, Иванлич?
— Ты вот что… Ты здесь останься, дождись Люсю Иванову. Она у нас самая слабенькая и наверняка уже выдохлась. Только не говори, вот, мол, меня оставили помогать тебе, ни в коем случае! Как будто так вышло, ну, отдохнуть решил или… В общем, придумай что-нибудь, не обидеть бы… А поручаю тебе, как самому крепкому в отряде.
— Хорошо, Иванлич! — повеселел Юрка. И сбросив рюкзак, сразу же растянулся на траве возле самой тропы.
Теперь о Люсе-хиленькой можно было не беспокоиться. А основания для беспокойства были. Еще в начале первой смены мать Люси наказывала и ему, Ивану, и Анне Петровне: «Люсеньку мою в воду не пускать, на солнце ей нельзя, нагрузки физические противопоказаны, не нервировать ее, не будить слишком рано, холодной водой умываться не разрешать. Ведь какими только болезнями она не переболела!» — И следовал перечень сложнейших медицинских терминов.
Так наказывала мама Люси Ивановой. А он, Иван, глядел на хилое создание с просвечивающими сквозь кожу голубыми жилками и думал: «Выходит, ничего-то ей нельзя, выходит, жить почти нельзя?»
Он тогда еще усомнился в таком множестве недугов, сумевших уместиться в тонюсеньком тельце, его тогда еще удивил какой-то вызов в умненьких глазах девочки… «Да, — казалось, говорил ее взгляд, — я больная, я не такая как все!..»
«Залюбили вы ее, вот что! — И про себя решил: — Боже упаси возиться с девчонкой!»
Конечно, было… Раза два вернулась из лесу с головной болью, раза два зачихала после купания, но, лишенная гнетущей маминой опеки, очутившись среди горластых, ничего не боящихся, подвижных, компанейских девчонок и мальчишек, Люся-хиленькая постепенно начала оживать. Солнце, сосновый воздух и движение — много движения! — делали свое дело. Уже после окончания первой смены Люсина мама нашла свое чадо свеженьким, загорелым и веселым. На второй же смене расцвет Люси Ивановой продолжался.
И все-таки перед походом Иван колебался, долго колебался. Оставить в чьем-то отряде? В чужом отряде? И, потом, оставить — значит, что-то убить в ней, что-то растущее и крепнущее?
Мысли от Люси перекинулись на другие заботы, которых у руководителя похода хоть отбавляй. Хорошо в походе быть «рядовым», иди себе, любуйся ландшафтом, дыши полной грудью, тебя ведут, тебе скажут, когда привал, ты не заблудишься, тебе не надо выбирать место для ночлега, размышлять над компасом и картой… А вот руководителю…
То, что отряд сильно растягивался на марше, очень беспокоило Ивана. Этак они доползут до речки только к вечеру, а хорошо бы пораньше. Ведь до наступления темноты надо успеть поставить лагерь, приготовить ужин и многое другое. Но и спешить нельзя. Длинный караван, змеящийся по оврагам, — как единый организм, и он, Иван, должен хорошо представлять, каково сейчас этому организму, каждой его частичке.
А в это самое время Люся Иванова из последних силенок карабкалась по склону вверх. Ногу старалась ставить туда, где трава была выбита шедшими впереди, руками хваталась за кусты и так поднималась на один шаг. Потом был еще шаг, еще один, еще. Альпеншток она потеряла в первом же овраге: выронила, он и укатился вниз.
Сердце колотилось нещадно, спину под рюкзаком жгло, ноги сделались как две веревочки. Привычно ровная земля то вставала перед Люсей как стена, то косо проваливалась в пропасть. В кедах было скользко, будто кто налил туда сметаны. И обидно было, что она, Люся, самая последняя, сзади только физрук и Анна Петровна.
