Две недели - Роберт Александрович Балакшин
Однако с последней машины Саша таскал мешки в обнимку, пальцы не держали совсем.
Вот и последний мешок.
Саша соскочил с машины как-то боком, не удержался на дрожавших ногах и стал на четвереньки.
— Что ты, родное сердце, — сказал Заботин.
Все засмеялись, а Заботин подхватил Сашу под руку и поставил на ноги.
— Что ты, что ты, не обижайся, — примирительно сказал он: Саша плакал.
— Еще не легче, — сказал Шитов, — совсем детский сад. Ну, поработал, молодец, чего ж слезы-то лить. Свои и позубоскалят, так не в обиду.
8
Назавтра день был неожиданно легким. Что-то сломалось на мелькомбинате, откуда возили муку, и с утра разгрузили только четыре машины, а потом слонялись из склада в склад: тут перекинули с места на место тюки ветоши, там переставили какие-то ящики. А с обеда и вовсе нечего было делать. Уйти бы домой, да кто раньше отпустит.
Бригада уселась в тени грейфера, огромного ковша, которым выгружают песок из барж, а Саша, свесив ноги, сел поодаль, на краю пирса. Мужики о чем-то громко и оживленно спорили, смеялись.
Внизу, метрах в десяти отсюда, тихо пошлепывала о сваи волна, сухо пахло горячими досками пирса, смолисто бухтой каната, неподалеку, на другом берегу голубовато-белой звездой вспыхивала сварка, а по реке плыли баржи, буксиры, пролетали моторные лодки.
«Интересно, сколько мне денег дадут. Мужики говорят, что им по восемь рублей с копейками на день закрывают. Осталось еще четыре дня. Мне, наверное, поменьше закроют, но рублей бы по семь, так неплохо. Вообще-то мужики — хороший народ. Конечно, если их послушать, вся жизнь их — работают, едят, пьют да спят. Какая-то животная жизнь. Но, может, я не знаю чего-то, не станут же они мне все рассказывать. Может, что-то есть такое, чего я не понимаю в их жизни. Леха их как-то назвал быдлом. Не этих мужиков, конечно, а со стройки, с которыми нам надо будет мастерами работать. Но какая разница, мужики везде одинаковы. А что Леха знает о мужиках, сам не рабатывал нигде, если со стороны только видел».
9
Как приятно чувствовать себя сильным и ловким. Как хорошо принять на себя мешок, нести его уверенной легкой побежкой, несмотря на то, что он тяжелее тебя. Ну и что, что тяжелей, а ты сильней, главное — не покориться этому бездушному мешку, а так кинуть его на штабель, что он тяжело плюхнется там и вздохнет недовольно.
Но от этой радости становилось немножко и грустно. Кончится этот последний день, и все кончится вместе с ним, станет прошлым, воспоминанием.
Неужели он мог подумать, что ему станет жалко двух недель, прожитых среди этих, так в чем-то и оставшихся ему незнакомыми мужиков.
10
— Мам, пап, — крикнул Саша с порога, вытащил руку из кармана, взмахнул, и деньги, паря и переворачиваясь в воздухе, медленно опустились на пол. — Отработал. И расчет получил! Завтра еду-у-у! — Саша вскинул руки над головой, но под строгим взглядом отца собрал деньги с пола и побежал в ванну умываться.
Умывшись, он переоделся в белую рубаху, приготовленную матерью, и отправился к Лешке. Мать говорила подождать до завтра, но какое может быть завтра!
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит…
Саша бодро взбежал на знакомое крыльцо, уверенно постучал в дверь. На веранде одиноко прозвякали стекла. Никто не шел. Все занавески на окнах задернуты. Днем?
Саша постучал сильней. Тишина. Он обернулся, услышав чей-то голос, и за забором, метрах в трех, увидел Лешкиного соседа, работавшего на огороде.
— Уехали, уехали они, — повторил сосед, увидев, что Саша его не понимает. — В Ленинград. Родственники у них там.
Саша зачем-то подергал дверь.
— Никак с неделю уехали, — сказал сосед.
«Вот на этой скамейке с отлогой спинкой сиживали они вдвоем с Лешкой, говорили о поездке». Саша остановившимся взглядом смотрел перед собой. К скамейке прилипло белое пушистое перышко. Силилось взлететь и не могло.
Перед глазами кружились лица мужиков, перышко, и все это дрожало и таяло в пелене непрошено подступивших слез.
«Ну вот еще!» — гордо и зло подумал он, вскинул голову и быстро зашагал прочь.
11
Мать встретила Сашу на пороге. Он взглянул на нее, молча прошел на кухню.
— Что, билетов не купили? — Мать заходила то справа, то слева от Саши, замершего у окна. — Лешка заболел? Деньги потерял?
— Он без меня уехал, — прошептал Саша. В душе была страшная пустота, не хотелось ни слушать никого, ни делать, ничего не хотелось.
На кухню вошел отец с трубкой во рту.
— Что тут у вас? — нахмурившись, спросил он.
— Лешка без него уехал, — жалобно сказала мать.
Отец посопел трубкой, посмотрел на Сашу и повернулся, чтоб уйти.
— Значит, съездил, — сказал он. — Вперед друзей настояще будешь выбирать, а не так — собрались ехать — и друзья.
Сейчас он уйдет.
— Пап, — обнимая отца за плечо, сказал Саша, — отпустите тогда меня одного.
— Одного?
— Отпустите. Я теперь, я… — Саша хотел сказать, что он с мужиками работал, что он стал лучше, но сказать так — откровенно похвастаться, да и не настолько он стал лучше, но не ребенок он теперь, не мальчишка, можно отпустить его одного. Но как это высказать отцу?
— Ну, если так, поезжай, — слушая бессвязные доводы сына, сказал отец, а сам вспомнил, как его, четырнадцатилетнего, собирала мать на заработки в Архангельск. Голова седая, а до сих пор помнится. — Поезжай. Посмотрю я, где-то был у меня адресок, воевали мы вместе с товарищем в одной роте, а после в Великом Устюге в училище учились. Погостишь недельку-другую.
НОЧЬ В КАРАУЛЕ
1
Наша рота переехала в этот караул недавно, всего три месяца назад. Казарму для нас не успели построить, и роту разместили в двухэтажном жилом доме. На первом этаже — канцелярия, каптерка, столовая с кухней, ленинская комната, а на втором — взводы. Каждому отделению отвели по комнате, совсем как дома. Командир роты распорядился: солдаты спят на двухъярусных койках, а командир отделения на одинарной, без второго яруса. Это, вероятно, для придания большего авторитета командиру отделения.
Две недели назад командиром отделения вместо меня стал Юра Топорков, бывший старший стрелок моего отделения, и я должен был освободить койку, но я по-прежнему занимаю ее. Юра ничего не говорит, а я привык тут. Да какая разница, кто где спит. Наверняка через месяц я уже буду спать не на койке, а на знакомом зеленом диване в родительском доме.
Скоро,
