Георгий Шолохов-Синявский - Суровая путина

Розовый полковничий кулак опустился на крышку стола.

Красноречие Шарова иссякло. Сказав еще несколько слов о позоре, о долге, о казачьей чести, он как и перед началом речи, сердито крякнул, милостиво разрешил:

— А теперь с богом, господа казаки. Атаман Черкесов, приступайте к торгам!

Толпа задвигалась, зашумела.

— Угостил Шаров ершом — сразу поперек горла застрял, — загудели в задних рядах.

— Это он елизаветовцам сказал. Им хорошо: гуляй по Дону, а нам каково по ерикам? — опасливо озираясь, роптали рыбаки отдаленных от Дона станиц и хуторов — Недвиговки, Синявки, Морского Чулека.

— Тоже сказал начальник, — ворчали в другом конце, — казаку бедному так и крутнуть нельзя. Кому и покрутить в запретном, как не казаку.

— А все это через хохлов… Через них, хамов, и казаку недохват рыбы, — шмыгнул конопатым носом маленький, похожий на подростка, казак.

Говор тревожной зыбью бежал по толпе, докатываясь до молчавших елизаветовцев, до Полякина с его компанией, переходил в почтительный шопот.

Уверенный в том, что торги пройдут и без него, Шаров ушел в дом Коротькова продолжать прерванную трапезу.

Атаман Черкесов огласил опись имущества и порядок продажи.

— Господа рыбаки! — сказал он, откладывая в сторону длинный лист. — Перво-наперво начальником рыбных ловель запродаются мелкие снасти гуртом, отнюдь не в отдельности. Например, каюк на пару бабаек, бродаки и мелкая селедочная посуда, каковская отнюдь не разбивается.

Черкесов запнулся, скосил глаза в сторону прасолов, будто спрашивал, угодил ли он им. Этот взгляд, как искра в сухую солому, упал в толпу, возбудив недоверие к комиссии.

— Почему гуртом? Враздробь продавать! — закричали в задних рядах. — Гуртом прасолы будут скупать, а рыбалкам опять дулю?

— Уже сговорились, антихристы, с прасолами, — зароптали недвиговцы. — Ну и жулябия, язви их в жабры.

Молодцеватый голос вахмистра заглушил ропот толпы.

— Станишники! Чего понапрасну шуметь? Аль делить что собрались? Не делить, а покупать. Как его высокоблагородия господин начальник приказал, так и будем делать. А кто заколовертит — не неволим в тортах участия принимать. Правильно?

— Неправильна-а-а!

Низкорослый, с насмешливо-добродушным прищуром умных глаз, выступил из толпы рыбак-недвиговец, сказал, спокойно растягивая слова:

— Граждане комиссия! Нету таких прав, чтобы скопом имущество продавать. Имущество наших рыбаков, и каждому хочется свое выкупить. Верно, братцы?

— Верно, Малахов! Пускай враздробь продают!

— Враздробь! — крикнул Егор.

— Враздробь! — в один голос откликнулись с другого конца Аниська и Васька.

Гул голосов возрос, пронесся по двору грозовыми раскатами.

Черкесов постучал молотком о стол.

Полякин что-то сказал вахмистру, кивнув на Малахова и Егора. В комиссии тревожно переглянулись. Черкесов привычно, словно насеку, сжал молоток, шаря по лицам черными злыми глазами.

— Вот что, станишники, имущество будет продаваться, как заказано начальником рыбных ловель, а отнюдь не иначе. А колобродют, по всей видимости, иногородние; каковые, в случае непрекращения шума, к торгам отнюдь не будут допущены. Господа иногородние, это касаемо вас, а поэтому отнюдь не нарушать порядки. Тут не цыганская ярмарка, а государственные торги, а и случае чего у нас есть отсидная камера.

— Верна-а-а! — взвизгнул веснушчатый казачок. — В тюгулевку смутьянщиков!

— Цыть ты, глистюк! — негодующе обрезали его из толпы.

Прижимаясь к группе прасолов и богатых волокушников, шумели елизаветовцы:

— Довольно канителиться! Начинайте торги! А хохлов к такой-то матери с торгов!

— Гони хохлов!

— Чигу[20] гони. Чига остропузая! Тю-у-у! Га!

— Смирна! — скомандовал Черкесов.

Толпа не унималась, напирала на барьер, размахивая кулаками.

Комиссия оторопела. Не предвидели атаманы, что торги выльются в бурю, что иногородние предъявят свои права. Да и трудно было отличить казаков от иногородних: толпа раскололась надвое не по сословным признакам, а по имущественному положению: обиженные бесправием казаки и иногородние объединились в дружную ватагу.

Вокруг недвиговца, взбудоражившего толпу своей смелой речью, собирались самые смелые рыбаки.

— Яков Иванович! Скажи им еще словцо! Режь им правду! — просили его рыбаки.

Малахов сердито сдвигал выцветшие брови, советовал:

— Всем надо говорить. Надо эту лавочку поломать. Не допустить до торгов, вот и все. Вишь, награбили чужого добра, а теперь хотят, чтобы с чужих рук перекупали. Не надо нам у прасолов покупать. Мы сами за свои кровные купим.

Помимо своей воли, Егор горячо поддакивал Малахову, — намерение прасолов скупить конфискованную снасть оптом возмущало и пугало его. Он огляделся, ища глазами Аниську. Тот стойко выдерживал напор веснушчатого задиры-казака.

— Вы, хамы, все одно на своем не поставите, — кричал, захлебываясь, казак, — а мы, елизаветовцы, могем вас с торгов в шею!

— Не здорово, блоха собачья! — огрызнулся Аниська. — Не ваше пришли отымать, и закрой едало, чигоман сопливый.

— За чигомана можно и к атаману, — дрожа весь от бессильной злобы, сипел веснушчатый.

— Хоть к наказному!

Егор оттянул Аниську в сторону.

— Брось, сынок, на своем, видимо, не поставишь, а за решетку сразу угодишь. Не за тем приехали.

— И что они делают, папаня! — задыхался от негодования Аниська. — Разве это торги? Это грабительство!

Неизвестно, сколько времени продолжался бы спор, если бы у акционного стола снова не появился отяжелевший от наливок и плотных яств полковник Шаров. Грозно багровея, он быстро вошел в толпу.

— Атаман Черкесов!. — обратился он к руководителю аукциона. — Как вы допускаете такое бесчинство?! Сейчас же начать торги! А вы, господа рыбаки, если не будете соблюдать порядок, прикажу команде разогнать вас оружием… Что-с? Молчать!

Наступила отрадная для слуха комиссии тишина.

— Вы обязаны записать фамилии зачинщиков и поступать с ними по закону, — уже тише приказал Черкесову Шаров и совсем тихо добавил: — Продавайте имущество в розницу. Ну их к чорту! Уверяю вас, мы и так не проиграем!

Полковник круто повернулся и, не оглядываясь, ушел.

Рыбаки молчали, все еще злобно и подозрительно поглядывая на комиссию.

Черкесов обвел толпу опасливым взглядом, нацарапал на краешке описи фамилии зачинщиков, снова пошарил глазами среди наиболее мятежных рыбаков, подумал и поставил точку.

Первыми были пущены в продажу Егоров каюк, набор мелких снастей и прочая полугнилая рухлядь. Все это купил Полякин. Он спокойно следил за растущими оценками, набавлял понемногу и неизменно выигрывал. Словно утверждая чудесную силу прасольского рубля, уверенно ударял аукционный молоток.

Осип Васильевич, нимало не смущаясь, добродушно жмурил глаза, кротко вздыхал, прикидывал в уме действительную стоимость купленной вещи.

Недавние жаркие споры между рыбаками, видимо, мало взволновали его: он был заранее уверен в их тщетности и победе прасолов.

«Деньги на торгах всему голова. Они закроют рты самых беспокойных смутьянщиков», — думал он.

Солнце жарко припекало сквозь фуражку вспотевшую лысину Осипа Васильевича: он поминутно вытирал ее платком, после каждой покупки отходил в тень, под навес сарая.

Часть имущества досталась Емельке Шарапову. Рыбак, решивший потягаться с ним в оценках и вернуть свою снасть, недавно отобранную Шаровым, долго не сдавался. Мысленно отсчитывая лежавшие за пазухой в грязном платке рубли, он давно перекрыл действительную стоимость снасти, отчаянно бился до последней копейки. Но Емелькин рубль все-таки победил! Безучастный к чужой беде, грянул молоток; громко, словно раненый, охнул рыбак, отступил назад, в толпу.

Хмельно оглядываясь, с нетерпением ждал продажи своего дуба и мержановец Прийма. Ничего другого он не хотел покупать. Потерять дуб, который десятки раз выручал его из беды, казалось ему немыслимым. Возможная потеря дуба теперь, на торгах, пугала его больше, чем первая потеря в заповеднике.

Он мысленно отыскивал соперника в будущей купле и заранее проникался азартным желанием набавлять цену до конца. Потная рука его сжимала кошелек, как камень, которым он собирался сразить будущего своего противника.

Егор и Аниська, волнуясь все больше, выжидали оценки заранее облюбованного дуба. Они решили не мешать Прийме, зная, что большой дуб на семь пар весел не отнять у мержановца никому.

— За меньшой будем втроем драться, — сказал Егор Аниське. — Ваське надо сказать, чтоб рубли накидывал. И сетку, что рядом с волокушей лежит, надо взять обязательно.

— И сетку заберем, — успокаивал отца Аниська, но чувствовал неуверенность.