Варткес Тевекелян - Романы. Рассказы
— Судя по этому дому, ваши неприятности остались позади. Скажите, если не секрет, чем занимаетесь здесь? — Сердюк начинал понимать, что приезжать сюда не следовало.
— Откровенно?
— Разумеется.
— Для жизни у меня здесь довольно доходное патентное бюро, а по зову сердца занимаюсь делами своей родины. — Хозяин опять наполнил рюмки.
Сердюк отодвинул свою.
— Извините, но я больше пить не буду.
— Боитесь опьянеть? Впрочем, дело ваше. А мы с Тарасом выпьем еще. Имейте в виду: у нас не принято неволить. — Малайдах чокнулся с Тарасом Ивановичем и после небольшой паузы продолжал: — У вас нет потребности заливать горе.
— А у вас есть такая потребность? — поспешил спросить Сердюк.
— Еще бы! Тарас, как ты думаешь, раскрывать душу перед нашим молодым земляком? — нагнулся хозяин к Тарасу Ивановичу.
— Почему бы и нет, — кивнул тот головой.
— Так вот, дорогой мой юный друг, там, на Полтавщине, осталась моя семья, жена и двое детей. Мальчику пошел шестнадцатый год, а девочке двенадцатый. Они выросли без меня, понимаете. И я не могу ехать к ним, а они ко мне.
— Видимо, вы что-то натворили, раз вас не пускают домой, — сказал Сердюк.
— Смотря что вкладывать в слово «натворили». Избегая ареста, я нелегально перешел государственную границу. Что же мне оставалось, по-вашему, делать: сгнить без вины в лагере или спастись бегством? — Малайдах налил себе коньяку и выпил залпом. — Хочу оказать советской власти большую услугу в надежде, что в таком случае они простят мою вину и разрешат жене с детьми приехать сюда ко мне. И в этом буду просить вашего содействия.
— Моего содействия? — удивился Сердюк. — Что вы! Я всего-навсего техник-меховщик. Подумайте сами, чем я могу быть вам полезным?
— При желании очень даже можете быть, — не отставал Малайдах.
— Чем? — громко, почти криком спросил Сердюк.
— Вы не горячитесь и сперва выслушайте мое предложение. Я говорил вам, что владею патентным бюро. Через мои руки проходит множество изобретений, стоящих и нестоящих, в том числе секретного характера. В настоящее время я располагаю снимками американского сверхзвукового истребителя. — С этими словами Малайдах поднялся, открыл в стене потайной шкаф, извлек оттуда кожаный портфель и разложил перед Сердюком содержимое портфеля — какие-то снимки самолета. — Я дам вам чертежи и пятнадцать снимков, а один, последний, шестнадцатый, ключевой, оставлю себе. Возьмите эти чертежи и снимки с собой и покажите их людям, власть имущим. Пусть они разрешат жене с детьми приехать сюда, и я отдам последний снимок. Ваши авиационные специалисты сразу поймут, что дело стоящее. Ну, как, договоримся?
— Не знаю.
— По-моему, вам стоит принять предложение Юрия Васильевича, — вмешался Терещенко, — ведь вам тоже будет почет. Зачем же отказываться от своего счастья, когда оно само лезет в руки?
Сердюк напряженно думал. Может быть, дело действительно стоящее. Чертежи американского новейшего истребителя не шутка. Этот, по зову сердца пекущийся о родине, несомненный враг. Однако ради детей он может пойти на то, чтобы передать ненавистной ему советской власти американские секреты… А если это все тонко задуманная провокация?
— Я с собой ничего брать не буду, но ваше предложение завтра же передам нашим властям в Берлине, и, если они заинтересуются им, Тарас Иванович приедет за чертежами, — наконец сказал он.
— Нет, так не годится. В такого рода делах на слово не поверят. Нужно иметь в руках веские доказательства. Возьмите портфель, — настаивал хозяин.
— Нет, не возьму, — решительно отказался Сердюк.
— Нет так нет, дело ваше, — с досадой в голосе сказал Малайдах. — Я же говорил, не в моих правилах неволить людей.
Тем временем Терещенко поглядывал на часы.
— Нам действительно пора, — сказал он. — Еще по рюмочке, и в путь-дорогу.
Спускаясь по лестнице, Сердюк тщательно проверил содержимое карманов пальто. Все в порядке.
Выйдя на улицу, Владимир Терентьевич облегченно вздохнул. Через несколько часов он будет у себя в номере, и упаси бог еще раз пуститься в такое необдуманное путешествие. И вообще нужно выбраться отсюда как можно скорей. Недаром ведь говорится, что в гостях хорошо, а дома лучше. Хватит с него сегодняшнего вечера. Сидел, словно на раскаленной сковородке, и жарился. Интересно, как теперь поведет себя Терещенко. Неужели он воображает, что я ничего не понял?
Они сели в машину и поехали по безлюдным улицам Западного Берлина с большой скоростью, благо дорогу им освещали не только фонари на высоких столбах, но еще и световые рекламы. Но стоило им выехать на окраину, как сразу стало темно. Небо тоже затянуло низкими облаками, моросил мелкий дождик. Неожиданно в свете фар возникла фигура полицейского с поднятой рукой. Заскрежетали тормоза, машину юзом развернуло почти поперек дороги. В тот же миг на мокром асфальте растянулась серая фигура. Все это произошло с правой стороны, где сидел Сердюк, и он видел все отчетливо. Разумеется, в темноте трудно было разобраться, кто этот человек. Одно было совершенно очевидно — он упал на асфальт уже после того, как машина остановилась.
Офицер английской военной полиции (Сердюк узнал это по его форме) потребовал документы. Мельком взглянув на водителя и пассажира, предложил обоим пересесть на заднее сиденье, сказав при этом, что они задавили английского солдата. Офицер разместил между Терещенко и Сердюком сержанта, а сам сел за руль, устроив рядом якобы пострадавшего солдата. Так они двинулись в неизвестном направлении. Солдат некоторое время стонал, но затем, видимо забыв свою роль, затих. Владимиру Терентьевичу захотелось покурить, и он полез в карман за сигаретами, но сержант грубо прикрикнул на него. Сердюку стало окончательно ясно, что с ним разыграли комедию по заранее намеченной программе.
Их привезли в какой-то полицейский участок, и сержант обыскал прежде всего автомашину, потом самого Сердюка и для проформы Терещенко. Когда он потребовал снятия отпечатков пальцев, Владимир Терентьевич запротестовал.
— Я никакого преступления не совершал, и вы не имеете права ни арестовывать меня, ни снимать отпечатки пальцев, как какому-нибудь уголовнику. — Он хоть и знал немного английский язык, но решил говорить по-русски.
Тщедушный человек в гражданском перевел слова сержанта о том, что здесь прав не спрашивают.
— В таком случае, как гражданин СССР, я требую, чтобы пригласили советского представителя, — сказал Сердюк.
Сержант не обратил никакого внимания на его слова, грубо схватил руку Сердюка, приложил пальцы к подушке с красителем и снял отпечатки пальцев обеих рук. Владимир Терентьевич понимал, что сопротивляться бессмысленно: кроме синяков, он ничего не добьется. Тем временем сержант, покончив с этой несложной операцией, приказал солдату отвести арестованного в камеру.
Сердюка заперли в маленькой камере без окон, с очень затхлым воздухом. Крохотная электрическая лампочка под сеткой, прикрепленная к потолку, тускло светила. Посредине камеры он заметил железную кровать, покрытую серым одеялом, табуретку и столик.
Итак, он под арестом. Дал обвести себя вокруг пальца, как последний болван. Даже комендатуру не предупредил о своей поездке в Западный Берлин, и теперь никто не знает, где он и что с ним. Так можно исчезнуть бесследно, если, конечно, подлец Терещенко не появится в Лейпциге. Коменданту ведь известно о знакомстве Сердюка с Терещенко.
Владимир Терентьевич ходил из угла в угол тесной камеры. Три шага вперед, три шага назад. Но вскоре он устал, разделся, лег на жесткий матрац, укрылся одеялом и попытался заснуть. Сон не шел к нему, он был слишком возбужден, чтобы заснуть.
Потянулись томительные дни безделья. О его существовании словно забыли. Утром, днем, вечером, в определенный час, солдат открывал дверь камеры, молча ставил на стол скудную еду и удалялся. Только на четвертый день пришли за ним и повели наверх. В кабинете, куда проводил его солдат, за письменным столом сидел английский майор с рыжими усами и перелистывал иллюстрированный журнал. При виде вошедшего Сердюка он отложил журнал в сторону и на ломаном русском языке предложил ему сесть. Майор спросил:
— Вы знай английский язык?
— Нет, — сухо ответил Сердюк.
— Тогда будем говорить на русский язык. Итак, вы знай, что совершил большой преступлений?
— Какое?
— Четыре дня назад ночью ехал на большой скорости и тяжело ранил солдат его величества королевы Англии.
— Я только пассажир, за рулем не сидел и ни за что не отвечаю. К тому же никакого несчастного случая не было. Я уверен, что вы об этом хорошо знаете.
— Солдат попал под колес ваш автомобиль, сильно, очень сильно ранен и сейчас лежать госпиталь.
