Варткес Тевекелян - Романы. Рассказы
Окончив техникум, я вернулся в родное село и учительствовал. Жил хорошо, очень даже. Сейчас, вспоминая о доме, школе, друзьях и товарищах, удивляюсь, как мы тогда мало ценили наше счастье, часто придавали значение мелочам, волновались по пустякам, дулись и обижались друг на друга. Только на войне, в двух шагах от смерти, начинаешь понимать, насколько мелочными были наши огорчения.
Мой собеседник умолк и опять задумался. При тусклом свете коптилки я заметил, как собрались складки на его смуглом лбу и карие глаза устало сощурились.
— Скажите, Вартан, о чем вы думаете здесь, на фронте, и вообще есть ли у вас мечта, какая-нибудь большая мечта? — спросил я неловко, высокопарно, скорее для того, чтобы вывести бронебойщика из состояния задумчивости, чем любопытства ради.
— Есть, — ответил он.
— Какая? Если не секрет, конечно?
— Мечтаю получить звание Героя Советского Союза, — сказал он не задумываясь и без тени смущения.
— Зачем обязательно Героя? У вас, как я вижу, и так достаточно высоких правительственных наград, — показал я на его ордена и медали.
— Для этого у меня есть серьезные причины, — вздохнул бронебойщик. — В нашей деревне живет одна девушка по имени Сирануш. Она такая красивая и милая очень… Мне часто кажется, что наш знаменитый ашуг Саят-Нова, восхваляя свою возлюбленную, имел в виду мою Сирануш. Может быть, слыхали?..
Ты лилия долин, и ты цветок багряный средь травы,Гвоздика, роза, сусамбар и майоран ты для меня…
Я полюбил Сирануш, а она нет. Может быть, оттого, что я не вышел ростом и некрасив лицом?.. Сама же Сирануш высокая, стройная. Или оттого, что я недостаточно образован? Не знаю… Чего только я не делал, чтобы завоевать ее любовь! Писал стихи и посылал ей, любовные песни, которые я сочинял, пели не только у нас, но и в соседних селах. Я начал следить за своей внешностью, каждый день брился, одевался по моде, за что в селе и дали мне прозвище — пижон. Все напрасно, Сирануш не обращала на меня никакого внимания. Не найдя других средств и потеряв голову, послал к ее родителям сватов и… получил отказ. Так и уехал на фронт, не добившись взаимности. Надеюсь, все изменится, если я стану Героем Советского Союза. Ордена и медали есть у многих, совсем другое дело Герой! Представляете, как будут меня встречать односельчане после войны? Они приедут на станцию Эчмиадзин с зурной и даже с духовым оркестром, сам секретарь райкома будет говорить речь, и конечно же среди встречающих будет и она. Золотая Звездочка на моей груди и уважение земляков смягчат сердце Сирануш, и она полюбит меня… — Бронебойщик умолк, и глаза его затуманились.
Я вышел из землянки вместе с Вартаном Дадаяном и смотрел вслед ему до тех пор, пока его коренастая фигура не исчезла в ходах сообщения, ведущих к передовым окопам.
Ночь была прохладная. Дул порывистый ветер, тускло светили в высоком небе звезды. Вдруг запел чудом уцелевший петух, и тут же раздался грохот разрывающихся снарядов.
Они напомнили о войне.
1968
Мороз
В кабинете директора фабрики сидели, не снимая пальто, четверо и изредка обменивались короткими репликами. За массивным письменным столом восседал сам директор Василий Алексеевич Новожилов, человек уже немолодой, с плотным усталым лицом и седеющими висками. На нем была пыжиковая шапка-ушанка и зимнее пальто с бобровым воротником. В кожаном кресле около письменного стола, вытянув длинные ноги в белых бурках, расположился главный инженер Николай Николаевич Находкин. Напротив него, у самого окна, сидели заместитель директора фабрики по общим вопросам Анатолий Федорович Сергеев, высокий, тощий человек с ввалившимися глазами, с бледным лицом аскета — «архангел» по фабричному прозвищу, и, наконец, начальник снабжения Кузьма Петрович Корзинкин, который был простужен и по этой причине плотно запахнул овчинный полушубок и закутал шею шерстяным шарфом. Кузьма Петрович сильно кашлял и каждый раз виновато смотрел на директора. Его робкий взгляд как бы говорил: «Я не виноват, это простуда». В своей огромной меховой шапке, в больших кирзовых сапогах Корзинкин имел довольно забавный вид, но сегодня на это никто не обращал внимания.
Короткий зимний день угасал. Незаметно наступили сумерки, а суровый мороз зимы сорок второго года все крепчал, наводя на стекла окон все новые узоры.
Николай Николаевич время от времени вставал, медленно подходил к окну, долго глядел на высокую, словно вымороженную, трубу и устало возвращался на место.
— Дымит? — с тоской в голосе спрашивал директор.
— Чуть-чуть, — отвечал Николай Николаевич.
Корзинкин опять закашлялся, долго и надрывисто.
— Кузьма, ехал бы ты домой, — обратился к нему Новожилов. — Еще, чего доброго, сляжешь надолго.
— До моего дома час езды на трамвае, потом, интересно, что бы я стал делать в нетопленной квартире? — Корзинкин махнул рукой и после непродолжительной паузы добавил: — Оставить вас в таком положении, самому уехать? Этого я никак не могу, это ведь тоже дезертирством попахивает…
Раздался звонок. Директор поднял трубку внутреннего телефона и тихо, обреченно спросил:
— Да, Шарапов, я слушаю, случилось что? — Он заранее знал причину звонка кочегара…
— Зачем случилось? Ничего не случилось, давай угля, товарищ директор, торф давай, дрова давай. Последнюю покрышку бросил в топку, больше ничего нет, скоро огонь совсем погаснет, — в тиши кабинета хорошо было слышно каждое слово с другого конца провода… — нельзя гасить огонь, пойми, никак нельзя! Трубы полопаются, вся система выйдет из строя, и заморозим фабрику до самого апреля месяца. Солдаты же на фронте ждут теплую одежду, ты подумал об этом?..
— Подумал, все время думаю, только вот придумать ничего не могу.
— Разве что самому лезть в печку…
— Это, конечно, здорово придумано, только боюсь, не поможет. Лучше покопаться в шлаке, может, найдешь несгоревшие угольки. Нужно держаться, понимаешь, держаться во что бы то ни стало…
Шарапов еще что-то отвечал, но Новожилов не стал больше слушать, положил трубку.
— Боюсь, на самом деле заморозим фабрику, — сказал Николай Николаевич.
— Подали бы хоть вагон подмосковного угля — чуть-чуть бы продержались. — Глаза у Новожилова стали мечтательными.
— Вряд ли подадут до утра, у железнодорожников твердый порядок: что нужно делать вечером, лучше отложить на утро, так спокойнее, — Кузьма Петрович вздохнул. — И то сказать, на чем бы мы стали перевозить уголь на фабрику? Оба грузовика стоят с пустыми баками, бензину ни грамма.
— Был бы уголек, на себе бы перетащили. — Новожилов задумался, потом с выражением совершенной безнадежности позвонил начальнику товарной станции.
Трубка долго нудно гудела, потом далекий голос устало отозвался:
— Я вас слушаю.
— Дорогой Сытин, это Новожилов говорит. Слушай, неужели ты допустишь, чтобы мы заморозили фабрику?.. Как это ни при чем? При желании ты все можешь… Дай нам вагон угля взаимообразно, утром вернем, поверь слову… Всем трудно, нужно же как-нибудь выходить из положения… Вот спасибо! Даешь, значит, сорок тонн. Век не забуду! Скажи, с какого пути брать, и мы будем думать, как перевезти, ведь ни бензина, ни машин, ничего нет. — Новожилов положил трубку и растерянно вздохнул: — Кузьма, уголек есть, брать с седьмого пути, давай соображать, как быть.
Тот пожал плечами:
— Легко сказать: давай соображать, а на чем возить уголь — никто не научит!
Снова раздался звонок, на этот раз сменный мастер ткацкого цеха Аксенов докладывал о том, что в залах минусовая температура, масло стынет в коробках, станки хлопают и основы рвутся.
— Во дворе большой мороз, сам видишь. Только вот что, Аксенов, не падай духом, скоро будет тепло, а пока останови моторы, объяви обеденный перерыв, сообщи рабочим, что будет коротенькое собрание, я сам его проведу, ясно? Действуй.
Новожилов почувствовал прилив энергии — уголек все-таки нашелся. Директор как-то преобразился — даже морщины на лице сгладились, глаза загорелись. Он повернулся к заместителю:
— Анатолий Федорович, я хочу рассказать обо всем рабочим. Придется возить уголек самим, подручными средствами, думаю, согласятся. А ты приготовь, пожалуйста, побольше тележек, корзин и лопат, перевезем сколько сможем. Только бы не заморозить фабрику, а там видно будет. Говорится же: бог не выдаст, свинья не съест.
Сергеев недовольно поморщился и нехотя вышел из кабинета. Не прошло и двадцати минут, как из ворот фабрики выкатились три тележки и с десяток работниц с корзинами, а за ними еще столько же с лопатами. Это необычное шествие замыкал начальник транспорта Новиков, хорошо знающий все закоулки товарной станции.
