Аркадий Львов - Двор. Книга 1
— Инженер Лапидис, — улыбнулся товарищ Дегтярь, — на смену феодализму, который был эксплуататорским строем, пришел капитализм, тоже эксплуататорский строй, так что разница небольшая.
Небольшая, возразил Лапидис, если смотреть нашими глазами, а с точки зрения тогдашних людей — очень большая, иначе не приходилось бы делать революцию.
— Я думаю, — сощурился Дегтярь, — мы должны на все смотреть нашими глазами, а кто думает иначе, очевидно, смотрит другими глазами, не нашими.
— Овсеич, — мотнул головой Лапидис, — вам пальца в рот не клади: откусите по самый локоть.
Болтать легко, сказала мадам Малая, но пусть Лапидис найдет человека, который позволил бы себе доказывать вслух: Дегтярь — эгоист, Дегтярь ищет выгоду только для себя.
— Э, засмеялся Лапидис, нашли дурака: ищите сами!
Иона Овсеич усмехнулся:
— Я вижу, ты не из храброго десятка: не критикуйте меня, а я не буду критиковать вас. Знакомая философия.
— А мы, — Лапидис сложил руки, как будто богомольный, — по народной мудрости: каждый сверчок знай свой шесток.
По предложению Малой, старое помещение форпоста покрасили в желтый цвет: когда много желтого, даже в пасмурные дни кажется, что на улице солнце. Потолок Граник разрисовал по-своему: молодой месяц, по обе стороны от него — дирижабль и самолет, из самолета высовывается наружу летчик, в руке держит раскрытую книгу.
Клава Ивановна говорила, что такой красоты она еще не видела, и теперь стояла полностью за то, чтобы первую премию дать Гранику. Дегтярь был того же мнения и обещал выхлопотать средства на две первые премии: и для Ефима, и для Степана, который по процентам шел почти в два раза впереди всех.
В конце июля Аня Котляр предупредила, что они с Иосифом уезжают на август месяц в Николаев. Клава Ивановна ответила: Иосиф пусть едет себе, все равно от него здесь пользы как от козла молока, а Аня приедет к нему, когда закончат форпост.
— Когда же я приеду, — удивилась Аня, — если форпост кончат не раньше тридцатого, а у Иосифа как раз до тридцатого отпуск?
— Значит, — сказала мадам Малая, — он в этом году поедет, а ты не поедешь.
Аня объяснила, что она тоже обязательно должна ехать: там дети, а бабушка уже старая и одна не может справиться.
— Аня поклялась здоровьем детей, что так не думает, но у мужа отпуск, а отпуск один раз в год — как же не считаться с этим.
— Отпуск один раз в год, — подтвердила мадам Малая, — а форпост для наших собственных детей мы строим один раз в двадцать лет. Или ты готова сидеть на шее у советской власти?
Боже упаси, Аня схватилась за виски, пусть она не сойдет с этого места, если готова сидеть на шее у советской власти, но, с другой стороны…
— Опять двадцать пять! — рассердилась Клава Ивановна. — Ветер всегда дует с одной стороны, а так, чтобы сразу со всех сторон, не бывает. Если ты не хочешь, чтобы за тебя работали другие…
— Мадам Малая, — Аня прижала руки к сердцу, — но это же не производство, это же общественная нагрузка.
— Что? — мадам Малая буквально остолбенела. — Уходи! Уходи немедленно: я не слышала, что ты говорила, и пусть на этом будет конец.
Утром, до работы, Аня со своим Иосифом зашли к Дегтярю. Иосиф хотел объяснить, в чем дело, но Иона Овсеич сказал, не надо, он уже в курсе: Малая права на все сто процентов, другого решения не будет. А если их не устраивает, можно собрать актив, общественность, и пусть решают.
— Актив! — повторил Иосиф. — Что такое актив без Дегтяря: как ты объяснишь людям, так и будет.
Нет, сделал пальцем Иона Овсеич, не массы для Дегтяря, а Дегтярь для масс, и не будем путать!
— Овсеич, — цеплялся за свое Иосиф, — подожди…
Нет, перебил Дегтярь, никаких подожди: сейчас он даст команду, соберем актив, и пусть выносят свое решение.
Вечером, когда солнце спряталось за колокольней Успенской церкви, Иосиф Котляр с Дегтярем пили чай на балконе. Иосиф целиком принял сторону Дегтяря, Аня продолжала немного артачиться, но женщина, как лошадь: прежде чем послушаться кнута, сначала потопчется на одном месте.
Иона Овсеич налил чай в блюдце, осторожно подул, а то может расплескаться, и сделал глоток. Потом сделал еще глоток и обратил внимание гостя, как трудно принять правильное решение даже в пустяках. А отчего так получается? Так получается оттого, что каждый смотрит со своей колокольни и думает: моя колокольня самая высокая, отсюда все видно. А на самом деле вся его колокольня — с гулькин нос. Когда говорят, что человек не может прыгнуть выше своей головы, неправильно говорят. Настоящий человек как раз должен прыгнуть выше своей головы.
— Овсеич, — громко вздохнул Котляр, — не каждый умеет, и не от каждого можно требовать.
Не каждый умеет, подтвердил Дегтярь, но от каждого надо требовать, чтобы всегда видел перед собой цель. Иначе всю жизнь будет сидеть в своем мещанском болоте, пока не засосет по горло.
После отъезда мужа Аня полностью освободилась от домашних забот и весь день отдавала форпосту. Мадам Малая теперь не могла нахвалиться и ставила Аню Котляр всем в пример. Когда надо было отлучиться на пару часов по предвыборной кампании в райсовет, Клава Ивановна со спокойным сердцем поручала ей форпост. Инженер Лапидис дважды при всех повторил, что Аня Котляр — прирожденный руководитель и могла бы управлять Магнитогорским гигантом, осталось только получить диплом института красной профессуры. Аня немножко обижалась на Лапидиса за эти слова, потому что о дипломе в ее годы можно только мечтать, но вместе с тем это были приятные слова: недаром говорят, в каждой шутке — доля правды.
В августе Лапидис приходил на строительство ежедневно. Первая это заметила Дина Варгафтик и объяснила, что Лапидис решил взять пример с Ани Котляр, которая от работы на открытом воздухе загорела, как на пляже, а руки и ноги сделались у нее прямо персики — хочется попробовать зубами.
— Дина, — негодовала Аня Котляр, — вы такое про меня говорите, можно подумать, я первая красавица, как Любовь Орлова!
— Если бы я была мужчина, — ответила Дина, — Лапидис, например, я бы поставила тебя на первое место, а кому завидно, пусть кушает собачье повидло.
— Фи, — засмеялась Аня, — как вам не стыдно! Другие тоже смеялись, одна Дина сохранила такое лицо, как будто у нее болят зубы.
На втором этаже, в квартире Лапидиса, заиграл рояль. Звук был очень сильный, как будто инструмент стоял рядом. Дина сказала, что Адя, сын Лапидиса, — вундеркинд и будет иметь славу на весь мир. Обидно и больно за его маму: каждый год она по три месяца лежит на Слободке и приходит оттуда тихая, как свечка. Лапидису нелегко, надо еще удивляться, как он находит силы смеяться и шутить. Такого мужчину стоит уважать.
Аня Котляр вдруг почувствовала, как кровь ударила ей в голову и потемнело в глазах.
— Что с тобой? — спросила Варгафтик. — Ты еще чересчур молодая, чтобы иметь климакс.
Адя Лапидис играл вальс Шопена, теперь звук был не такой громкий, как вначале, и чем тише он делался, тем больше рос страх, что сейчас совсем не станет.
Аня заплакала, и хотя никто не спрашивал, сама объяснила, что не понимает, отчего эти глупые слезы, но ей очень больно и обидно, а почему, откуда — она не знает.
Оля Чеперуха сказала, у нее тоже бывает: как будто умер кто-то близкий. Ничего, придет и опять уйдет. От слез делается легче.
Степа Хомицкий закончил штукатурку нового форпоста и, в добавление к проекту, установил в углу раковину с краном, чтобы дети имели где помыть руки. Товарищ Дегтярь сказал, такого рода партизанщину можно только приветствовать, и особо отметил: простой рабочий, если дать ему полный простор для инициативы, может поправить любого инженера. Инженер, в силу своей психологии, цепляется за устарелые технические нормы и загораживает дорогу новому. А у рабочего, который представляет собой самую революционную силу, заложена классовая ненависть ко всякому застою. Отсюда — стахановское движение, отсюда наши Стахановы, Бусыгины, Виноградовы, которые полностью овладели техникой своего дела, оседлали и погнали вперед.
Лапидис тоже одобрил инициативу водопроводчика Хомицкого, но при этом удивился, как сильно везет Дегтярю.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Иона Овсеич. — Говори ясно, без ребусов и шарад.
— При чем здесь ребусы и шарады? — повысил тон Лапидис. — Да, инженеры — ретрограды, группе спецов из НКПС пришлось дать слегка в зубы и выпроводить вон, но неужели ты не встречал, хоть у себя на лаптебашмачной фабрике, консерваторов среди рабочих?
— Лаптебашмачной! — Иона Овсеич отшатнулся, как будто хотели ударить. — Встречал. Встречал, с позволения сказать, этих рабочих, которые просто прихвостни и последыши шахтинцев, промпартийцев и тех самых спецов, которые норовят облить грязью наш рабочий класс.
